Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Обложки взяты с сайтов издательств
Мы решили назвать новый проект «Бахрома», взяв на себя таким образом смелость буквально перевести важнейшее для современной англоамериканской культурной жизни словечко fringe. Именно так называются спектакли, музыкальные альбомы, книги, не ставшие мейнстримом, но создающие питательную среду для него. Чем гуще и качественнее эта бахрома – тем добротнее основная ткань.Каждый месяц, несмотря на все трудности, на русском языке выходят десятки новых художественных произведений. А если прибавить к ним те, что публикуются в толстых литературных журналах (не говоря уж о литературном самиздате), то счет пойдет на сотни. Между тем в «зону особого внимания» пиарщиков и маркетологов, отвечающих за раскрутку и продвижение, попадают лишь единицы – за что их трудно упрекать, ибо количество рук их не безгранично, в отличие от количества выпускаемых книг. Раньше эти «ножницы» вполне эффективно компенсировало «сарафанное радио», но с тех пор, как оно переехало в телеграм и подобные платформы, настройка его заметно сбилась.
Мы попросили Анну Жучкову делать обзоры новых русских книг, не попадающих обычно в поле внимания обозревателей. К величайшему их сожалению, – но и они не стрекозы с фасеточным зрением.
Хотим особо подчеркнуть: это не история про жемчужные зерна в известной куче. Это скорее другая известная история – про то, насколько мы ленивы и нелюбопытны.
Текст: Анна Жучкова
Мифопоэтика vs литература.doc
Когда книг одного типа становится слишком много, их стилистика надоедает, а проблематика размывается. «Ноют и ноют» – жалуются на я-говорение, «сочиняют и сочиняют» – на мифопрозу. Да, в современной литературе заметны два противоположно направленных вектора: 1) вглубь собственного «я» – «я-говорение», оно же литература.doc; 2) вовне, к мифу как объяснению мира – мифопоэтика. Так литература ищет новые способы существования человека в мире и новые принципы взаимодействия с ним.
Дуализм этого процесса позволяет говорить о метамодернизме в русской литературе, ибо колебания между противоположностями при сохранении динамического равновесия в движении и есть концепция метамодернизма. А еще метамодернизм – это «возрождение искренности, надежды, романтизма, влечения» и «возврат к общим концепциям и универсальным истинам»[1]. Я-говорение – как раз «возрождение искренности», а мифопоэтика – «возврат к общим концепциям и истинам».
Ирина Богатырева. Ведяна. – М.: Эксмо, 2020.416 с.
«Ведяна» дарит читателю ощущение счастья. Я знаю очень немного похожих книг: «Генрих фон Офтердинген» Новалиса, «Золотой горшок» Гофмана, «Синяя птица» Метерлинка, «Сиддхартха» Гессе да «Любовник леди Чаттерлей» Лоуренса. Их объединяет понимание, что человек счастлив тогда, когда живет во взаимосвязи с природой, мирозданием и другими людьми, когда знает, что он родился в МИР (а не в себя самого или карьеру). Мир огромен, много больше «цивилизации», он смотрит на нас миллионами глаз. Человек же видит только себя и плачет о травме, тогда как счастье – вокруг, рядом.
Герой «Ведяны» Роман возвращается из Америки в родной Итильск, к реке Итиль, потому что итилиты всегда возвращаются на родную землю. «Итилиты» – национальность вымышленная, собственно, как и герой. Роман Су́дьбин (роман с судьбой?) воплощает человека вообще. У него нет характера, нет психологических деталей, которые надо разгадать. Ему свойственны только два экзистенциальных состояния: счастье или тоска. Остальную гамму переживаний автор отдает... природе. От горя темнеет небо и бушует ураган. Отчаяние испытывают брошенные звери. Смеется и ликует небольшая речка, а большая спокойно несет свои воды. В лесу Роман чувствует успокоение и счастье, которое передано... через шум листьев, запах нагретой коры, солнечный свет. Роман хорошо знает древние итилитские обряды и песни, а главное, тот уклад жизни, который бытовал прежде, и стремится связать былое и нынешнее с помощью музыки, которую пишет. Как у Мандельштама:
Чтобы вырвать век из плена,Чтобы новый мир начать,
Узловатых дней колена
Нужно флейтою связать.
Сохранять фольклор лишь формально, в музеях и «народной» самодеятельности – бессмысленно. Фольклор живой, и каждый раз рождается заново, с каждым исполнителем по-новому. А не вот так: «красные повязки на челе с красными же помпонами, свисавшими по вискам, которые вообще-то носили только девушки, вступившие в пору полового созревания, смотрелись на престарелых красавицах нелепо».
Бесполезно ставить в Доме культуры спектакль на итилитском языке – ни актеры, ни зрители его не понимают. И Роман предлагает написать пьесу самим, здесь и сейчас – о том, что люди сказали бы легендарному Итильвану, выйди он сегодня из реки им навстречу...
Различению живого от мертвого и посвящена «Ведяна».
