Текст: ГодЛитературы.РФ
«Тени тевтонов» — историко-мистический роман российского писателя Алексея Иванова, опубликованный в январе 2021 года. Сюжет разворачивается в двух эпохах: в середине XV века в столице Тевтонского ордена Мальборге и в мае 1945 года в Пиллау. По словам Иванова, он выстроил сюжет на определённом созвучии двух эпох. Советские спецслужбы пытаются разыскать бежавшего из Пиллау гауляйтера, прихватившего с собой меч Сатаны — а "тем временем" в XV веке поляк Каетан Клиховский пытается проникнуть в тевтонский замок, чтобы завладеть тем самым мечом. Впрочем, подробнее о романе уже рассказывал наш шеф-редактор — можете почитать перед тем, как окунетесь в первую главу
Алексей Иванов «Тени тевтонов»
— М. : РИПОЛ классик, 2021. — 384 с.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Пиллау строили три столетия, а разрушили за неделю. Артиллерия, авиация и уличные бои превратили город в свалку дырявых и пустых коробок, полузасыпанных щебнем, битым кирпичом и черепицей. Балтийский ветер сдул дым пожаров и тучи пыли, и мёртвый город лежал на полуострове, вывернув внутренности, во всём очевидном ужасе недавнего штурма. Над руинами торчала красно-белая башня маяка — маяк не тронули, потому что он служил ориентиром для русских бомбардировщиков. Воды утихших гаваней отражениями удваивали перекошенные надстройки и мачты затопленных судов. На площади у памятника курфюрсту беззвучно разевали рты старинные гвинейские пушки — они словно выли, взывая к небу:
«Пиллау-у! Пиллау-у!..»
Винцент Клиховский не сочувствовал этому городу. К чёрту Пиллау. К чёрту Берлин. К чёрту Дрезден, Гамбург, Франкфурт, Кёнигсберг и Кёльн. Пусть немцы на своей шкуре испытают то, что испытали поляки. Пусть города Германии станут такими же, какой стала Варшава осенью сорок четвёртого.
Пиллау строили три столетия, а разрушили за неделю. Артиллерия, авиация и уличные бои превратили город в свалку дырявых и пустых коробок, полузасыпанных щебнем, битым кирпичом и черепицей. Балтийский ветер сдул дым пожаров и тучи пыли, и мёртвый город лежал на полуострове, вывернув внутренности, во всём очевидном ужасе недавнего штурма. Над руинами торчала красно-белая башня маяка — маяк не тронули, потомучтоонслужилориентиромдлярусских бомбардировщиков. Воды утихших гаваней отражениями удваивали перекошенные надстройки и мачты затопленных судов. На площади у памятника курфюрсту беззвучно разевали рты старинные гвинейские пушки — они словно выли, взывая к небу:
«Пиллау-у! Пиллау-у!..»
Винцент Клиховский не сочувствовал этому городу. К чёрту Пиллау. К чёрту Берлин. К чёрту Дрезден, Гамбург, Франкфурт, Кёнигсберг и Кёльн. Пусть немцы на своей шкуре испытают то, что испытали поляки. Пусть города Германии станут такими же, какой стала Варшава осенью сорок четвёртого.
Он, Клиховский, должен был погибнуть в Пиллау. Должен был сгореть в каземате форта «Штиле», когда заговорщики взорвали подземный завод, или упасть убитым в расстрельный ров, когда немцы зачищали концлагерь перед отступлением. Но он уцелел. А Пиллау — нет. Однако из-за этого Клиховскому сейчас приходилось носить имя Пауля Бадштубера — несчастного беженца, которого он убил и у которого забрал документы. Клиховский не хотел, чтобы русские загнали его в фильтрационную зону для интернированных. У него в Пиллау ещё были недоделанные дела. Ему требовалась свобода.
— Господин Бадштубер, не спешите, пожалуйста! — попросила фрау Берта.
