24.12.2021
Публикации

Разрушение нерушимого

Официальная дата гибели Советского Союза – 26 декабря 1991 года. За день до этого с сенатского флагштока над кремлевской стеной спустили Красное знамя и подняли российский триколор

Плакат 'Да здравствует Союз Советских Социалистических Республик'. Издательство «Изобразительное искусство», 1972 год. Художник Добровольский Владимир Петрович / tramvaiiskusstv.ru
Плакат 'Да здравствует Союз Советских Социалистических Республик'. Издательство «Изобразительное искусство», 1972 год. Художник Добровольский Владимир Петрович / tramvaiiskusstv.ru

Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»

В гимне, который и через тридцать лет не забыт, есть золотое звено. Это определение «нерушимый». Одновременное – простое, точное и незатёртое. Для официальной, витринной поэзии ничего лучшего и быть не может. Причем, пришел этот эпитет не сразу. В изначальном варианте Сергея Михалкова и Габриэля Эль-Регистана первый стих звучал иначе. А «нерушимый» появилось под влиянием Иосифа Сталина – и оказалось на месте. Это случилось в тот год, когда гитлеровцев отбросили за границы СССР и никто не подозревал, что заклинание «нерушимый» через несколько десятилетий потеряет волшебную силу.

Давно не было такой пасмурной и безнадежной зимы, как 30 лет назад в декабря 1991 года. Пустота, тревога и безнадежность. Чаще всего в те дни звучали слова «распад», «катастрофа», «кризис». Их произносили и высоколобые властители дум, и печальники за народ, и заезжие иностранцы. И еще одно – «выживание». Не жизнь, а именно выживание. А когда человек загнан в такой угол – ему не до рефлексий. А самоназванием эпохи надолго – лет на двадцать – стало замечательно емкое слово «бардак». О прощании заговорили позже. Литературный жанр, в котором мы все оказались в то время – антиутопия, неуютная, шершавая, не лучшим образом написанная. И, конечно, без счастливого конца.

Август 1991 года многие воспринимали как великое историческое событие. С пафосом, без которого не выжить. Но он быстро выветрился – к первым заморозкам.

21 ноября покончила с собой поэтесса Юлия Друнина, фронтовичка, которую принято было считать оптимисткой. Ее последние строки можно считать прологом к декабрьским событиям:

  • Как летит под откос Россия,
  • Не хочу, не могу смотреть!

Простой и искренний вопль в болоте – так это случилось.

«Не хочу!» - этот возглас потом повторится еще не раз.

А эпиграфом к этой драме можно поставить строки Тимура Кибирова из поэмы со знаменательным названием «Сквозь прощальные слезы»: «Господь! Прости Советскому Союзу!» Это 1987 год, если не раньше. Но настроение подходящее.

Пророчеств и прогнозов хватало задолго до финала. Но в декабре всё как будто куда-то исчезло. И мы – в большинстве – на какое-то время перестали замечать ход истории.

Слишком зябко стало и безнадежно. И новость о том, как в Беловежской пуще три президента подписали приговор Советскому Союзу, прошла тише, чем это можно ожидать с исторической дистанции. Общество поначалу оказалось равнодушным к распаду. Нужно было отдышаться – и ощущение трагизма, и ностальгия придут несколько позже. Тем более, что информационные агентства не без лукавства преподнесли новость с акцентом на новое межгосударственное образование – СНГ, Содружество Независимых Государств, в которое первоначально вошли три страны, но приглашались все желающие. Тут должна была блеснуть мысль: вот она, достойная замена Советскому Союзу с поднадоевшим Горбачевым, с долгами и разоблачениями последних лет… Может быть, так и нужно – всё стряхнуть в два счёта? Многое удивлялись, а почему столица нового Союза вроде бы переносится в Минск? А сегодня вспоминать про СНГ смешно и грустно. Пространство русского языка с тех пор только сужалось.

Некоторые утешались иллюзией, что уж наша-то замечательная республика, выйдя из Союза, станет новой Швейцарией – маленькой или огромной. Эти надежды разбились быстро, но отзвуки их звучали еще не один месяц.

Помню, как удивительно было смотреть в то время среди ночи на почетный караул у Мавзолея. Он стоял и сменялся по-прежнему – круглые сутки. И куранты били, как положено. Удивительно! Это продержалось до 1993 года. Впрочем, это, кажется, из другой пьесы. Помните? «Да, братец, испортились главные часы в государстве. Молчат кремлевские куранты». Бывало и так – по крайней мере, у драматурга Николая Погодина. Но и в 1991-м казалось, что прочного в наших краях мало и спасаться придётся поодиночке.

В кругах «творческой интеллигенции» – и в России, и в других союзных республиках – многим казалось, что «Народолюбие» вышло из моды. Казалось, что можно будет обустроить маленький элитарный рай для своих – и одичание масс не повредит нашим «фарфоровым домикам». Это результат поздней перестройки с ее модой на отрицание всего советского. Настоящий праздник непослушания.

Прежде хорошим тоном считалось уважать трудящихся и считать, что все мы, вся страна – в одной лодке. Значит, в новые времена и помыслить нельзя будет о взаимосвязи, как примеру, между писателем и слесарем.

