Текст: Андрей Мягков
2020 год заставил человечество поумерить свою самоуверенность - знакомая, казалось бы, ОРВИ на несколько месяцев обездвижила всю планету, нанесла громадный ущерб мировой экономике и до сих пор продолжает уносить тысячи жизней ежедневно. При этом старые болезни никуда не делись - и среди них есть одна особенная, которая касается каждого без исключения и в борьбе с которой каждый из нас может деятельно поучаствовать: глобальное потепление.
Кто-то сейчас вспомнил Грету Тунберг и скептически поморщился, но это зря: ситуация настолько серьезная, что проблему уже несколько лет пытаются переименовать в "климатический кризис" - такой термин лучше старого настраивает людей на серьезный лад. 97 процентов ученых, занимавшихся климатом, сошлись на том, что изменения напрямую связаны с деятельностью человека - и что последствия этих изменений, если их не затормозить, грозят человечеству крупнейшим в истории кризисом. Нынешний на его фоне покажется плюшевым - по масштабам это будет куда ближе к библейскому потопу. Еще одна плохая новость - климатический кризис больше похож на раковую опухоль, чем на ОРВИ, и совсем скоро изменения станут необратимы. Ну и совсем уж отвратительная - никто точно не знает, сколько времени осталось у человечества, чтобы взяться за ум, но, возможно, не больше лет 10 - а это значит, что нащупывать ум лучше прямо сейчас.
Почему всё это не паникерские выдумки, как именно работает глобальное потепление, при чем здесь человечество, почему наш мозг, даже если мы понимаем всю серьезность положения, склонен отмахиваться от опасности, а главное - как каждый из нас может внести свою лепту в спасение планеты: обо всем этом Джонатан Сафран Фоер и пишет. Прежде исследовавший катастрофы на территории художественной литературы (теракт 11 сентября в «Жутко громко и запредельно близко» и холокост в «Полной иллюминации»), Фоер и в этой гибридной книжке предпочитает не столько исследовать, сколько прощупывать приближающуюся катастрофу на уровне эмоций: здесь будут и аккуратно вплетенные в экологический контекст истории о родственниках, переживших холокост, и чистосердечные признания в собственной слабости, ставящей под угрозу будущее планеты, и даже диалог со своей душой. Как нон-фикшн "Погода - это мы" тоже работает отлично, хотя на исчерпывающее исследование никто, конечно, не претендует, - это скорее вводный курс, максимально доходчивый ответ на вопросы "кто виноват" и "что делать". При этом книга, как и положено, ссылается на сотню научных исследований, а одна ее часть и вовсе оказывается набором упорядоченных фактов - довольно ошеломительных. Однако фактам, пишет автор, "не под силу подтолкнуть нас к действию" - заставить по-настоящему поверить в опасность и перейти от слов к делам способны только эмоции. И хотя "найти для описания глобального кризиса такие слова, чтобы тебе поверили, мучительно, ужасно трудно", еще труднее не почувствовать, как искренне Фоер старается.
Что касается обещанного секрета, который позволит передать планету нашим детям в пригодном для жизни состоянии - нужно всего лишь сократить потребление мяса; не отказываться от него вовсе, а именно сократить. В этом и заключается главный месседж книги: автор без всякой назидательности объясняет, почему животноводство в его нынешних объемах вредит планете больше, чем весь транспорт и вся промышленность в мире вместе взятые, и почему, не отказавшись от лишнего бургера, мы рискуем потерять не только калории, но и будущее. С ходу в это действительно сложно поверить, но для того книга и писалась: просто прочитайте несколько страниц.
Джонатан Сафран Фоер. Погода — это мы / пер. с англ. М. Нуянзиной. — М.: Эксмо : Inspiria, 2021. — 270 с.
Написать слово «кулак»
В последний раз я проверял состояние крыши собственного дома так давно, что даже не помню, когда именно. Глаза не видят, сердце не болит — я буквально не вижу ее состояния, и, в отличие от мокрого пятна на потолке, нарушающего эстетическую гармонию, ветхая крыша глаз не мозолит и не заставляет краснеть. Даже осмотри бы я ее, не будучи специалистом, я наверняка не смог бы определить, нуждается ли она в починке, пока не станет очевидно, что ее нужно менять целиком. Перспектива замены крыши отбивает у меня охоту выяснять, нужно ли это делать.
Недавно моему младшему сыну приснился кошмар, пока я был в душе. Я услышал его крик сквозь воду, стеклянную дверь и три разделявшие нас стены. Когда я оказался у его постели, он уже снова мирно спал. Его изобилующая декором спальня находится под той самой крышей, которая, возможно, вот-вот рухнет.