На пару со старенькой фрау Бертой Клиховский таскал тяжёлые носилки с мусором. Мусор вываливали в автомобильный прицеп. Над городком сияло майское солнце — ясное, как победа. Мир воцарился в Пиллау две недели назад, когда немцы сдали Шведскую цитадель и откатились за пролив Зеетиф; сейчас уже невозможно было поверить, что совсем недавно вокруг пылал кромешный ад. Как в нём выжила фрау Берта, беспомощная вне отлаженного порядка?
Немногочисленным немцам, оставшимся в Пиллау, русская комендатура приказала расчищать улицы, чтобы тягачи уволокли разбитую технику. За это немцев кормили. В обед и в ужин приезжала русская полевая кухня; солдат в грязном фартуке шлёпал в тарелки и кастрюли горячую кашу. Почтмейстер господин Норберт Рот был избран жителями улицы Проповедников старостой; он вёл журнал учёта, хотя русские не сверяли количество работников и едоков.
Русских заботили проезды через разрушенные кварталы Хакена — так назывался район Пиллау между аванпортом, каналом Иннехафен, Крепостной гаванью и Шведской цитаделью. Улицу Проповедников перегораживал танк «Панцер-3», грузный, но с маленькой башней и коротким орудием. В борту у танка чернели две рваные дыры, тупой затылок башни и корма обгорели. По узким плоскостям брони ползли бело-серые разводы зимнего камуфляжа. В вермахте рассчитали, что война до лета не дотянется, а потому из экономии не перекрасили боевую технику в летние цвета. Это было очень по-немецки.
Женщины, дети и старики, жители улицы, разгребали груды мусора на мостовой. Доски и балки распиливали на дрова, цельные куски стен разбивали кайлами, пригодные кирпичи аккуратно складывали на тротуаре в штабель. Поодаль выстроились спасённые вещи: пыльные стулья, решётка от камина, поцарапанная швейная машинка, комод без ящика. На расстеленную скатерть сносили разрозненную посуду: тарелки, чашки, серебряные ложки, фаянсовый чайник. Щепетильный господин Рот переписывал находки в журнал.
Улица Проповедников была плотно застроена домами в два-три этажа. В перспективе открывалась площадь — разумеется, Адольф-Гитлер-плац. Один угол площади исчез под обломками рухнувшей ратуши. На другом углу располагался ресторанчик «Немецкий дом», русские приспособили его под офицерскую столовую. Возле ресторанчика урчал двигателем толстоносый грузовик «бюссинг», мощная трёхосная машина; в кузове грузовика сидели десяток солдат. У кабины стояла молодая женщина, офицер, а рядом — человек гражданского вида: весеннее пальто, шляпа, круглые очки. В офицерской форме советской армии Клиховский ещё не разбирался, а гражданского он узнал: доктор Пакарклис из Вильно, историк и юрист. До войны Клиховский не раз встречался с ним на конференциях, посвящённых Тевтонскому ордену. Что здесь делает Пакарклис?.. Не важно. В любом случае это шанс.
Клиховский прислонил носилки к прицепу.
— Фрау Берта, отдохните, — предложил он. — Я заметил давнего знакомого.
Пока он шагал к площади, женщина-офицер забралась в кабину. Литовец закурил, поглядывая на двери ресторана. Он явно кого-то ждал.
— Господин Пакарклис?.. — Клиховский приподнял шляпу в приветствии.
Пакарклис узнал его не сразу. Клиховский сильно изменился с довоенных времён: исхудал, постарел, а глаза стали словно какими-то древними.
— Винцент, неужели это вы?! Боже мой, вы живы!.. Пакарклис в изумлении всплеснул руками и застыл в молитвенной позе. Для литовца это было высшим выражением радости.
— Трудно согласиться, но я жив, — усмехнулся Клиховский.
— Что вы делаете в Пиллау? — полюбопытствовал Пакарклис.
— Прозябаю, — просто сказал Клиховский. — Как видите, разгребаю мусор. Кстати, здесь я — Пауль Бадштубер, эвакуированный младший инспектор дорожной службы Инстербурга. Так что, Повилас, называйте меня Паулем.
