Обзор литературной периодики (первая половина сентября 2020 года)

Текст: Борис Кутенков

Фото: pikrepo.com

 Литературный мир скорбит об уходе Владислава Петровича Крапивина. Среди многочисленных откликов отметим подборку на сайте «Культурной инициативы» (3 сентября): о любимом писателе говорят Василий Чепелев, Дана Курская, Марина Бородицкая, Алексей Сальников и др. Василий Чепелев: «Просто невероятно, если вдуматься, то, что абсолютно непримиримая повесть “Валькины друзья и паруса” написана в 1967-м, в шестидесятых же созданы первые части “Той стороны, где ветер”, в 1975-м завершён “Мальчик со шпагой”, а в 1979-м опубликованы запредельно смелые и нежные “Трое с площади Карронад”. Я, пошедший в советскую школу в 1984-м, ещё читал всё это как актуальные учебники по борьбе с ложью и лицемерием. Можно спорить, но, как мне кажется, эти тексты совершенно не устарели, это просто великие русские детские книги…» Дана Курская: «Безусловно, самой близкой повестью для нас, бесприютных и странных поэтов, нашим негласным евангелием является “Тополиная рубашка” – сказка то ли для детей, то ли для взрослых, то ли для тех, кто знает ночные тропы к городским свалкам. Для тех, кто, разучившись летать, обменяв свою тополиную летучесть на ржавые браслеты-кандалы, в последней надежде дарует крылья другому. Ткёт их при свете колдовской свечи в заброшенной бане за туманными огородами, чтобы тот, который светлей, чище и младше, смог бы воспарить над колючими лесами нашего прошлого и вязкими болотами нашей памяти, стал бы ключиком от наших цепей и освободил наши души от ржавчины. Потому что самое главное в жизни – это полёт вокруг древнего тополя, а всё остальное – свалка, свалка, свалка...» См. и мой пост на эту тему  – поистине, есть что-то мистическое в том, чтобы вырасти на книгах Крапивина и непредсказуемо стать инициатором и редактором его последнего интервью.

«НГ Ex Libris» (пострадавшая из-за пандемии – так как вместе с «Независимой газетой», к которой она прилагается, перестала поступать по четвергам в газетные киоски) публикует интервью с одним из лучших современных поэтов – Ганной Шевченко. О природе фантазии: «Да, работала на нескольких телепроектах и тоскую по тем временам. У меня подвижное воображение, мне сочинять, как рыбе плавать. И за это еще и деньги платили». О курсе поэтической критики, недавно открытом журналом Prosodia, и мотивации заниматься критикой: «Я хотела, как сейчас модно говорить, «прокачать» свое умение писать рецензии на поэтические книги, но получила обратный эффект – поняла, что это совсем не моё. Не цепляет, не заводит, неинтересно. Любой филолог сделает это лучше меня. А вот в других направлениях – “Как взять интервью?”, “Как создать мультимедийную историю?” – могу быть эффективна. Если команде “Просодии” пригодятся мои наклонности, значит, будем работать». О необходимом качестве поэта: «Инфантилизм. Качество малоприятное, но думаю, что без него поэзия невозможна, будь “поэт” диагнозом, эмоциональная незрелость была бы одним из главных симптомов. Это необходимо, чтобы смотреть на предметы незамутненным взглядом, так, словно видишь их в первый раз». Процитируем любимое вашим обозревателем стихотворение из книги «Путь из Орхидеи на работу», упоминаемой в интервью:

В одном и том же платке летом, весной, зимой.

Я, говорит, ваш путь, а вы не следуете за мной,

катит коробку, внутри – возня,

я, говорит, ваш учитель, а вы не слушаете меня,

показывает фотографии, мол, кошачий приют

нуждается в помощи. Многие подают.

Иногда открывает крышку, а там, на дне,

четыре котенка в штопаной простыне,

обвязанные ленточками вокруг груди,

чтобы не сбежали. Она останавливается посреди

вагона, говорит, я – истина, я – господь,

двигается по проходу назад-вперёд.

