Текст: ГодЛитературы.РФ
2 марта 1931 года родился будущий первый (и последний) президент СССР, а также лауреат Нобелевской премии мира (и десятков самых разных отечественных и международных наград) Михаил Горбачев - в 2021 году он отмечает 90-летие, являясь главным долгожителем среди людей, когда-либо управлявших нашей страной. Как ни относись к его деятельности на этом поприще - а к историческим деятелям как только не относятся, - но нельзя отрицать, что события, которые теперь накрепко связаны с именем Горбачева, оказались вехой в истории нашей страны. Среди них и Перестройка, и вывод советских войск из Афганистана, и подписание с США Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности, ставшего важнейшим шагом на пути к окончанию холодной войны. Поздравляя Михаила Сергеевича с юбилеем, мы хотели бы напомнить именно об этом не самом ярком, но по-настоящему этапном событии. А помогут нам воспоминания переводчика Павла Палажченко, долго работавшего с Горбачевым и Шеварднадзе - как говорится, на самом высоком уровне - и ставшего непосредственным участником тех событий.
К слову, Павел Русланович - не только историческое лицо, но и не чуждый литературе человек: так, несколько лет назад он участвовал в нашем конкурсе курортных рассказов "Дама с собачкой".
Павел Палажченко. Профессия и время. Записки переводчика-дипломата. - М.: "Новая газета", 2020. 368 с.
Фрагмент воспроизводится по публикации в журнале "Звезда", № 9, 2020
«Маршрут построен — маршрут изменен»
Дорога в Вашингтон, к подписанию Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности, напоминала зигзагообразную линию на карте: маршрут, казавшийся более или менее ясным весной, перестраивался несколько раз, и за каждым его изменением следовали многочасовые дискуссии, перелеты из одной столицы в другую, телеграммы, отчеты, нервное ожидание и состояние неизвестности, прекратившееся только в момент подписания договора 8 декабря.
В своей новой должности я имел доступ к ежедневному потоку телеграмм из Вашингтона и Женевы — такого объема информации у меня никогда раньше не было. Летом стало заметно, что переговоры опять теряют темп. Накопилось много проблем по контролю, которые усугублялись тем, что мы пока не сняли позицию, предусматривавшую сохранение ста боезарядов вне Европы. Держались за нее слишком долго, хотя она осложняла наши отношения со странами Азии, особенно с Японией. Накасонэ об этом все время говорил и Горбачеву и американцам.
Летом мы наконец согласились на «глобальный ноль» (записка в ЦК КПСС, предлагавшая это, была подписана секретарем ЦК по военно-промышленному комплексу Зайковым, который часто помогал «поднадавить» на военных, Шеварднадзе и министром обороны Язовым). Но и после этого американцы продолжали вбрасывать один за другим технические вопросы, которые у некоторых наших военных ничего, кроме раздражения, не вызывали.
Шеварднадзе, Воронцов и посол А. А. Обухов, возглавлявший рабочую группу по РСМД, раздражению не поддавались. Предложения американцев «брались на изучение», после чего делегация вносила встречное предложение, основанное на принципе полной взаимности. И здесь начинались «большие маневры», энтузиазма у наших партнеров становилось меньше. Одна проблема запомнилась особенно.
Американцы настаивали на инспекциях завода в Воткинске, где раньше производились ракеты «Пионер», а теперь стратегические ракеты «Тополь». Дело в том, что первая ступень обеих ракет была примерно одной длины. Чтобы заметить разницу и удостовериться, что запрещенные договором «изделия» не производятся, надо было просветить рентгеном покидающую территорию завода в контейнере ракету. Советская делегация согласилась, но при условии, что такие же инспекции будут и на одном из американских заводов, производивших компоненты «Першингов». Американцы уперлись: «У нас на этих заводах ничего похожего теперь не производится, проверять нечего».
Воронцов писал в Москву, что ему пришлось говорить с главой американской делегации М. Кампельманом на повышенных тонах: «Неужели вы думаете, что наше руководство пойдет на такую асимметрию: вы нас просвечиваете, измеряете, тащите для этого в Воткинск тонны оборудования, а мы взамен не получаем ничего?»
Еще неприятнее была проблема «немецких „Першингов“». Ракеты «Першинг-1А» номинально принадлежали ФРГ, а ядерные боеголовки для них — США. Естественно, СССР требовал их ликвидации, но американцы в ответ утверждали, что договор заключается между США и СССР, так что «разговаривайте с немцами». Я всегда пытался найти у них какое-то рациональное зерно и часто находил, но не на этот раз. Однажды даже в сердцах сказал одному из коллег, что американцы проявляли больше гибкости с Брежневым и Черненко, чем с Горбачевым.