Пакарклис помрачнел. Вторая мировая многих превратила в подлецов.
— Я слышал, что в сорок втором в Данциге вас забрало гестапо. Или СС. Но я ответственно заявляю вам, что русские не преследуют за сотрудничество с немцами, Ви… Пауль, если вы не были карателем или их пособником.
Клиховский спокойно покачал головой:
— Меня забрало СД, но это не важно. Я не был карателем и пособником. Я был узником концентрационного лагеря Штутгоф, точнее, его отделения в форте «Штиле». Я бежал. И оказался в этом городе с чужими документами.
Пакарклис выдохнул с облегчением.
— Я помогу вам восстановиться в правах, — сразу предложил он. — У меня появились определённые связи в комендатуре.
Значит, Пакарклис по-прежнему сотрудничает с советской властью… Клиховскому это и раньше не нравилось, но сейчас годился любой шанс.
— Пока не надо, Повилас. Если русские узнают, что я поляк, меня сразу экстрадируют в Данциг. А у меня к немцам здесь ещё есть неоплаченный счёт. Лучше расскажите, чем вы занимаетесь в Пиллау?
Теперь глаза Пакарклиса блеснули удовольствием.
— Возглавляю археографическую экспедицию Литовской академии наук.
— Археографическую? — не поверил Клихов ский. — В мае сорок пятого?
— Всё согласовано со штабом фронта. Мы разыскиваем литовские книги, увезённые нацистами. В замке Лохштедт немцы бросили целую библиотеку. Там есть даже манускрипты из Альбертины и письма Канта.
Лохштедт?.. Клиховский словно коснулся оголённого провода.
— Послушайте, Повилас, — хмуро сказал он, глядя в сторону, — мне весьма неловко просить, но не возьмёте ли вы меня в помощники?
Пакарклис дружелюбно рассмеялся:
— Я понимаю. Мы же коллеги. Я поговорю со своим куратором от штаба.
Из ресторана «Немецкий дом» торопливо вышли двое, один в военной форме, другой в гражданском. Военный вытирал губы платком.
— Мои товарищи по экспедиции, — пояснил Пакарклис. — Нам пора ехать, Ви… Пауль. Я навещу вас вечером. Где вас искать?
— Вон та улица, дом семь, в подвале. Там только подвал и остался.
От окраины Пиллау до тевтонского замка Лохштедт пешком можно было дойти за час-полтора. По изуродованной дороге, огибая воронки, грузовик ехал примерно столько же. Дорога называлась имперским шоссе № 131; то и дело застревая в заторах, по этому шоссе в обе стороны ползли автофургоны, тягачи и бронетехника. «Бюссинг» свернул в направлении залива Фриш-Гаф.
Замок стоял над морем на пригорке. По сути, это были два двухэтажных корпуса, соединённых под прямым углом. Выщербленный красный кирпич. Готические окна. Черепичная крыша — вся в дырах. Взрытый воронками двор. И везде вздутые трупы в серо-зелёной солдатской форме вермахта и грязной гражданской одежде фольксштурма. Когда грузовик остановился, на него тихо наплыла густая волна смрада. Бойцы охранения откинули задний борт и друг за другом спрыгнули на землю. Из кабины выбралась капитан Луданная.
— Товарищи историки, — сказала она по-русски, — напоминаю про мины. Проверено только здание, так что я запрещаю выходить из него даже по нужде.
Женя Луданная была убеждена, что учёные не приспособлены к жизни, как дети. Беспомощные и бесполезные люди. Блаженные. А может, и ловкачи.
Клиховский уже понял: экспедицией командовала эта молодая дама из Управления контрразведки Третьего Белорусского фронта. Ей подчинялось отделение охраны. А Пакарклис руководил только историками. Их было всего двое: Юозас Юргинис, директор библиотеки Академии наук, и полковник Бронислав Гертус из университета Вильно. Во время войны Гертус возглавлял инженерную службу литовской дивизии и до сих пор носил военную форму.
