Возвращение «ПоПуГана», или 10 лет спустя

Текст: Наталья Рыжова

Фото: Анатолий Степаненко

На фото слева направо: Алиса Ганиева, Валерия Пустовая, Елена Погорелая

«ПоПуГан», если расшифровать звучное название, создан тремя девушками-филологами: Еленой Погорелой, Валерией Пустовой и Алисой Ганиевой. На их счету критические пародии и конкурсы, критические шоу и целый критический мини-сериал на Ютубе. Не менее эффектно было и само зримое воплощение «литературной критики нового поколения» – три уверенные в себе, умные и красивые молодые девушки.

Выросши, все трое занялись своими делами. Но делами литературными. На этот раз триумвират «ПоПуГана» объединила тройная презентация. Елена Погорелая представила книгу о Черубине де Габриак, вышедшую только что в серии ЖЗЛ, Валерия Пустовая – автобиографический роман «Ода Радости», а Алиса Ганиева – уже известную книгу «Лиля Брик: Ее Лиличество на фоне Люциферова века». Но

снова они собрались не только чтобы вспомнить девичьи годы, но и задать друг другу вопросы, ответив на которые, можно попытаться понять самих себя и героинь своих книг.

Тёплый свет, запах кофе и улыбающиеся лица — благоприятная обстановка для такого разговора. Сперва почитали отрывки из книг; начала Елена Погорелая:

«Эпоха Черубины де Габриак завершилась в 1909 году... Учитывая хронологию, именно Черубина, а не Ахматова научила женщин говорить, но сама растворилась, истаяла, уступила место реальным именам и стихам». 

В противоположность давней призрачной Черубине, голосом из настоящего, голосом современной реальной женщины заговорила героиня романа Валерии Пустовой «Ода радости»:

«Однажды я наливаю себе супа и дописываю книгу одним пальцем на клавиатуре, пока ребёнок второй час мусолит мне грудь, и, когда просыпается, я говорю ему: «Вот, мама хотела горячего супа, но у неё есть холодный суп и горячий ребёнок». Говорю самым довольным и признательным тоном, потому что главное для меня было не пообедать, а дописать».

Алиса Ганиева продолжила:

«Реклама, созданная Родченко и Маяковским, шедевральна… Знаменитый плакат с Лилей, рупором приложившей руку ко рту и широко обнажающей белые зубы в крике «Ленгиз: книги по всем отраслям знания», - эта родченковская Лилия стала символом двадцатого века, её и сейчас охотно монтируют в современные рекламные плакаты, гораздо более пошлые».

В целом отрывки, прочитанные «ПоПуГаном», были посвящены четырём ипостасям женщины: любовь, искусство, общество/политика, и семья. Последующая беседа крутилась вокруг этих тем.

«Елизавета Дмитриева наделила Черубину многими своими чертами, в том числе и болезнью, - продолжала Елена Погорелая. - Она не хотела создавать совершенно здоровый гомункул. Она хотела, чтобы та тоже была больна, чтобы та даже умерла до разоблачения мистификации. Они с Волошиным хотели «убить» её либо туберкулёзом, либо с концами постричь в монастырь, чтобы она осталась неразоблачённой, чтобы эта история не была раскрыта, а потом пришла реальная Дмитриева и начала публиковать свои реальные стихи. А я – нет. Я не то чтобы примирила эти две ипостаси. Я подчинила одну другой, потому что

---

жизнь поэта полна боли, трагедии и неожиданности, опытов над собой и своим сознанием. Когда ты семейная женщина за тридцать, ты не можешь себе это позволить.

---

Черубина де Габриак очень хотела себя утешить, и долгое время внушала себе, что у неё всё хорошо, что она проходит свой Путь, который ей начертан, и другого не может быть. Но последние слова Черубины, обращённые к мужу, были такие: если бы у нее была другая жизнь, она бы прожила её по-другому.