Она и сама привязана к электричке ленточкой из сукна,

как котенок, живет в коробке, где тишина,

упоение и нет желаний уже давно:

я – путь, я – истина, здравствуй дно;

легкая, будто сбросила страшный гнёт,

перережешь ленточку, кажется, упорхнёт.

В «Интерпоэзии» Ирина Машинская продолжает опыты разбора одного стихотворения и демонстрирует и глубочайшую погруженность в стих, и лиризм – возможный только при понимании поэтом другого поэта, – и самые различные познания, помогающие восприятию текста: от философии до метеорологии. На этот раз – о тексте Евгении Риц: «И тут, проснувшись ночью и вспомнив его, я увидела этот вечно меняющийся теневой костер, его бледное пламя, и подумала о бесконечной изменчивости своего – и любого читателя – восприятия, изменчивости, в которой давно уверена и о которой даже не раз писала. О множественности восприятия одного текста постоянно находящимся в движении сознанием и, следовательно, о множественности его ипостасей даже в одной голове; о включенности в каждое свое такое прочтение всех будущих и всех прошлых его превращений, в этом смысле делающим его единым. О том, что сталкиваются не только я, ежесекундно новая, но и ежесекундно – уж точно, что ежедневно – изменяющийся текст (свет лампы, под другим углом осветивший страницу; ветвящиеся события дней, подкидывающие, как тот рыбак, новые “сухие ветки” происходящего – истории, если угодно; новшества и метаморфозы языка и т.д.). То есть о субъективности своего взаимодействия с текстом, помноженной на множественность этого взаимодействия –­ результат постоянной изменчивости нас обоих, текста и меня. О джазе, о бесконечном накоплении мелодических фраз, тут же становящихся старыми тенями для новых неповторяющихся сплетений. И тогда я поняла, что любая моя брошенная в море “открытка”, беспечно пытающаяся эти ощущения передать, – это тоже тень тени…»

 Огонь отбрасывает тень,

И у теней костра

Неслышно человек и тень

Болтают до утра.

И этот влажный разговор

Болотных языков

Услышит изнутри костёр

И, тоже на язык остер,

Сухих подкинет слов.

 <…>

 (Евгения Риц)

 В «Формаслове» Надя Делаланд разбирает небезынтересное стихотворение Дмитрия Ваганова и подробно исследует как механизмы создания поэтического текста, так и его недостатки. Отличное эссе, балансирующее на грани филологического разбора и критической «инструкции». Отметим и прирост рецензий на рукописи начинающих авторов на сайте «Pechorin.net», где за небольшую плату можно отправить тексты для подробного разбора самым разным критикам – от заведующего отделом «общество и культура» журнала «Знамя» Станислава Секретова до редактора отдела критики портала Textura Анны Жучковой, от прозаика и редактора отдела прозы «Лиterraтуры» Жени Декиной до критика, культуртрегера Людмилы Вязмитиновой.

Выпуск «Формаслова» от 15 сентября представляет интервью Александра Чанцева, взятое Ольгой Балла: «о переменах в авторе и мире вокруг него от сборника к сборнику, о смыслах писания о книгах и о направляющих этот процесс ориентирах, о текстообразующих и книгособирающих принципах, о наиболее волнующих автора персонах, явлениях и тенденциях, о влиянии новейшей пандемии на чувство жизни и на её понимание», как характеризует Ольга, – но для меня всё же в большей степени – об умной разочарованности в литпроцессе. Про новый сборник «Ижицы на сюртуке из снов»: «Большой объём этой книги вызван тем банальным обстоятельством, что таких сборников не выходило пять с лишним лет, текстов действительно накопилось много. А вот психологических сил издать их было гораздо меньше. Видение раскачивающегося колосса литературы я зашифровал в названии и обложке, это даже не трибьют, а поминальная песня той роли, что литература утрачивает на наших глазах». Про тенденции 2020-го: «К величайшему сожалению, оказалось, что половина наших сограждан и не только – опасные умалишённые. Кто-то жил от зарплаты до зарплаты (а как это можно в наш век опасных и дорогостоящих кризисов, болезней, даже похорон?) – и рвался из изоляции, думая только о себе. Кому-то просто хотелось гулять – и опять же и мысли не возникало, что это буквальным образом сеяло смерть другим. Уж не говорю о ковид-диссидентах. После всего этого действительно страшно теперь выходить “в люди”… И о какой метанойе, перемене ума» тут можно мечтать? Люди, как и общество, не хотят выглядывать из своих улиточных домиков, не понимая, что они давно выползли на скоростную трассу, где мчатся грузовики и маршируют солдаты Апокалипсиса. Сейчас Апокалипсис показал свое лицо – но люди предпочли отвернуться».