— Переведите запрет своему коллеге, — приказала Луданная Пакарклису.
Беженца Бадштубера в группу привлёк Пакарклис. До войны у немцев имелось множество разных обществ по изучению истории, и Бадштубер, по словам Пакарклиса, состоял в таком кружке. Луданная не возражала против участия немца в работе литовцев. Книги — чушь: пусть их собирает кто хочет.
Неподалёку от замка тянулась железная дорога. Рядом с низкой насыпью валялись опрокинутые товарные вагоны, сгоревшие до железных скелетов. Буковый лес вокруг замка, ободранный перестрелкой, превратился в голый кривой частокол. За стволами чёрно горбатились сгоревшие танки-«панцеры» и самоходки-«штуги». Над тихим заливом кричали и метались чайки.
Солдаты боевого охранения направились на позиции, уже обустроенные ими вчера, а историки и Луданная пошли к большому пролому в стене.
— Можно мне осмотреть замок? — спросил Клиховский.
— Зачем? — с подозрением прищурилась Луданная.
— Замок — исторический памятник. А я никогда здесь не бывал.
— Глупости, Бадштубер.
— И всё же я прошу вас.
— Ну, если вам угодно… — Луданная презрительно дёрнула плечом. — Однако в подвал соваться запрещаю. Там везде обрушения.
Стены в высоких сводчатых залах зияли язвами от пуль и осколков. Клиховский знал, что замку больше шестисот лет, но выбоины были такими свежими, что в древность замка не верилось. Казалось, что это не тевтонский орденсбург, а какая-то кирпичная конюшня или амбар в заурядном фольварке — немецком сельском имении. Тишина и зловоние. На каменных полах — мусор и трупы. После штурма русские похоронные команды собирали в Лохштедте только своих, а немцев не трогали. Мертвецы растянулись среди истоптанных книг, обломков кирпича и штукатурки, касок, россыпей гильз и размотанных бурых бинтов, патронных цинков, пустых автоматных магазинов и катушек от полевых радиостанций. По телам и по книгам шустро бегали крысы.
Доктор Хаберлянд говорил о зелёных снарядных ящиках. В помещениях первого и второго этажей Клиховский не увидел ничего похожего. Возможно, ящики сложили в подвале, однако спускаться туда значит нарушать запрет Луданной. Клиховский решил подождать более удобного момента и вернулся к Пакарклису. Литовец посмотрел на него с каким-то затаённым восторгом.
— Вот здесь, — он обвёл часовню руками, — брошены сокровища из библиотек Вильно, Кёнигсберга, Дерпта, Риги и Мемеля. Это ужасное зрелище — свидетельство нацистского варварства. Наша задача — вывезти все книги на литовском языке. Госпожа капитан, я попрошу вас не курить здесь.
Луданная с недовольным видом сунула папиросу в коробку.
— «Товарищ капитан», господин учёный, — раздражённо поправила она.
Пакарклис поручил Клиховскому проходной зал с окнами на залив Фриш-Гаф. Защитники замка, видимо, использовали зал как лазарет: под окнами в ряд лежало шесть покойников. Стопки книг служили им изголовьями. После концлагеря мертвецы не вызывали у Клиховского никаких чувств: просто бывшие люди, и всё. Клиховский вытащил книги и раскрыл ту, что показалась самой старой. И лишь теперь его сердце затрепетало — отозвалось на любимое дело. В руках у Клиховского были напечатанные на латыни исторические хроники Яна Длугоша. Судьбы Польши — вечная боль и вечная нежность… Клиховский раскладывал книги и папки в стопы; получились три большие — немецкие, и одна малая — литовские. От вида старинных томов, бесценных для культуры, но не имевших никакой цены для солдат, Клиховского охватила бессильная злость. За стеной замка на железной дороге неторопливо простучал колёсами эшелон. А потом из глубины здания донёсся отчаянный крик.