Мою способность услышать его тихие крики можно объяснить истерической силой, но дефицит чего позволяет мне игнорировать ненадежную крышу и ненадежное небо над ней? Готов поспорить, что каждому еврею в деревне моей бабушки в жизни доводилось прихлопнуть севшую на него муху. Чем бы ни было то, что позволяет мне не обращать внимания ни на собственную крышу, ни на климат, — это то же самое, что позволило такому множеству бабушкиных земляков остаться на месте, зная о скором приходе фашистов. Встроенные в нас системы тревоги не приспособлены для абстрактных угроз.
Когда ураган «Сэнди» подбирался к восточному побережью, я был в Детройте. Все рейсы до Нью-Йорка отменили, и сесть на самолет в ближайшие дни было бы невозможно. Мне была невыносима разлука с семьей. Дома не было никаких срочных дел — мы заранее забили кладовку бутилированной водой и продуктами длительного хранения, зарядили фонарики свежими батарейками, — но мне нужно было быть там. Я арендовал последнюю машину в округе и в тот же вечер, в одиннадцать, тронулся в путь. Двенадцать часов спустя я проезжал передний край урагана. Ветер с дождем практически не давали продвигаться вперед. Последний отрезок пути вместо одного часа занял четыре. Когда я добрался до дома, дети спали. Я позвонил родителям, как и обещал, и мать сказала мне: «Ты — прекрасный отец».
Я провел за рулем шестнадцать часов только для того, чтобы оказаться дома. В последующие дни, месяцы и годы я не сделал практически ничего, чтобы уменьшить шансы очередного суперурагана ударить по моему городу. И едва ли особенно задавался вопросом, что именно мог бы для этого сделать.
Тогда, за рулем, я наслаждался. Наслаждался просто тем, что был там, ничего не делая. Наслаждался материнской похвалой своим отцовским качествам, и — когда дети спустились вниз — тем, какое облегчение они испытали от моего присутствия. Но какой отец ставит наслаждение выше действий во имя добра?
Я был ребенком, когда узнал, почему слова «Скорая помощь» пишут в зеркальном порядке. Объяснение мне нравилось. Но теперь, когда я стал взрослым, мне кое-что непонятно: есть ли на свете кто-то, кто, увидев в зеркале заднего вида машину «Скорой помощи» со включенными мигалками и воющей сиреной, не смог бы опознать ее без слов «Скорая помощь», написанных в зеркальном порядке? Разве это не то же самое, что написать боксеру на боксерской перчатке слово «кулак»?
Я бегу успокаивать сына от кошмара в его голове, но не делаю практически ничего, чтобы предотвратить кошмар в его мире. Если бы только я мог воспринять глобальный кризис как зов своего спящего ребенка. Если бы только я мог воспринять его именно таким, каким он является.
Иногда на кулаке нужно написать «кулак». Ураган «Сэнди» обрушился на наш дом и наш город. Мы получили удары, будучи неспособны распознать в них удары, для большинства из нас это была просто погода. Журналисты, дикторы новостей, политики и ученые остерегались признавать в урагане следствие изменения климата, ожидая доказательств такой степени неопровержимости, какой невозможно достичь. И вообще, что можно поделать с погодой, кроме того, как смириться с ней?
Мне хочется иметь дело до глобального кризиса. Я считаю себя и хочу, чтобы другие тоже считали меня человеком, которому не все равно. Так же как считаю себя — и хочу, чтобы другие тоже считали — прекрасным отцом. Так же как считаю себя — и хочу, чтобы другие тоже считали — человеком, которого заботят гражданские свободы, экономическая справедливость, дискриминация и права животных. Но эти личины, которыми я щеголяю с добросовестностью эксгибициониста и апломбом застольного проповедника, пробуждают во мне чувство ответственности намного реже, чем просто служат отмазкой. Они не столько отражают истину, сколько предлагают способы от нее уклониться. Они и не личины даже, а всего лишь отличительные признаки.
Истина в том, что мне нет дела до глобального кризиса, я в него не верю. Я прилагаю усилия к тому, чтобы превозмочь свой эмоциональный предел: читаю отчеты, смотрю документальные фильмы, хожу на марши. Но мой предел не поддается. Если вам кажется, что я слишком много возмущаюсь или чересчур придирчив — разве можно заявлять, что тебе нет дела до темы собственной книги? — это потому, что вы тоже переоцениваете серьезность своих намерений, недооценивая необходимую самоотдачу.
В 2018 году, накопив больше знаний об антропогенной природе изменений климата, чем когда-либо в истории, человечество произвело больше парниковых газов, чем когда-либо в истории, с темпом прироста, в три раза превышающим прирост населения. Тому есть ладные объяснения: растущее потребление угля в Китае и Индии, сильная мировая экономика, необычно холодная зима и жаркое лето, потребовавшие резкого увеличения затрат электроэнергии на обогрев и охлаждение. Но истина настолько же жестока, насколько и очевидна — нам нет до этого дела.
