Текст: Борис Кутенков
Начнём с грустного. В конце октября не стало поэта Вячеслава Памурзина (1983–2020). Писать об этом больно – не только как о потере друга (и, более того, моего литинститутского учителя – его подборка была первой зрелого поэта-здесь-и-сейчас, прочитанной мной на первом курсе, и это многое предопределило), но и автора, совсем не оцененного литературной средой и словно бы не стремившегося к этому.
- Прямо в глотку всыпая комок за комком,
- будто кубики льда с силикатным песком.
- И волной накрывает его тишина,
- как большим одеялом родная жена.
- Ничего, ничего - над Калугой взлетим, -
- лакируя «Завалинкой» азалептин,
- в тишине утешается Авессалом,
- только эхом в себе отзываясь самом.
Рецензии на единственную книгу Памурзина («Мёртвая петля весёлого Роджера», «Стеклограф», 2018) написаны критиками первого ряда – Данилой Давыдовым («В стихах Памурзина осуществляется парадокс: с помощью остранения исповедальности, иронизации её на каком-то новом уровне проступает та собственно лирическая субстанция, которая пародировалась вроде бы на уровне более низком»); Андреем Пермяковым («Для него просто кажется органичным, сочетая Ломоносова и Хармса, высказаться о том, о чём оба упомянутых поэта высказываться умели и любили»: о феноменальной плотности времени и его мгновенности»). В Сети также можно отыскать отзыв Елены Погорелой («Вячеслав Памурзин свою роль “голоса поколения” отыгрывает удачно; соотношение технических реалий современности с абстрактностью эмоциональной сферы бьет в точку – на очередном этапе понимания “форум души” оказывается эквивалентом все той же Книги Иова…»), но в целом складывается ощущение очередного «пропущенного вызова». На сайте Литинститута Памурзину посвящает пронзительный мемуар его учитель и друг – Сергей Арутюнов: «Тон его, пародийно купеческий, словно за прилавком, полным отменного товара, менялся лишь при разборе стихов – здесь голос его взлетал, и он становился виден весь до конца – нервный, неуёмный, погибельно влюблённый в поэтический транс, прекрасно различающий малейшие оттенки речи, недоговорённое, не могущее быть прочитанным слёту». Там же: «Начитан он был от и до, а ассоциативные связи его простирались от дореволюционного до постсоветского наследия мгновенно. Не только прекрасная память – он многое помнил наизусть…»
- Отвела труба, я был на седьмом краю
- От кривой любви с нелёгкой своей свободой.
- Мне один дурак поведал, что я творю,
- Я в глухом раю один не в ладах с погодой.
- В неуютном сне, как будто в чужом дому,
- Я взвожу глаза, от боли не взвидя света.
- Как поверил Бог опять не в того Фому,
- Так теперь Фома никак не поверит в это.
- Вячеслав Памурзин
На сайте «На Середине мира» Наталия Черных публикует мемориальную подборку Памурзина и говорит о нём в настоящем времени: «У Памурзина получается писать “гадкие” стихи, где дворовое словцо может соседствовать с изящными оборотами, он эклектик, и блестящий эклектик, что настоящий подбор и подтвердил ещё раз».
На Facebook продолжаются обсуждения лауреатов премии «Поэзия» (перевод – Алёша Прокопьев; лучшее стихотворение – Юлий Гуголев; лучшая критическая статья – Валерий Шубинский). Алексей Колесниченко пишет о стихотворении Гуголева в сопоставлении с нашумевшим текстом Галины Рымбу: «Первое [Рымбу. – Б. К.] сосредоточено на поэтике прямого высказывания, документальности, публицистичности, новой искренности. Второе [Гуголева. – Б. К.]создано в постакмеистическом ключе с намеками на советские образцы и нарочитой просторечностью, скрывающей и подсвечивающей одновременно ключевые смысловые слои текста». Валерий Шубинский комментирует свою лауреатскую «новомировскую» статью: «Книги Кривулина и Охапкина стали для меня поводом поговорить о позднесоветской интеллигенции и её “культуропоклонстве”, о том, насколько это культуропоклонство было полезным и насколько сковывающим, о путях преодоления советской одномерности в лирике, о “высокой речи” и попытках овладения ей в ту эпоху. Все эти темы кажутся мне очень важными, и моя статья - лишь одна из реплик в разговоре о них. Хотелось бы услышать другие. Но разговор должен идти на уровне, достойном темы и обсуждаемых поэтов. Я думаю, что инфантильные жалобы на то, что-де, Кривулина обидели, самому Виктору Борисовичу едва ли понравились бы». В случае Гуголева явно можно говорить о победе постакмеистической экстравертной поэтики – с её «представимостью образа», конкретностью деталей, похожим на автора лирическим героем – в противопоставлении метареализму или более радикальным способам письма. Сама тенденция мне скорее не близка, но в рамках этой поэтики, если отстраниться от личного вкуса, это, пожалуй, сильный текст: по-новому переосмысляющий раблезианскую эстетику телесного низа. Забавно, что в связи с соседством Гуголева и Шубинского поначалу вспомнилась моя рецензия 2018 года на книгу последнего (в которой отражена моя симпатия к лауреату) – а именно цитата из неё: «В одной из статей перечисляются приметы не близкой ему “нормальной” советской поэтики: “ясность и однозначность мысли, чётко обозначенный лирический герой, без всякой двусмысленности и масочности, конкретность бытовых деталей, живой разговорный язык без поэтизмов, вульгаризмов и мало-мальски сложных культурных цитат – и т.д.” – и укоренённость этой антипоэтической парадигмы понимается тем отчётливее, чем менее привязана к советскому контексту, ибо выступает в сознании большинства наших современников именно как свидетельство “нормы”». Всё это хочется отнести и к тексту Гуголева (с разумеющимися оговорками – скажем, интертекстуальный пласт там всё же точечно, но присутствует: ср. гуголевское «Отцы-мучители, и деды заодно», отсылающее понятно к чему). Любопытно узнать точку зрения Шубинского – отражаются ли, по его мнению, в приведённой цитате свойства обсуждаемого стихотворения. Текст Гуголева, впрочем, несколько глубже этой тенденции: ахматовский принцип – двойного и тройного дна при якобы просто открывающемся ларчике – позволяет рассматривать текст с разных ракурсов, в т.ч. осмыслить мотивы ада и в целом загробного мира («Куда ж ведут нас новые врата? / Куда мы входим с пеною у рта / (точней, без пены – нас уже обмыли)?»).