Повилас Пакарклис отвёл себе самый перспективный участок — комнату с целой горой из книг. Пакарклис так увлёкся работой, что перестал смотреть под ноги — и наступил на противопехотную мину, засунутую в кипу жёлтых листов, покрытых строками готического шрифта. Мина подалась и хрустнула.
Ещё в коридоре Клиховский услышал голос полковника Гертуса:
— Не сходите с места, Повилас! Не двигайтесь!..
Когда Клиховский появился в комнате Пакарклиса, здесь были уже все. Пакарклис стоял в странной позе и протягивал Юргинису большую папку:
— Юозас, возьмите, возьмите! Это «Времена года»! Перо Донелайтиса!
Поэт Донелайтис для литовцев был как Мицкевич для поляков или Гёте для немцев. Рукопись великой поэмы Донелайтиса тоже оказалась у нацистов.
Юргинис с опаской принял папку и инстинктивно попятился.
— Спокойно, Пакарклис, я вызову сапёров! — быстро сориентировалась капитан Луданная. — Отсюда три километра до нашей части в Нойхойзере!
Бронислав Гертус, опустившись на колени, расшвыривал и обрывал бумаги, чтобы рассмотреть мину под подошвой ботинка Пакарклиса.
— Выйдите все из помещения! — через плечо сердито бросил он.
— Вы ведь тоже сапёр, Бронислав? — с надеждой спросил Пакарклис.
Он был бледен и боялся пошевелиться. Гертус в волнении снял фуражку.
— Я не справлюсь, — негромко произнёс он, глядя на мину. — Это шутцен-фугас, разработка для «Вервольфа». На фронте мы с такими не сталкивались.
Клиховский подошёл к Гертусу и присел. Мина, круглая банка, имела на боку маркировку «SDm-45 FS». Буквы «FS» означали «Форт Штиле».
— Контактная крышка на пружине, — сказал Клиховский. — Выдёргивает чеку при возвратном движении. Детонатор сконструирован для растяжек, но мина приспособлена для нажимного действия.
— Откуда вы знаете? — тотчас насторожилась капитан Луданная.
— С такими минами я работал на заводе в форте «Штиле».
— Вы разрядите её? — задыхаясь, спросил Пакарклис.
— Постараюсь. Главное — не дать крышке подняться. Нельзя снимать вес.
Клиховский выпрямился во весь рост и тесно прижался к Пакарклису, а затем осторожно приставил свои ноги к ноге Пакарклиса так, чтобы наступить на края контактной крышки.
— Убирайте ногу, Повилас, и отходите в сторону.
Пакарклис медленно отклонился и снял ногу с мины. Затем сразу же отступил на несколько шагов. На мине теперь стоял Клиховский.
— Найдите кирпичи, штук восемь целых, — спокойно распорядился он. — Я придавлю крышку. Нужна тяжесть не меньше шестнадцати килограммов.
Юргинис и Гертус кинулись на поиски пригодных кирпичей. Клиховский стоял на мине и смотрел на Луданную. Если он взорвётся, в последний миг приятнее видеть красивую женщину. Короткие сапожки. Тесная юбка. Узкая талия под ремнём. На высокой груди — орденская планка. Узел тяжёлых волос и пилотка чуть набок. Лицо — княжеское, а в серых глазах — подозрительность волчицы: «Откуда ему известно про диверсионные мины? Он диверсант?..» Пакарклис же сейчас вовсе не узнавал Клиховского. Что случилось с рядовым историком из Данцига, малоизвестным специалистом по Тевтонскому ордену?
В комнату вернулись Гертус и Юргинис. Они тащили кирпичи. Гертус аккуратно поместил первый кирпич на мину между ботинок Клиховского.
— Я понимаю вас, Повилас, — тускло сказал Клиховский. — Стоять на мине и вправду очень страшно. Как на эшафоте с петлёй на шее.