В конце концов с немцами пришлось разговаривать американцам, а не нам, и в августе канцлер Коль сделал официальное заявление: ракеты «Першинг-1А» будут уничтожены. Я в этот день был в отпуске в Монино и, услышав в новостях это сообщение, вздохнул с облегчением.
В сентябре Шеварднадзе, как обычно, отправился в Нью-Йорк на сессию Генассамблеи ООН. Сама по себе сессия была для него уже почти привычным делом, выступление на Ассамблее, в котором было много позитивных нот, прошло хорошо, на беседах с министрами разных стран он вел себя уверенно и полностью владел материалом. Но думаю, мысли его были сконцентрированы на предстоящем советско-американском саммите. И среди американцев, и среди наших военных хватало людей, которые были бы только рады, если бы дело сорвалось.
Настроение сильно портил очередной шпионский скандал: американцы без конкретных объяснений потребовали резкого сокращения числа сотрудников советского представительства при ООН. Ответные меры у нас были заготовлены, но от этого было не легче.
Шульцу все это тоже было не по вкусу, на резкие реплики Шеварднадзе он отвечал вяло и предлагал перейти к обсуждению нерешенных вопросов. Кое-что удалось продвинуть, и после заключительной беседы в Вашингтоне министры объявили, что основные проблемы решены и остающиеся проблемы могут быть урегулированы делегациями в Женеве. Но все-таки добавили, что может потребоваться еще одна встреча министров.
Потребовалось гораздо больше. И дело было не только в том, что при согласовании текста будущего договора одна за другой возникали технические проблемы. Под вопросом было само содержание саммита. В МИДе стали говорить — не знаю, с чьей подачи, — что один договор «не тянет» на полноценный визит в Вашингтон и, может быть, придется подписать его в третьей стране. Мне это казалось абсурдом, но коллеги повторяли: «Нужно чего-то добиться по ПРО».
Сейчас, по прошествии тридцати с лишним лет, легко говорить, что вся программа СОИ была блефом, что напрасно мы дергались и т. п. Но тогда картина выглядела не так просто. Пентагон просил, а конгресс выделял средства на разработки разных штучек типа контактно-ударных перехватчиков, рентгеновских и химических лазеров, гиперзвуковых магнитных пушек, новых радиолокационных систем и т. п.
У нас хватило ума заявить, что мы не будем гнаться за всеми этими новшествами и наш ответ будет асимметричным. Но так или иначе, возникала перспектива новой гонки вооружений, и не обращать на это внимание руководство страны не могло. Другое дело — мне и не только мне казалось, что для ее предотвращения надо как можно скорее заключить договор по РСМД и в изменившейся политический атмосфере будет больше шансов эту гонку затормозить или остановить. Но на стол Горбачеву ложились разные бумаги.
В октябре в Москву снова приехал госсекретарь Шульц. Переговоры с Шеварднадзе в мидовском особняке прошли неплохо, и всем нам казалось, что после встречи с Горбачевым в Кремле будут объявлены сроки визита Горбачева в США для подписания Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности. СНВ и ПРО пока оставались как бы за скобками. В Кремль на встречу с Горбачевым поехали общим кортежем.
Горбачев начал беседу с обзора состояния отношений. Как обычно, он практически не заглядывал в подготовленные тезисы и избегал готовых формулировок, говорил в стиле «мысли вслух». Эта его манера многих тогда и особенно потом раздражала, людям гораздо больше нравится четкость и определенность, и на этом у него потом выигрывал Ельцин. Здесь я позволю себе небольшое отступление.
В последние годы и особенно месяцы президентства Горбачева люди, еще вчера с придыханием произносившие его имя, быстро меняли ориентиры и переходили к поношениям его и его политики. Часто за этой метаморфозой было желание вскочить на подножку поезда и оказаться в «команде победителей».
И тогда и позже многие из этих людей по-разному обосновывали свое бегство, но интересно, что среди их претензий к Горбачеву фигурировали и «лингвистические» или «стилистические» аргументы. И до сих пор они время от времени с удивительной, но «подсознательно» вполне понятной агрессивностью проезжаются по поводу особенностей южнорусского выговора Горбачева, неправильно поставленных ударений в двух-трех словах и т. п. (Сказал же когда-то Набоков: «…мысли, манеры, говор где-нибудь во времени или в пространстве непременно наткнутся на роковую неприязнь толпы, которую бесит именно это».) Иногда это даже приобретает форму комплимента в адрес переводчика: дескать, Горбачев что-то там несет, разобраться совершенно невозможно, но, слава богу, переводчик его спасает. Попытаюсь ответить на эти обвинения и непрошеные комплименты.