Лес вокруг города, загаженный, измученный, все же остается живым. И река живая. И звери. Домашние и лесные звери – тоже герои книги, они по-настоящему разговаривают с людьми. Замечали иногда недоуменный взгляд вашей кошки – словно вы забыли общий язык, который она помнит? Из книги можно узнать, что бы сказала ваша кошка, если бы вы могли ее услышать. Узнать об уличном коте, который замерзает около ларька, но не просится внутрь. О Лисе, пришедшем из леса, в надежде, что Роман его вылечит. Теория малых дел, скажете вы? Да. Но спасение Лиса оборачивается спасением Леса, а спасение Леса – счастьем героев. Теория малых дел ведь не о том, что моя хата с краю (хотя у Ромы как раз с краю, возле леса). А о том, что в даже малом, но искреннем взаимодействии с природой оживает глубинная связь человека и мироздания. «И вот когда речь шла об этой общей, неоспоримой цели, отпадало всё остальное, и сообщество становилось таким огромным, невозможным, планетарного масштаба осознанием, где всякий был частью его, от гриба и бактерии до какого-нибудь кита».
«Ведяна» – это сказка. Про то, как Иржик (или Иван-дурак) разговаривает со зверями и птицами, слышит говор реки, мелодию земли – и после многих испытаний женится на Златовласке (или Марье Моревне, или – Ведяне). Сказка о взаимной любви человека и природы.
Но поверить, что сказка может сбыться в нашем мире, нелегко. А еще труднее не испугаться древнего запрета: не говори с Ведяной, водяной девой, заберет к себе, не вернешься.
«Спокойно, Роман Никитич. Пока ничего страшного не происходит. Спокойно. Он открыл глаза. Она всё так же сидела, смотрела и слегка улыбалась.– Ты за этим пришла? – спросил. Что-то помимо его воли и рассудка продолжало этот разговор. Он и не хотел бы, но не мог сейчас остановиться.
– Я пришла потому, что ты меня звал. И потому что я тебе нужна. Так же, как и ты мне.
<...> он устал бояться. Подошёл к ней и уткнулся лбом в её лоб, закрыл глаза. От её тела шло тепло. Он чувствовал его лицом, чувствовал телом. От этого живого тепла, от её живой, почти животной притягательности ему становилось легче. Рядом с ней не требовались слова. Была простая правда, животная правда теплого, мягкого, того, чего можно коснуться руками, губами, прислониться лбом. И всё сложное, человеческое, что требовало объяснений, требовало слов, обмирало и замолкало».
Первая часть книги – реалистичная и сатиричная; по темпу она медленная, по колориту тусклая – описание нашей обыденности иного и не заслуживает.
Вторая часть – о любви – восхищает лучистой гармонией, экстатической энергией. Тут и понимаешь, насколько «Ведяна» прекрасна!
Это не просто сказка о любви, это – философский трактат, объяснение мира, живой миф. Кстати, слова «ведяна» в русском языке раньше не было. А теперь будет. Это и ведьма, и японская ныряльщица ама, и просто девушка из воды. Ведь вода – стихия женская.
Третья часть книги – о нашей ответственности перед всем живым на земле. Природа дала нам все, что могла, и даже больше. Почему же мы не бережем, не любим ее в ответ, а только требуем – дай да дай?
Тут нужен небольшой экскурс в историю. Гипотетическую прародину славян «по лингвистическим, палеоботаническим и археологическим данным относят примерно к середине II тысячелетия до н. э.»[2] То есть о-очень долго наши предки чтили договор между силами природы и миром людей. В книге Ирины Богатыревой «Белая согра» показано, что в дальних уголках Севера этот древний порядок сохраняется до сих пор – люди знают, как говорить с «соседями»: русалками и лешими. Но при этом – опасаются их. Это память фольклорных веков, которые были детством человечества: соблюдай правила, а если нарушишь, бабайка придет. Люди жили в этом циклическом времени веками; за зимой приходила весна, за ночью день, за смертью – рождение. А потом началось время хронологическое: человек осознал конечность своей жизни и ужаснулся. Он не хотел больше почитать законы природы, он хотел победить их. Забыть древний страх. Он выкинул из головы «соседей» и договоры с ними, но природа осталась все той же, и законы ее никуда не делись. Это был подростковый период жизни человечества, который вплотную подвел нас к самоубийству.
Теперь, как видно из книги Ирины Богатыревой, наступает следующий период: не фольклорный, не хронологический, а какой-то иной, который позволит установить новые отношения с природой. Так взрослый человек по-новому смотрит на родителей – снова доверяет им, благодарит и заботится о них.
И Роман, и Ведяна до встречи друг с другом «спят». Роман проживает какую-то сонную полужизнь, речка Ведянка уходит под землю, чтобы не обслуживать завод. Лишь встретившись, они просыпаются – для полноценной счастливой жизни.
Валерия Пустовая. Ода радости. – М.: Эксмо, 2019. 416 с.
Вторая книга – «Ода радости» Валерии Пустовой. Она с другого литературного фланга – «я-говорение», литература.doc. Но тоже – о счастье.