Покидая Пиллау, доктор Хаберлянд оставил Клиховскому и квартиру, и подвал-бомбоубежище. Теперь Клиховский жил в подвале. Половину каморки занимал дощатый стеллаж с имуществом Хаберлянда. Вечерами Клиховский лежал на топчане при свете коптилки и размышлял обо всём подряд. Иногда с тоской вспоминал сыновей. Какие они сейчас, Берчек, Людвичек и Чарусь? Помнят ли отца? А он их помнил и любил. Потому и находился в Пиллау. Он не хотел, чтобы двое его мальчиков погибли, как погибли оба его брата.
Сейчас Клиховский думал о Лохштедте. Прежде он не бывал в этом замке, хотя общество «Сила через радость» включило Лохштедт в туристический маршрут. Потом Эрих Кох, гауляйтер Восточной Пруссии, прибрал замок себе под резиденцию, и экскурсии прекратились. Нынешний Лохштедт выглядел как загородное имение, но Клиховский легко определил планировку древней твердыни. Два рва в виде подковы. Предместье — форбург. Линия стен и форт-барбакан. Часовня — это рыцарская капелла, и понятно, где был конвентхаус. Если учесть, что в водах залива в древности возвышалась башня-данцкер, тевтонский извод идеи донжона, то ясно, где располагался бургфрид — главная башня. В лёгком и мощном воображении Клиховского замок Лохштедт стоял над водами Фриш-Гафа целый и невредимый — только призрачный.
Его воздвигли в конце тринадцатого века на устье пролива из Балтики во Фриш-Гаф. В Тевтонском ордене Лохштедт отвечал за охрану корабельного пути и добычу янтаря. На побережье торчали виселицы для нарушителей закона — тайных сборщиков замландского золота». Однако четыре века назад пролив занесло песками, а Орден угас. Лохштедт был заброшен и тихо ветшал. Строители Шведской цитадели, новой крепости в Пиллау, начали разбирать его на кирпичи. От замка сохранились только два здания и подземелья.
За дверью каморки послышались неуверенные шаги, потом раздался стук. Наверное, это пришёл кто-то из соседей по подвалу, потому что в городе царил комендантский час. Клиховский поднялся с топчана и открыл. В темноте прохода стоял Пакарклис. Он держал в руке бутылку с сургучом на горлышке. Круглые стёкла его очков горели, отражая огонёк коптилки.
— Сегодня вы спасли мне жизнь, Винцент, — сказал литовец. — Я должен поблагодарить вас. Я постараюсь отплатить, мой друг. А это — спирт.
Клиховский уже почти забыл о том, что приключилось днём. Да, он мог погибнуть. Но не погиб. И больше беспокоиться тут не о чем. Клиховский давно привык выбрасывать все мысли о смерти, если угроза миновала.
— Располагайтесь, — пригласил он.
Спирт разлили в чашки Хаберлянда из дорогого мейсенского фарфора.
— Как вы пережили войну, Повилас? — осторожно спросил Клиховский.
Это был самый главный вопрос, и от ответа зависело всё.
До войны Литва прокладывала свой путь, лавируя между большевистской Россией, нацистской Германией и санационной Польшей. Пакарклис считал, что для самосохранения Литва должна примеряться к наиболее сильному соседу. Но в 1940 году Россия бесцеремонно поглотила Литву. В независимом государстве Пакарклис был окружным прокурором, под коммунистами стал комиссаром юстиции. Когда началась война, он отступил с русскими, потому что не верил в победу Гитлера. Преподавал. С русскими и вернулся домой.
— Я написал письмо в Академию наук, — рассказал Пакарклис. — Составил перечень учреждений Германии, где могут содержаться культурные ценности Литвы. Меня отправили в штаб фронта, затем в штаб армии. Генерал Галицкий проявил щедрость и сообщил мне, что фашистские книги Советам ни к чему.
Клиховский с горечью кивнул. История никому не была нужна — ни фашистам, ни коммунистам, ни пилсудчикам. Им была нужна только власть.
