Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Первая революционная
В Древней Греции театральная драматургия иной раз могла перевернуть ход истории. К трагедиям относились серьезно. История почти повторилась в первые годы советской власти, когда идеологи ждали первой настоящей революционной мистерии. Этот титул заслужила «Любовь Яровая» - самая яркая и многоплановая (несмотря на коммунистическую заостренность) пьеса Тренёва.
Ее, как конструктор, приспосабливали к разным оттенкам идеи, а иногда и к разным идеям. Был успех – и зрительский, и официальный. Успех, заслонивший всё, что написал Тренёв до и после. Постановки по всей стране, школьная программа. И справедливо!
Трагедия получилась, на первый взгляд, почти прямолинейная – как иллюстрация к учебнику. Но это обманчивое впечатление. Там есть ощущение неразгаданной тайны, второго и третьего плана. И потому она интересна.
Тренев провозглашал – несколько схоластически: «Задачей пьесы было дать прежде всего политический и социальный фон, а уж на нем, в органической зависимости от него — историю и драму героини и героя... Поэтому же в пьесе большое место отведено ряду персонажей, которых можно выбросить без ущерба для интриги пьесы, но нельзя сделать этого без ущерба для идеи пьесы».
Пьеса действительно получилась густо населенная. Думаю, это способствовало ее популярности. Во-первых, на сцене создавалось впечатление эпоса. Со свойственным этому жанру со времен Гомера смешением трагического начала с комическим. Во-вторых, размах Тренева давал большим театральным коллективам отличную возможность задействовать на сцене сразу полсотни актеров разных поколений, различной фактуры. И почти у каждого имелась коронная реприза. По обстоятельности Тренев напоминал исследователя, публициста, но умел шутить.
Да, в 1926 году страна ахнула: на сцене бушевала классовая борьба, а «Любовь Яровую» сразу окрестили первой революционной трагедией. Так все-таки что важнее в этой пьесе – политика или художественное осмысление революции? Думаю, Тренев – ученик Горького – стремился к многоплановости. И восприятие пьесы менялось, как менялся и дух времени.
Для Малого эта пьеса эта постановка стала рубежной. С нее пошел отсчет советской истории в летописи нашего старейшего театра. К дому Щепкина в первые послереволюционные годы относились с предубеждением – как к «императорскому театру». А тут – почти безупречно советская пьеса. Любопытный казус: действие начинается с реплики: «У аппарата! Товарища Хруща? Пятая? Сейчас. Товарищ Хрущ! Вас — пятая дивизия!» Несколько слов – и впечатление прифронтовой суматохи готово. Легко догадаться, что в годы правления Никиты Сергеевича Хрущева режиссеры предпочитали обходиться без этой фразы. На всякий случай.
Анатолий Луначарский – быть может, нехотя – в своей, по большей части, доброжелательной рецензии щелкнул Тренева по носу за профессорскую чету Горностаевых. Упрекнул в проповеди «толстовства». Схожий пафос можно разглядеть в эпизоде с матерью, чьи сыновья в Гражданскую оказались по разные стороны линии фронта. Кстати, Тренев так и остался беспартийным. В этой круговерти сам драматург, скорее всего, был ближе к профессору Горностаеву. Хотя вряд ли признался бы в этом.
Красные могут обернуться белыми, белые – просто беглецами. И сама пьеса постоянно открывается новыми гранями. К концу 1930-х «Любовь Яровая» (подобно «Тихому Дону») стала пьесой примирения – не с врагами и мошенниками, конечно, но с колебавшимися. Ведь все они – вместе с потомками – стали гражданами «великих штатов ССР».
Две героини
У Тренева женщины сильнее мужчин. Главные поступки совершают именно они – Яровая и Панова. Это удивляло, притягивало. Роль Яровой – подарок для актрисы, почти вне зависимости от амплуа. Думаю, и в наше время. Ее можно интерпретировать с любым темпераментом, всё сгодится – была бы дельная концепция. Театральной легендой стала Вера Пашенная, открывшая в ней женщину-борца, в которой главное – сильный характер и простота, народность. «Основным в роли для меня был путь учительницы Яровой к правде, ее борьба против насилия, за справедливость, ее последовательное превращение в человека революционного сознания и сильной воли... Мне хотелось донести этот образ до зрителей без фальши, без плакатности, убедительно показать, как простая женщина приходит к переоценке ценностей», - говорила актриса.
Людмила Чурсина в кинофильме сыграла романтическую героиню. Любовь для нее все-таки важнее революционной борьбы – и своего супруга она отвергает за ложь, за предательство, как влюбленная женщина. Впрочем, кинорежиссеру Фетину пришлось адаптировать пьесу для большого экрана. Это гораздо сложнее, чем переводить на язык кино прозу, романистику.
«Она ведь никакая не героиня, Любовь Яровая. Преданная любви, она просто пошла за любимым. Она была верной женщиной, и лишь когда убила свое чувство — стала верным товарищем.
Любой милашке простили бы и в этой роли всё. Мне не простили ничего», - рассуждала Инна Чурикова, не считавшая эту роль своей большой удачей. Труднее всего сыграть резонерские, слишком прямолинейные (хотя и обоснованные) обвинения, которые Яровая бросает Пановой – самой неоднозначной героине пьесы. Нет, она не элементарная злодейка и не просто коварная провинциальная красавица. Панова тоскует после смерти мужа, а в одном из вариантов Тренев дает ей шанс на новую любовь. Кстати, она помогает то белым, то красным, по существу, отрицая и тех, и других. Декадентская прекрасная дама с прошлым, да и не без будущего. Валентина Кибардина в ленинградской постановке 1951 года – усталая грешница из стихов Блока. Она в той постановке интереснее Любови Яровой.