Если вдруг нас что-то накроет, то мы это переживём гораздо трагичнее и гораздо менее плодотворно, чем они это переживали, потому что из их ожидания трагедии, из их готовности к трагедии родилась великая литература. Мы готовимся к совсем другой жизни и эпохе. Мы все привыкли к стабильности, а они не знали, что будет. Они что-то прогнозировали, планировали, мечтали и намечтали, но они не знали, чем это обернётся. А мы уже знаем, и у нас это под коркой сидит, и для нас это гораздо страшнее».

Валерия Пустовая говорила о женщине современной, о её метаниях и поиске самой себя:

«Слушай себя, пойми, что ты хочешь, наконец-то и перестань метаться. Моя книга о том, как я разочаровалась в долге и в должном. Критик Владимир Новиков на журфаке, где я училась, дал мне первый урок. Он сказал, что не надо брать псевдоним, надо всегда печататься под своим именем. Эта была первая точка совпадения с собой. Я поняла, что нужно быть актуальным с собой и не пытаться самого себя выдвинуть в другую плоскость, пространство, звонить под чужим именем редактору.

---

Моя книга — это волна внутри меня, которая накрыла, несла меня, и потом я заметила, что она обмелела.

---

Меня несло, и я понимала, что это ценность того периода, и надо доверять тому времени, в котором ты находишься. Не нужно его потом править, потому что лучше ты уже не скажешь и не вспомнишь себя таким, какой ты был. Ценно именно схватить себя тогдашнего.

Очень большая задача – это совпасть с течением своей жизни и наконец-то быть там, где ты есть. Разошлось всё очень сильно, прежде всего потому, что я никогда себя не представляла взрослым человеком. И до сих пор не представляю. Просто практика предлагает меня в таких обстоятельствах. Я не соответствую до сих пор, просто раздвоенно играю эту роль, потому что знаю — некому больше».

Алиса Ганиева, вспоминая Лилю Брик, с ноткой грусти говорила о её жизни:

«Когда я работала над книгой, не уставала завидовать белой завистью концентрации мыслей, идей, связей, романов, движений, групп, и всё это делалось живьём, без участия каких-то фейсбучных виртуальных групп, всё делалось непосредственно. Люди стреляются, бунтуют, травятся, бесконечное количество цианистого калия. Когда читаешь иностранных авторов, например Скотта Фицджеральда, то же самое: бесконечные партии, ухаживания, у каждой девушки по тонне роз у порога каждый день. Нынче такого не наблюдается.

Если говорить о типичности, то и она, и самый любимый мужчина её жизни Осип Брик, были классическими представителями своего поколения рубежа века. Например, это тяга к суициду.

---

Суицидальность была свойственна многим современникам Лили. И она тоже, несмотря на свою жизнерадостность, при антидепрессивности своего характера, при гиперуверенности в себе, на удивление часто пыталась отравиться.

---

И вот эта черта общая для всего поколения. Или странное, парадоксальное сочетание, с одной стороны, мещанства и тяги к удобствам, к светской жизни, к ложе в Большом, интерес ко всякого рода оргиастичности. А с другой стороны - революционность, потребность руководить, верховодить, управлять автомобилем, создавать новые течения, заводить сразу бесконечное количество любовников и мужей. Эта такая типичная черта для поколения. Если говорить об индивидуальных чертах, то, пожалуй, эгоистичность, выходящая за рамки добра и зла, которая, с одной стороны, её спасла и помогла ей выжить в Люциферов век, а с другой - создавала некий внутренний глубокий психологический холизм.

Ближе к закату жизни она как-то сидела в комнате со своей невесткой Инной Генс, которая заполняла совершенно дурацкий психологический тест в советском журнале за Лилю Брик. И там был вопрос: «Какую жизнь вы прожили? Счастливую или несчастливую?» И даже не задумавшись, Инна Генс поставила галочку напротив счастливой жизни. И, к своему удивлению, услышала протестующий голос Лили Брик, которая заявила, что конечно же вся её жизнь была абсолютно несчастна».

Вечер продолжила не слишком серьезная викторина, затем – стихи-экспромты. А под конец дело дошло и до танцев. Словом, воскрешение «ПоПуГана» удалось.