— В Кёнигсберге смершевцы показали мне распоряжения гауляйтера Эриха Коха об эвакуации архивов и библиотек. Я пошёл по следу и очутился здесь, в Пиллау. Представляете, Винцент, я отыскал «Постиль» Бреткунаса, рукописи Людвикаса Резы и «Прусский вопрос» Матфея Претория. Это клад!..
— Ваш интерес — по-прежнему Жемайтия? Шесть столетий назад Великое княжество Литовское и Тевтонский орден вели жестокую войну за Жемайтию, языческую Жмудь.
— В эвакуации я научно обосновал утверждение, что жмудины являлись пруссами, — с гордостью сообщил Пакарклис.
Клиховский невесело усмехнулся. Пакарклис подвёрстывал историю под нужды современности. Если жмудины — пруссы, то литовцы — исконные враги тевтонцев и соратники славян в борьбе с немецким нашествием. Так сейчас нужно выглядеть литовцам, чтобы уцелеть под большевиками. Клиховский понимал стратегию Пакарклиса, но для него такая стратегия всё равно была малодушием и предательством профессиональной чести.
— Я сдал в печать книгу «Борьба литовцев с крестоносцами», — признался Пакарклис и принялся смущённо протирать очки полой пиджака.
Клиховский промолчал и разлил спирт. Увы, никакая Лига Наций уже не вырвет Литву из лап России, и Пакарклис смиренно готовил своей родине положение поудобнее. Возможно, и Польше тоже придётся придумывать себе новую историю. Но он, Винцент Клиховский, участвовать в этом не будет.
— Вы вхожи в высшие сферы, Повилас… Вам известно, что Советы собираются сделать с Восточной Пруссией?
— На такие темы со мной не откровенничают.
— Но у вас есть понимание общей логики событий.
Пакарклис вздохнул:
— Думаю, Восточной Пруссии не станет. Россия её присвоит. Мемель вернут Литве, а районы плебисцита всё-таки присоединят к Польше.
В 1920 году, после Версальского мира, Лига Наций, перекраивая Европу, хотела отдать Польше юго-западные районы Восточной Пруссии. На спорных землях провели плебисцит, однако население проголосовало за Пруссию. Германия, униженная Версалем, тихо торжествовала. Вскоре в Алленштайне воздвигли мрачный и величественный мемориал сражению под Танненбергом. В Мариенбурге довершали восстановление гигантского замка тевтонцев. И повсюду появились огненосные
«башни Бисмарка» и монументы плебисциту — камни с девизом: «Немцами были, немцами будем!». Что ж, больше не будут.
— Пиллау тоже окажется русским?
— Советам нужен контроль над Балтикой. В Пиллау переводят военно-морскую базу. Армейская комендатура уже сдаёт дела командованию флота.
— Пиллау закроют для иностранцев?
— Скорее всего, да. Немцы ведь поступили точно так же.
Пакарклис был прав. С 1921 года Пиллау был базой германского флота, и иностранцев сюда не пускали.
Клиховский понял, что назваться Бадштубером было верным решением. Если его, поляка, выдворят из Пиллау, он навсегда потеряет шанс избавиться от родового проклятия. И два его сына погибнут, как погибли два его брата.
— Почему вы не хотите уехать отсюда, Винцент? — проницательно спросил Пакарклис. — Не похоже, чтобы в этом городе вы были счастливы.
— У меня здесь незавершённое дело, — неохотно признался Клиховский.
— Я могу узнать, какое?
— Вы сочтёте меня сумасшедшим.
— Я видел котлованы в Панеряе, заполненные останками расстрелянных жителей гетто. Это не мы сошли с ума, Винцент.
Клиховский тоже видел, как дымили печи крематория в Штутгофе.
— Я ищу Лигуэт, — сказал он.
Пакарклис поджал губы и покачал головой:
— Вы верите в эту тевтонскую версию Святого Грааля?
Клиховский угрюмо смотрел в чашку со спиртом:
— Я уже ни во что не верю. Я просто хочу закончить свою войну.