На сайте журнала Prosodia – подборка лучших классических русских стихотворений от Сергея Гандлевского, составленная по просьбе редакции. В подборке – «Из Пиндемонти», «Забыв и рощу и свободу…» Пушкина, «Сон» Лермонтова, «Природа – сфинкс. И тем она верней…» Тютчева, «На кресле отвалясь, гляжу на потолок…» Фета, «Перед зеркалом» Ходасевича, «Вот ёлочка. А вот и белочка…» Георгия Иванова, «С серого севера» Набокова, «На кладбище, где мы с тобой валялись…» Льва Лосева, «Жизнь прошла, и я тебя увидел…» Евгения Рейна – с комментариями Сергея Марковича. О стихотворении Рейна: «Но при более внимательном рассмотрении перед читателем вторсырьёкуда более древнее, поскольку без большой натяжки стихотворение Рейна может восприниматься, как вольный пересказ мифа об Орфее и Эвридике и их трагической встрече в царстве мёртвых. Посмотрим на события стихотворения сквозь призму мифа…» О Набокове: «В начале 90-х годов я по знакомству попал в дом № 47 на Большой Морской улице в Петербурге, где семья Набоковых жила вплоть до революции и эмиграции. Там в пору моей приватной экскурсии, как и в советское время, располагалось какое-то учреждение, но силами энтузиастов одна или две комнаты (подробности забылись) были отданы под экспозицию, посвященную прежним владельцам особняка. Один экспонат под стеклом я запомнил. <…>. На обороте фотографии рукой Набокова было написано: “Душераздирающее зрелище, как выросли деревья!..” Именно эта интонация кажется мне лейтмотивом стихотворения…»
8 ноября исполнилось 120 лет со дня рождения Маргарет Митчелл. Со специалистом по её творчеству, профессором Нижегородского государственного лингвистического университета Ириной Архангельской, на сайте «Московского комсомольца» беседует Александр Трегубов. О сходстве автора романа и его культовой героини: «Митчелл оказалась деловой женщиной. Ей удалось монетизировать свой успех и выжать из “Унесённых ветром” все, что можно. В какой-то степени она – Скарлетт О’Хара. Хотя сама писательница отрицала, что героиня – это её альтер эго. Скарлетт – человек, который всё время настроен на выживание. Она вытягивает не только своих сестер, но и Мелани, не боится трудностей, и даже когда все разрушено, идёт дальше».
На «Снобе» Михаил Эпштейн пишет о Дмитрии Пригове к 80-летию последнего: «В образе ДА проявляло себя творческое нищенство духа. Он каждый день писал по несколько стихотворений, а ночью занимался изобразительным искусством. Он создал за свою не слишком долгую жизнь примерно тридцать тысяч стихотворений, превзойдя Фирдоуси, Гомера и, вероятно, поставив мировой рекорд поэтической производительности. И именно этот труд самоопустошения приводит его в состояние “не-не-не”, неотождествления ни с чем, полной безопорности. Если художник постоянно вычерпывает из себя все новое содержание и опредмечивает его в виде объектов, текстов, персонажей, в нем самом – гулкая пустота…»
«Литературная Россия» проводит опрос о том, «над чем сейчас работают наши писатели, какие темы их волнуют и когда ждать выхода новых книг». В номере от 12 ноября на вопросы отвечают Ильдар Абузяров, Денис Гуцко, Игорь Савельев. Ильдар Абузяров: «Я написал роман. Нужно бы редактировать-корректировать его. Но две причины тому помеха. Первая – состояние моего здоровья. Вторая – отсутствие большого желания и рвения, а точнее – понимание того, что роман сейчас не самый востребованный жанр. С литературой и в прошлом была напряжёнка, а сейчас, в век череды маленьких и больших катастроф, пандемии, падения экономики, крушения книжного бизнеса, я отдаю себе отчёт, что мне вряд ли удастся найти читателя и, как следствие, издателя для своего лирического текста. Точнее, издателя найти можно, но имеет ли смысл публиковать роман, когда тиражи катастрофически падают?» Игорь Савельев: «От книги всегда есть отдача, даже если она провалится – это тоже реакция окружающего мира».