И что теперь?
Животноводство — одна из основных причин / основная причина изменения климата
— При оценке общего влияния животноводства на объем выбросов парниковых газов, результаты резко расходятся в зависимости от того, что включается в подсчет.
— Согласно утверждению Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН (ПСО), сельскохозяйственные животные являются основной причиной изменения климата, отвечая примерно за 7516 миллионов тонн выбросов СО2-эквивалента в год, или 14,5% объема мировых выбросов в год.
— Подсчет ПСО учитывает СО2, выделяемый при расчистке лесов под выращивание кормов и пастбища, но не учитывает СО2, который уничтоженные леса больше не могут поглощать. (Представьте полис страхования жизни, покрывающий стоимость похорон, но не потерю дохода от заработной платы.) Среди прочих факторов, не включенных в этот подсчет, находится СО2, выдыхаемый сельскохозяйственными животными, даже при том, что, по словам одного из экологических экспертов, «сельскохозяйственные животные (так же, как и автомобили) являются изобретением человека ради собственного комфорта, а не частью природы с доисторических времен, и любая молекула углекислоты, выдыхаемая ими, не естественнее той, что выходит из выхлопной трубы».
— Когда исследователи из Института глобального мониторинга составляли перечень выбросов, не учтенных ПСО, они подсчитали, что сельскохозяйственные животные несут ответственность за 32 564 миллиона тонн выбросов СО2-эквивалента в год, или 51% ежегодного объема мировых выбросов — больше, чем все машины, самолеты, здания, электростанции и промышленность, вместе взятые.
— Нам неизвестно наверняка, является ли промышленное животноводство одной из основных причин изменения климата или единственной основной причиной изменения климата.
— Нам наверняка известно, что мы не можем побороть изменение климата, не поборов животноводство.
Вот в чем вопрос (фрагмент главы)
…В этой статье (как и в других) Скрэнтон обращается к экологическому кризису с определенной философской строгостью, которая отсутствует в сегодняшнем диалоге на эту тему — тем образом мышления, которое нам отчаянно необходимо, чтобы осмыслить наш кризис. Как заметил Дэвид Уоллис-Уэллс в своей статье «Необитаемая Земля», «мы не создали вокруг изменения климата никакой особой религии смысла, которая могла бы дать нам успокоение или цель в жизни перед лицом возможного уничтожения». Скрэнтон делает заявку на религию, но ей не под силу дать нам цель в жизни перед лицом возможного уничтожения. Перечитывая статью, я чувствовал досаду и даже гнев. Чем больше я вчитывался, тем больше она напоминала мне предсмертную записку.
Рассматривая «этику жизни в обществе потребления, живущем на углеродном топливе», Скрэнтон отмечает, что многие поддерживают более ответственный образ жизни. «Возьмем, к примеру, широко цитируемое исследование, проведенное в 2017 году географом Сетом Уайнсом и экологом Кимберли Николас, в котором утверждается, что самыми эффективными шагами, которые каждый из нас может предпринять для сокращения выбросов углекислого газа, являются: переход на растительную диету, отказ от авиаперелетов, отказ от автомобиля и на одного ребенка меньше в семье». (Он имеет в виду документ, на который я уже ссылался, озаглавленный «Проблема подходов к ограничению изменения климата: информационно-просветительские и правительственные рекомендации не учитывают индивидуальные действия, имеющие наибольшую эффективность», в котором утверждается, что усилия по предотвращению изменения климата, которым нас обучают и которые нам рекомендуют, в большинстве своем довольно незначительны.) «Основная проблема этого предложения, — продолжает Скрэнтон, — заключается не в самих идеях обучения экономности, сокращении авиаперелетов или перехода на вегетарианство, которые вполне здравы и благотворны, а скорее в общественной модели, на которую опираются подобные рекомендации: в идее о том, что мы можем спасти мир посредством индивидуального потребительского выбора. Мы не можем этого сделать».
Почему же нет?
Потому что мир представляет собой «сложную, рекурсивную динамику» с «внутренними и внешними движущими факторами».
Я не совсем понимаю, что это значит, но каким бы сложным мир ни был, люди все же сдают мусор на переработку, протестуют, голосуют, убирают за собой, поддерживают местных производителей, сдают кровь, вмешиваются, если кому-то грозит непосредственная опасность, отвергают расистские высказывания и уступают дорогу каретам «Скорой помощи». Эти действия не просто благотворны для индивидуального здоровья того, кто их выполняет, а необходимы для здоровья общественного: эти действия наблюдаются и воспроизводятся.