Действительно, речь Горбачева гладкой не назовешь. Советский руководитель, впервые за много лет заговоривший на глазах миллионов людей не по бумажке (и давший этим миллионам возможность, не боясь, говорить то, что они думают), часто оказывался в напряженных ситуациях политической борьбы, в которых он не хотел отмалчиваться и безоглядно бросался в бой. Тут было не до стилистики, не до грамматики. Да и в более спокойной обстановке он постоянно хотел объясниться с людьми, и, как это бывает в человеческом разговоре, его «мысли вслух» выглядели иногда сумбурно. Думаю все же, что это было неизмеримо лучше, чем герметическая закрытость его предшественников, чисто формальные отговорки или малосодержательная «гладкопись». И могу со всей ответственностью сказать: хотя в моем переводе его фразы приобретали грамматическую правильность и некоторую стилистическую отделку, я никогда не позволял себе ничего придумывать или редактировать содержание сказанного.
К сожалению, на определенном этапе наша интеллигенция не захотела понимать Горбачева, а если бы захотела, то «несоответствие формы и содержания» не стало бы препятствием. Решала политика, а не стилистика. И западные партнеры поняли Горбачева не потому, что его речи были хорошо переведены. Если нет содержания, никакой переводчик не поможет. У Горбачева оно было.
Вообще достоинства «говорения как по писаному» часто преувеличиваются. Никак не сближая и не сопоставляя Горбачева и Гоголя, приведу все-таки (как информацию к размышлению) цитату из воспоминаний Л. И. Арнольди: «Гоголь очень часто употреблял слово „слишком“. Это была одна из особенностей его слога, часто неправильного, иногда запутанного, но в котором зато было так много крупного, сильного и мало той легкости, с которой пишутся некоторые русские фельетоны, заботящиеся не о силе слога, верности, меткости, а только о правильности языка».
Шульц, как и его преемник в администрации Буша Джеймс Бейкер, был хорошим слушателем. Хотя на беседе присутствовали дипломаты, делавшие официальную запись, он и сам делал заметки, часто смотрел Горбачеву в глаза, видимо, пытаясь что-то «расшифровать». Конечно, он обратил внимание на момент, когда Горбачев стал говорить о проблеме ПРО как ключевой для саммита. Отвечая, Шульц повторил уже известные нам аргументы, и разговор, как мне показалось, ушел «не в ту сторону». Полемика приняла острый характер, по обе стороны стола в Екатерининском зале Кремля ощущались раздражение и досада.
Меня часто спрашивали, есть ли у переводчика свое отношение к тому, что он переводит, и бывали ли у меня случаи несогласия с тем, что говорил Горбачев. Вообще говоря, в синхронном и последовательном переводе «субъективный фактор» не должен присутствовать, отвлекаться просто нельзя. Но, конечно, иногда возникают в голове оценки и эмоции. И должен признаться, что тогда у меня вспыхнула-таки мысль: «Неужели опять все сорвется? И опять из-за этого наваждения — СОИ?»
В конце беседы Горбачев сказал, что, судя по всему, по ПРО ничего не получается и он не уверен, что подписания договора по РСМД будет достаточно для полноформатного и продуктивного саммита в Вашингтоне. И хотя разговор закончился без резких выражений и Горбачев сказал, что напишет президенту письмо, я думаю, все понимали, что произошло: саммит и договор опять повисли в воздухе.
После беседы Горбачев попросил наших участников перейти в соседний зал, чтобы обменяться впечатлениями. Две-три минуты в зале царила полная тишина. Молчали все: Шеварднадзе, Добрынин, Воронцов, Бессмертных, Ахромеев. Видимо, ждали, что скажет первое лицо.Молчание нарушил Черняев:
— Что же мы, зря старались? Зря мучились с договором, подошли вплотную, и сейчас все пойдет прахом?
Это было неожиданно. Все остальные вели себя в логике «начальник — подчиненный», а Черняев решился сказать то, что, может быть, кто-то из них думал, но не говорил.
Не знаю, был ли удивлен Горбачев.
— Не кипятись, Анатолий, — сказал он. — Надо все обдумать. И я же сказал, что напишу президенту письмо.
В МИД я возвращался с Бессмертных. Никакого удивления и тем более замешательства я у него не заметил.
— Пошла другая игра, более жесткая, — сказал он. — И мне она по душе.
Я был иного мнения, но промолчал. А вечером свое мнение выразил Шеварднадзе, причем довольно своеобразно. Обычно Шульца провожал в аэропорту кто-то из заместителей министра. На этот раз в аэропорт провожать госсекретаря поехал сам министр. Шульц этот жест оценил, и обе стороны воздержались от резких заявлений и попыток «возложить ответственность».
