Текст: Дмитрий Шеваров
Рисунок Пушкина на полях черновой рукописи (письмо Татьяны). 1824
А где-то уже собрана морошка
За два дня до нового, 1837 года Пушкин отправил письмо издателю и типографу Адольфу Плюшару:
«Милостивый государь, я совершенно согласен на все условия, которые вы добры были мне предложить относительно издания тома моих стихотворений... Итак, решено, что вы распорядитесь отпечатать его в 2500 экземплярах, на бумаге, которую сами выберете...»
30-летний Плюшар унаследовал свою образцовую типографию от отца и по праву считался лучшим издателем Петербурга. Многие издания Плюшара были сразу признаны шедеврами типографского искусства. Плюшаровское клеймо на книге было знаком ее высочайшего качества. Пушкин часто бывал в книжном магазине Плюшара и был лично знаком с молодым талантливым издателем. Однажды у Плюшара возникла идея выпустить образцовое издание лучшего русского поэта. Пушкин живо откликнулся, ведь он глубоко понимал и высоко ценил типографское искусство. Очень важным было и то, что Плюшар без промедления передал Александру Сергеевичу аванс — 1500 рублей. Поэт был в тисках долговых обязательств, и деньги Плюшара хотя бы ненадолго ослабили его душевные терзания. Пушкин вернулся к письменному столу и взялся за составление плана издания.
Книга избранных произведений должна была начинаться с лирических стихотворений, далее следовали элегии, сказки, а в завершение — «Смесь».
Сегодня такое издание адресовали бы «для семейного чтения». Быть может, составляя свое избранное, Пушкин думал не только об абстрактном читателе, но и о жене, детях, и представлял, как вокруг этой книжки собирается вечером вся семья.
Стихотворения, предназначенные для сборника, Пушкин переписывает в отдельную тетрадь. В «Описи сочинениям...», составленной Жуковским после гибели Пушкина, эта тетрадь значится под шестнадцатым номером (пункт первый) и называется «Мелкие стихотворения». Позднее эта тетрадь, по виду напоминавшая книгу, в твердой обложке, пропала бесследно. Осталась лишь рукопись переписчика. Судя по всему, в пропавшем сборнике было не менее пятидесяти стихотворений. Все они известны по прижизненным публикациям и другим автографам, но ведь Пушкин не просто переписывал свои стихотворения, он их редактировал, дописывал, совершенствовал! В этой тетради могли быть и рисунки Александра Сергеевича.
В последний месяц перед дуэлью Пушкин строит планы и не собирается умирать. Пишет отцу в конце декабря 1836 года: «Следующий год будет лучше, надеюсь...»
Искать покоя совсем не значит искать смерти. И пусть уже где-то собрана морошка, Пушкин каждый день садится к рабочему столу, чтобы писать письма и готовить свою заветную книгу.
После гибели поэта опека, учрежденная над его семьей, вернула Адольфу Плюшару всю сумму аванса. Книгу Пушкина он так и не издал. Наступила другая эпоха, и Плюшар поспешил переориентироваться на издание легкого чтения для массового читателя: выпускал «Библиотеку путешествий», сборники анекдотов, каламбуров и шуток, альбомы для вышивания, журнал «Весельчак»...
В 1990-х годах замечательному ученому, пушкинисту-текстологу Алексею Александровичу Макарову удалось реконструировать состав и тексты пропавшей пушкинской тетради.
Сегодня мы публикуем три стихотворения из тех, что Пушкин отобрал для своего несостоявшегося издания*. Стихотворения даются в той последовательности, в которой они были записаны в тетради.
*Публикуется по изданию: А. А. Макаров. Последний творческий замысел
Пушкина. Москва, «Наследие», 1997.
Стихи из последней тетради
Каков я прежде был, таков и ныне я:
Беспечный, влюбчивый, вы знаете, друзья,
Могу ль на красоту взирать без умиленья,
Без робкой нежности и тайного волненья.
Уж мало ли любовь играла в жизни мной?
Уж мало ль бился я, как ястреб молодой,
В обманчивых сетях, раскинутых Кипридой,
А не исправленный стократною обидой,
Я новым идолам несу мои мольбы...
* * *
Не дай мне Бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума;
Нет, легче труд и глад.
Не то, чтоб разумом моим
Я дорожил; не то, чтоб с ним
Расстаться был не рад:
Когда б оставили меня
На воле, как бы резво я
Пустился в темный лес!
Я пел бы в пламенном бреду,
Я забывался бы в чаду
Нестройных, чудных грез.
Силен и волен был бы я,
Как вихорь, роющий поля,
Ломающий леса.
И я б заслушивался волн,
И я глядел бы, счастья полн,
В пустые небеса.
Да вот беда: сойди с ума,
И страшен будешь как чума,
Как раз тебя запрут,
Посадят на цепь дурака,
И сквозь решетку, как зверка
Дразнить тебя придут.
А ночью слышать буду я
Не голос яркий соловья,
Не шум глухой дубров;
А крик товарищей моих,
Да брань смотрителей ночных,
Да визг, да звон оков.
Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы
Мне не спится, нет огня;
Всюду мрак и сон докучный.
Ход часов лишь однозвучный
Раздается близ меня.
Парки бабье лепетанье,
Спящей ночи трепетанье,
Жизни мышья беготня...
Что тревожишь ты меня?
Что ты значишь, скучный шепот?
Укоризна или ропот
Мной утраченного дня?
От меня чего ты хочешь?
Ты зовешь или пророчишь?
Я понять тебя хочу,
Смысла я в тебе ищу...
* * *
Я думал, сердце позабыло
Способность легкую страдать,
Я говорил: тому, что было,
Уж не бывать! уж не бывать!
Прошли восторги, и печали!
И легковерные мечты...
Но вот опять затрепетали
Пред мощной властью красоты.
* * *
Памяти Пушкина
Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе
Руки свои опустив; голову тихо склоня,
Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем
Мертвому прямо в глаза; были закрыты глаза.
Было лицо его мне так знакомо, и было так ново,
Что выражалось на нем. В жизни такого
Мы не видали на этом лице: не горел вдохновения
Пламень на нем; не сиял острой иронией ум!
Нет! но какою-то мыслью, глубокой, высокою мыслью
Было объято оно: мнилося мне, что ему
В этот миг предстояло как будто какое виденье,
Что-то сбывалось над ним; и спросить мне хотелось: «Что видишь?»
Василий Жуковский