В своей книге «В связке: удивительная сила социальных сетей и как они формируют наши жизни» Николас Христакис и Джеймс Фоулер называют социальные сети «видом человеческого суперорганизма». Они пишут: «Мы обнаружили, что, если подруга подруги вашей подруги набрала вес, вы тоже его набираете. Мы обнаружили, что, если друг друга вашего друга бросил курить, вы бросаете курить. И мы обнаружили, что если друг друга вашего друга обретает счастье, вы тоже становитесь счастливее». Несмотря на то что мы часто называем ожирение эпидемией, редко кто считает его заразным. Однако Христакис и Фоулер приводят примеры, доказывая, что ожирение является такой же мировой тенденцией, как курение и отказ от курения, сексуальные домогательства и отвержение сексуальных домогательств:
«С удивительной регулярностью, которая, как мы обнаружили, свойственна многим сетевым явлениям, кластеризация подчиняется нашему правилу трех степеней влияния: средний человек, страдающий ожирением, намного чаще имел друзей, друзей друзей и друзей друзей друзей, также страдающих ожирением, чем можно было бы ожидать, если бы это было чистой случайностью. Похожим образом средний человек нормального веса более склонен заводить контакты с людьми, не страдающими ожирением, в пределах трех степеней отдаления. За пределами этих трех степеней кластеризация останавливается. Фактически создается впечатление, что люди занимают ниши внутри сети, где набор или потеря веса становятся своего рода местным стандартом».
В том, что касается здоровья, данное исследование предполагает, что влияние индивидуального поведения оказывается намного сильнее, чем федеральные рекомендации по правильному питанию, которых большинство американцев не соблюдают. Инфраструктура по-прежнему имеет значение — продовольственные пустыни, денежные пособия и кафетерии с вредной едой бесспорно влияют на то, как люди питаются, — однако наиболее заразительными стандартами являются те, которые мы воспроизводим.
Мы вовсе не бессильны в плену «сложной рекурсивной динамики» с «внутренними и внешними движущими силами», ее внутренние движущие силы — это мы сами. Да, существуют могущественные системы — капитализм, промышленное животноводство, промышленный комплекс по добыче природного топлива — которые трудно демонтировать. Отдельно взятый водитель не может стать причиной дорожной пробки. Но ни одна дорожная пробка не существует без отдельных водителей. Мы застреваем в пробке, потому что пробка — это мы. То, как мы живем, действия, которые мы совершаем или которых не совершаем, могут питать системные проблемы, но они могут и менять их: так, судебные иски отдельных лиц изменили правила бойскаутов, показания отдельных лиц положили начало движению #MeeToo, участие отдельных лиц в «Марше на Вашингтон за рабочие места и свободу» проторило путь Закону о гражданских правах 1964 года и Закону об избирательных правах 1965 года. Совершенно так же, как Роза Паркс помогла десегрегировать общественный транспорт, и так же, как Элвис помог победить полиомиелит.
Скрэнтон пишет: «Мы вольны выбирать образ жизни не больше, чем вольны нарушать законы физики. Мы выбираем из возможного, не ex nihilo (Из ничего (лат.))».
Да, наши действия ограничены, а параметры возможностей задаются традициями и несправедливостью системы. Наша свободная воля не всемогуща — мы не можем творить все, что нам заблагорассудится. Но, по словам Скрэнтона, мы свободны выбирать из возможных вариантов. И один из таких вариантов — это делать экологически осознанный выбор. Выбрать что-нибудь растительное из меню ресторана или в продуктовом магазине не требует нарушения законов физики — ни даже выборов «зеленого» президента. И хотя утверждение, что индивидуальные решения обладают абсолютной силой, может быть одним из мифов неолиберализма, утверждение, что индивидуальные решения не имеют вообще никакой силы, является мифом пораженческим. Силой обладают действия как на макро-, так и на микроуровне, и, когда речь заходит о предотвращении уничтожения планеты, безнравственно сбрасывать со счетов любые из них, а также заявлять, что, раз «макро» недостижимо, с «микро» не стоит даже пытаться.
Да, нам нужны структурные изменения — нам нужен глобальный переход с ископаемого топлива на возобновляемые источники электроэнергии. Нам нужно заставить правительство принять нечто подобное налогу на углеродные выбросы, сделать обязательной маркировку продуктов с информацией о влиянии их производства на окружающую среду, найти устойчивую замену пластику и построить города, где можно будет ходить пешком. Нам нужно нравственно переосмыслить отношения Запада с Глобальным Югом. Возможно, нам потребуется даже политическая революция. Эти изменения потребуют сдвигов, которые не под силу отдельным людям. Оставив в стороне тот факт, что коллективные революции совершаются отдельными людьми и подкрепляются тысячами индивидуальных революций, у нас не будет возможности достичь своей цели ограничить уничтожение окружающей среды, если отдельные люди не примут очень личного решения изменить свои пищевые привычки. Разумеется, это правда, что один человек, решив перейти на растительную диету, не изменит мир, но правда и то, что несколько миллионов таких решений его изменят.