Почему Горбачев в тот день пошел на риск, который мог сорвать визит в Вашингтон? Я его об этом не спрашивал все эти годы. Но две догадки у меня есть. Во-первых, на него давили те (среди военных и, возможно, в политбюро), кто считал недопустимым любое отступление по проблеме ПРО. Во-вторых, начал работать «фактор Ельцина».
Буквально за пару дней до этого состоялся знаменитый пленум, где Ельцин выступил с речью, о содержании которой мне рассказал Тарасенко, со слов министра. Речь была, как он сказал, малосодержательная, в основном жалобы на медленный ход перестройки и на Лигачева. Ничего о внешней политике в этом выступлении не было. И все же это могло сказаться на психологическом состоянии Горбачева, подтолкнуть его к мысли о том, что «с американцами надо потверже».
Через несколько дней в Управлении США и Канады был подготовлен текст письма Горбачева президенту США, главная мысль которого — надо довести до конца подготовку саммита. Горбачев и Черняев, как обычно, текст переписали, но по духу он остался прежним.
Два дня спустя министр вылетел в Вашингтон. В самолете Ил-62 было всего несколько человек: Бессмертных, Карпов, Тарасенко, я и, может быть, еще два-три человека, теперь уже я не помню.
Шеварднадзе решил начать разговор с Шульцем с проекта совместного коммюнике министров, подтверждающего визит Горбачева в Вашингтон до конца года. Но проект, который подготовили В. П. Карпов и Бессмертных, содержал те же формулировки по ПРО, которые неделю назад сорвали беседу Горбачева с Шульцем. Прочитав текст, Шеварднадзе оглядел присутствующих.
— Это они не будут всерьез обсуждать, — спокойно сказал Тарасенко. — И мы вернемся с пустыми руками.
Тут же он набросал на листе желтой бумаги формата А4 короткий и простой текст: «Стороны подтверждают намерение до конца года провести встречу на высшем уровне в Вашингтоне, во время которой будет подписан Договор о ракетах средней и меньшей дальности и обсуждены другие вопросы, в том числе СНВ и ПРО в их взаимосвязи». Кажется так — окончательного текста, принятого министрами, у меня под рукой нет, но он не сильно отличался от того, что предложил Сергей.
Переговоры, хотя они начались в довольно нервозной атмосфере, прошли хорошо — согласовали текст совместного заявления и даже некоторые «подвижки» по договору. В итоге закончили на следующий день, я быстро «отписался» (закончил запись беседы), домой вернулись раньше, чем предполагалось, и в Москве выяснилось, что нам переплатили день суточных.
Но в ноябре опять оказалось, что нерешенными остаются как минимум десять-пятнадцать довольно серьезных вопросов по контролю и множество мелких. Причем проблемы возникали и у нас и у американцев, энтузиазм которых по контролю продолжал остывать.
Шеварднадзе и начальник Генштаба маршал Ахромеев отправились в Женеву. Туда же прилетели Шульц и помощник президента США по национальной безопасности Колин Пауэлл.
Мы прилетели около семи вечера, и в восемь часов началась встреча Шеварднадзе и Ахромеева с членами делегации. Оба подробнейшим образом расспрашивали военных и дипломатов, выясняли возможности сближения и компромисса.
Серьезные вопросы были, например, такие: можно ли ликвидировать ракеты методом пуска, и если да, то сколько? Как ликвидировать пусковые установки (с сохранением шасси или совсем на металлолом)? Но самый главный вопрос — симметрия, о которой Воронцов говорил американцам летом. Наши военные настаивали на полномасштабном контроле американского предприятия в Магне, штат Юта.
Разговор «среди своих» длился до полуночи. Я слушал очень внимательно. Было заметно, что все хорошо подготовились, отвечали быстро, толково и конструктивно. Запомнилось, что генерал В. Миронов предварял каждый свой ответ на вопрос Ахромеева словами:
— Товарищ Маршал Советского Союза…
Утром поехали в американское представительство при ООН. Три часа «качали» проблемы. Шульц и Пауэлл были, как и наши делегаты, внешне спокойны, но, по-моему, нервничали все. Шульц несколько раз говорил, что надо связаться с Вашингтоном, в том числе по мониторингу в Магне. Он дал понять, что к встрече в советском представительстве после обеда они рассчитывают получить инструкции.
Но после обеда выяснилось, что ответ из Вашингтона еще не получен, и Шульц предложил встретиться еще раз поздно вечером. Когда мы приехали в американское представительство, было уже совсем темно.
Шульц предложил чай с печеньем, лицо у него при этом было, как всегда, непроницаемым. И наконец сказал:
— Reluctantly, we agree to Magna ("Мы неохотно даем согласие на Магну).
Бывают слова, которые запоминаешь на всю жизнь.
Другие главы из книги "Профессия и время. Записки переводчика-дипломата" можно прочитать здесь.