В «Знамени» Евгений Абдуллаев выступает в новом для себя жанре «Литературоведческие крохи», возникшем, по его признанию, «из карандашных пометок на полях». О «двуедином культе» Ленина и Пушкина: «В советской мифологии, где-то с тридцатых, Пушкин стал двойником Ленина, его трикстером. Все, чего не хватало образу Ленина, компенсировалось образом Пушкина. И наоборот. Начиная с внешности – мифология всегда начинается с внешности. Ленин был лыс – Пушкин кудряв. Ленин белокож – Пушкин смугл…» О подтекстах произведений Чуковского: «Возможно, черты Николая Чудотворца проявились в самом известном его сказочном персонаже – докторе Айболите.  Прежде всего – имя, Айболит, в котором анаграмматически читается Николай. Далее, возникновение этого персонажа. В заметке «История моего “Айболита”» Чуковский вспоминал, как возникли первые строки: “Вдохновение нахлынуло на меня на Кавказе – в высшей степени нелепо и некстати – во время купания в море. Я заплыл довольно далеко, и вдруг под наваждением солнца, горячего ветра и черноморской волны у меня сами собой сложились слова: “О, если я утону, Если пойду я ко дну”… И т.д.”. Эти две внезапно пришедшие поэту строчки – по сути дела, молитвенное обращение к святителю Николаю, покровителю плавающих и спасителю тонущих…» Об игре с именами в «Докторе Живаго»: «В линии романа, связанной с Ларой, Пастернак “зашифровал” свои отношения с Цветаевой? Не думаю. Но цветаевская тема в этой линии – не последняя».

На «Горьком» – также принципиально не литературоведческие впечатления Льва Оборина от рассказов Артура Конан Дойла. О «Пёстрой ленте»: «Безусловно, это лучший рассказ о Холмсе: самый мрачный, самый страшный, самый остроумный. <…> Нам с самого начала ясно, кто тут преступник, но если есть кристальный образец детективного саспенса, который нужно преподавать на курсах литературного мастерства, то это “Пёстрая лента”. Здесь все помогает этому саспенсу: и выдающаяся даже по меркам цикла недогадливость Уотсона, и зловещий антураж старого дома, в котором Холмс проводит расследование. Ну а когда оно окончено, нам предстоит вспомнить горькую ноту из самого начала рассказа: девушку, которую спас Холмс, все равно постигла безвременная смерть. В своих лучших рассказах Конан Дойл иногда отравляет хеппи-энд; здесь он – сообразно змеиной тематике “Пёстрой ленты – делает это заранее». О любви к рассказам писателя: «Рассказы о Шерлоке Холмсе – мое любимое чтение лет с восьми. Раз в несколько лет я перечитываю их запоем…». См. также новый проект с участием Оборина на «Полке», в рамках которого успел выйти интереснейший диалог с Варварой Бабицкой о «Балладе» Ходасевича и более узкофилологический – с Алиной Бодровой о «Пироскафе» Баратынского, – и в целом отметим усилившееся внимание к разбору одного классического стихотворения.