В постановке Петра Фоменко 1978 года Панову очеловечили тайной любовью. Она, оказывается, не только мстит целому свету, но и готова вырваться из этой круговерти вместе с поручиком Дреминым. Она готова забыть свое расчетливое кокетство с белыми полковниками, красными командирами и универсальными тыловыми деятелями. В спектакле Фоменко вообще превалирует приглушенные краски, печальные мотивы, действие кружится как будто в дымке.
Поручик и комиссар
Михаил Яровой – хамелеон, меняющий личины, настоящий оборотень, при этом – умный и принципиальный человек. Он куражился, когда под маской комиссара Вихоря в доме профессора Горностаева непристойно бранился, зарезал трёх кур и куриной кровью написал на стене: «Режь недорезанных буржуев».
Очень важно, что Яровой в недавнем прошлом – вольнодумец, революционер. Жена, считающая его убитым, помнит его как большевика. Такова природа гражданской войны, что прямолинейных судеб в такую бурю мало. В конце концов, противостояние того времени – это, в значительно степени, внутривидовая борьба социалистов, а белое движение держалось во многом на эсерах и меньшевиках. Случалось, что и баррикадные бойцы 1905 года через двенадцать лет переходили в стан контрреволюционеров. Именно такой тип разочарованного бунтаря и вывел Тренев. Он объяснял свой «переворот» как в лихорадке: «Немцы подобрали меня, вылечили и показали, как народ, давным-давно завоевавший подлинную свободу, которая нам ещё не снилась, как этот народ делает сейчас революцию подлинную и защищает культуру. Для этой свободы я, помнишь, не щадил ни себя, ни тебя… Не буду щадить и тех, кто эту свободу захаркал и потопил в народной крови. Война до конца». Позиция искренняя, очень характерная, например, для правых эсеров.
Любопытно, что, все едва ли не белые у Тренева понимают: их карта бита. Даже контрразведчики действуют больше для проформы, их мысли уже – на том берегу, в эмиграции.
И только поручик Яровой, недавний революционер, бьет копытами, служит на совесть – хитроумно, целеустремленно. Выходит, у ренегатов более крепкие убеждения, чем у тех, кто всю жизнь плыл по течению. И это один из парадоксальных уроков Тренева. В нем нет карикатурности, у него своя правда. И Михаил Царев, и Василий Лановой, и Юрий Соломин играли его без карикатурного нажима – и очень убедительно. Таких благородных двурушников Гражданская война породила немало.
Парад героев
Любимцем зрителей десятилетиями оставался матрос Швандя. Первыми исполнителями этой роли были артисты Малого – Степан Кузнецов и Николай Анненков. И они стали украшениями той – первой – постановки. В записи старого телеспектакля можно полюбоваться на Игоря Горбачева в этой роли. Он пошел против своей фактуры добродушного шаловливого барина – и получился не столько сверхчеловек, сколько веселый простодушный идеалист. Одним из его прототипов был матрос, красный разведчик, чекист, а позже полярник Иван Папанин – храбрец, авантюрист и балагур, который гордился дружбой с Треневым. Подарком для актеров был эпизод спасения арестованной Яровой, когда матрос выдавал себя за некоего князя Курносовского.
Олицетворением героя-большевика стал в пьесе Тренева Максим Кошкин. В самом начале пьесы он без колебаний расстреливает товарища по партии, уличенного в мародерстве (влюбленный в роковую Панову, он хотел подарить ей злато-серебро). Потом профессор Горностаев, прочитав его записку «О всеобщем фуксинировании образования трудящихся», удивленно бросает ему: «Товарищ комиссар просвещения, вы неграмотны». При этом Кошкин – непобедимый подпольщик, хотя и «пригрел на груди» лазутчика Вихоря – Ярового. То есть герой достаточно живой и противоречивый, потому и представляли его по-разному. Например, Виталий Полицеймако подчеркнул в Кошкине суровость, надежность, качества вожака. Василий Шукшин, игравший Кошкина в кинофильме, весьма деловит и серьезен, в нем ощущается недюжинная внутренняя сила – вероятно, писатель и актер примерно таким представлял и Степана Разина. Ну, а в версии Виктора Коршунова бросалась в глаза мягкость командира, он – как повзрослевший толстовский Филипок, мечтает о науках, о справедливом мире. Да, он и мечтатель, а не только человек действия.
Один из самых неприятных героев Тренева – журналист, демагог, «тыловой деятель» Елисатов. Приспособленец, двурушник, худший тип интеллигента – продажный. Но и его трактовали по-разному! Ефим Копелян в постановке – без снисхождения, с беспрекословным разоблачением. А Владимир Кенигсон и Олег Табаков сделали акцент на его влюбленности в роковую мадам Панову. У Кенигсона этот мошенник даже отчасти благороден в своем позднем чувстве. Таким он был в нестереотипном спектакле Петра Фоменко.
Лукавый наушник, доносчик и соглядатай Чир – еще одна темная личность. В постановке года замечательно сыграл Чира Иван Любезнов. Он показал утробную стихию вероломства и агрессивного холуйства, кажется, даже режиссеру не хотелось отпускать его со сцены – и роль расширили.
А что в эпилоге? Думаю, мы еще увидим эту драму на сцене. В наше время и смех Тренева, и жестокость народного раскола, и битвы за место под солнцем, быть может, даже понятнее и актуальнее, чем кажется на беглый взгляд.