Эта книга – поток, энергийный порыв. Она преодолевает узкие рамки жанра.doc, который в литературе почему-то приобрел черты ограниченности и эгоцентризма, хотя само по себе направление .doc вовсе не одномерно. Техника вербатим, на которой строятся спектакли театра.doc, предполагает звучание разных голосов и отражение речи «человека с улицы» в сознании актера и режиссера – тем самым реализуется бахтинский принцип Другого. Но литературу.doc перекосило в сторону отсутствия любых точек зрения, кроме авторской. Самый яркий пример – книга А. Старобинец «Посмотри на него», которую Пустовая так часто упоминает в начале повествования. Упоминает – и преодолевает. Ибо Лера (конечно, имеется в виду лирическая героиня) тревожно и трепетно относится к возможности обогатить свой внутренний мир – и свое повествование – другими ракурсами; в ней есть отважная решимость менять взгляд на мир.
Поэтому «Ода радости» становится книгой не потерь, а обретений – мужа, сына, мамы (в новом, посмертном принятии) и, главное, новой себя, отличной от той, что была в начале.
Ведь в хорошей книге не только герой, но и автор приходит к финалу другим. Поэтому книга Валерии Пустовой состоялась именно как книга, а не сборник постов.
Первая часть «Оды радости» – про маму и ее смерть. Про женское одиночество и обиду. Мама умерла «от разбитого сердца, от чувства, что жизнь перестала любить». Лера тоже не может преодолеть обиду. И за несчастливое детство, и за мамину смерть, за разорванное «наше мы», за одиночество и холод. Обида оборачивается чувством вины. За раздражение на маму, которого уже не искупить, за гнев на Бога из-за ее смерти. Этот замкнутый круг вины и обиды разорвать очень трудно – но Лера смогла. Смогла довериться Богу, увидеть мир целостным и прекрасным. «Там, где знают тайну, не считают, что стоит сбегать от неизбежного. Зачем сбегать – если маме в болезни приснился, и дважды, город золотой, а пока была здорова, снились только вторженцы, злые собаки и карабканье по скользкой горе».
Вторая часть книги – про Леру. И любовь. Которая, знаете ли, еще то испытание: в твой мир, понятный и правильный, вторгается существо-антипод. Любимое существо, очень нужное. Но другое. Изменить его под себя не получится, сколько ни пробуй. Что же делать? Сбежать? Или, сделав над собой огромное усилие, начать менять свои представления?
Думаешь, муж это тот, кто пришел тебя защитить от всех бед мира и от тебя самой? Не тут-то было. Муж – это тот, кто ведет тебя к тебе самой. И это лучший дар, который он может преподнести.
«Ода радости» – очень жизнеутверждающая книга благодаря удивительной восприимчивости лирической героини к жизни, готовности брать то, что жизнь предлагает. Добирать красоту – из сверкающей капли дождя, уверенность в себе – из толкания коляски по снегу, доверие к миру – из младенческой нежности сына.
Третья часть книги – как раз про маленького сына – наполнена светом любви. И героиню здесь ждет новая встреча с мамой. Разговоры с ней, принятие и прощение. Нет, мертвые от нас не уходят; как и «Ведяна», «Ода радости» перепрограммирует представления о добре и зле. Зло – косность и узость, желание оставить все как есть, не течь, не меняться и делить все на два: жива – умерла, любит – не любит. Добро же – готовность расти вместе с жизнью. Верить в невозможное. Радоваться всему, что приходит. Жизнь полноценна, когда чувственна. Когда плачется, поется, прощается. Лирическая героиня, проживая счастливое детство сына, словно заново проживает и свое – теперь уже счастливо.
Ребенку из неполной семьи не построить полную семью, – сказала ей психолог. А Лера смогла. Меняя настоящее, мы меняем и прошлое, и будущее разом. Лера решила не нести дальше обиду и одиночество, как бабушка и мама, – и позволила себе быть другой.
Это книга о женственности и о том, как женщина реализуется в любви.
Три части книги – дочь, жена, мать – соответствуют трем ее ликам: сначала это мольба о любви, желание уткнуться в теплое, материнское; потом любовь как свобода – свобода любви к мужчине, свобода принятия себя; третья ступень – любовь дающая.
«Ода радости» – книга метамодернистская. Принимая противоречия жизни, героиня движется вперед. Прорастает сквозь старое новым в постоянном «движении к еще немного продвинутой версии себя». А это и есть идея метамодернизма – движение как принятие противоречий и прорастание сквозь них.
***
Обе эти книги – о преодолении древнего страха и новом порядке вещей, в котором нет смерти, нет остановки, а есть единство всего в непрестанном движении жизни. Обе эти книги – о счастье. А еще они ассоциируются с летом.
[1] Молодцов Е. От иронии к искренности, или От постмодернизма к метамодернизму (https://emolodtsov.com/metamodern)[2] Рыбаков Б.А. «Язычество Древней Руси». М.: Наука, 1987. С. 14