Народнические святыни в те годы высмеивали не менее усердно, чем товарища Брежнева. С холодным презрением, высокомерно. Одна из иллюзий того времени – демократия без демократизма. Наши «властители дум» стали гораздо меньшими социалистами, чем немцы или даже американцы. И не случайно тогда всплыла идея о необходимости русского (украинского, латышского и т.п.) Пиночета. О том, что они – актеры погорелого театра, эти мечтатели не думали. Жаль. Хотя, конечно, и тридцать лет назад, и нынче есть те, для кого Советский Союз (даже горбачевский) – это империя зла, а его распад – благо, даже подвиг. Но таких всегда было меньшинство, даже в литературном цеху.

Какие-то строки, комментирующие распад, появились позже. Реквиемы по СССР и личные признания:

  • Не хочу, не могу, не смирился
  • И в душе все границы сотру,
  • Я в Советском Союзе родился
  • И в Советском Союзе умру! –

Это самый популярный у читателей, но не у критиков, поэт Эдуард Асадов.

Всё-таки фронтовики, защитившие страну в 1945-м, ощущали потерю острее, чем другие.

Уже в 1993-м стали известны стихи Бориса Примерова:

  • Боже, который Советской державе
  • Дал процвести в дивной силе и славе,
  • Боже, спасавший Советы от бед,
  • Боже, венчавший их громом побед.
  • Боже, помилуй нас в смутные дни,
  • Боже, Советскую власть нам верни!

Такой возглас должен был появиться, иначе – несправедливо было бы, ведь так думали миллионы людей.

Несколько томов посвятил этой теме Александр Проханов, прощавшийся с империей. Приведу одну цитату:

  • И вот стою в палате Грановитой.
  • Здесь что ни гость, то мой заклятый враг.
  • Пирует демонов разнузданная свита,
  • Как скатерть, постелив мой красный флаг.

  • Повсюду клювы, спутанные гривы.
  • Здесь каждый адской серою пропах.
  • Вот самка, гузку выставив игриво,
  • К самцу когтистой лапкой лезет в пах.

  • Там жабы квакают какой-то тост победный.
  • Их кожа скользкая синей, чем купорос.
  • Там кровосос от наслажденья бледный.
  • Там клювами целуются взасос.

  • Там две змеи сплелись в совокупленьи,
  • Там извергает семя нетопырь,
  • Могильный червь разносит запах тленья,
  • Кровавой пеной хлюпает упырь.

  • Они на флаг плюют, кидают корки,
  • Им вытирают чресла и носы.
  • И флаг дымит от сатанинских оргий,
  • Лишен былого света и красы.

  • Я прислонился к фреске золоченой.
  • Я долго ждал, когда погаснут свечи.
  • Когда замрут блудливые ручонки
  • И в мертвом сне угомонится нечисть.

  • Застыл в объятьях устрицы кузнечик.
  • Упырь во сне кричал и хохотал,
  • Вонзив в клопа свой острый наконечник.
  • Тогда мой пистолет загрохотал.

  • Я разбивал их черепа и клювы.
  • Их мозг летел, как мерзкие фонтаны.
  • Мне их прыжки и корчи были любы.
  • И я стрелял в них точно, непрестанно.

  • Когда клубки лягушек и тритонов,
  • Комки химер и жужелиц ужасных
  • Лежали ниц, не издавая стонов,
  • Я отряхнул от них мой флаг прекрасный.

  • Я целовал его священный шелк.
  • Я обмотал его вкруг тела, под рубахой.
  • И на меня Дух Божий снизошел.
  • Я вышел из Кремля, не зная страха.

  • Я флаг сберег. Он жив, мой флаг священный.
  • Он в моем сердце верящем полощет.
  • Я знаю, будет день благословенный,
  • Когда я вместе с ним приду на площадь.

Тогдашний оппонент Проханова – Евгений Евтушенко – после распада Союза ушел из политики (а в конце 1980-х был активен!) и стал, в большей степени, жить в США, чем в Новой России, в которой не захотел «при Логовазе быть певцом». Он – продолжая миссию летописца своего времени – откликнулся на событие в 1992 году – своим «Прощанием с красным флагом»:

  • Прощай, наш красный флаг...
  • Ты не принёс нам благ.
  • Ты с кровью, и тебя
  • мы с кровью отдираем.
  • Вот почему сейчас
  • не выдрать слёз из глаз
  • так зверски по зрачкам
  • хлестнул ты алым краем.
  • …Лежит наш красный флаг
  • в Измайлове врастяг.
  • За доллары его
  • толкают наудачу.
  • Я зимнего не брал.
  • Не штурмовал рейхстаг.
  • Я - не из "коммуняк".
  • Но глажу флаг и плачу...

В истории литературы Евтушенко все-таки скорее останется стихами, в которых не отделял себя от коммунистов. Примеров – тьма, цитировать можно долго: «Я коммунист по совести своей», «И если б коммунистом не был я, то в эту ночь я стал бы коммунистом», «Считайте меня коммунистом!» — вся жизнь моя скажет вам», «Чтобы пуля достала до сердца - Надо прежде пробить партбилет» и так далее…

Но для смутного 1992-го шершавые строки про красный флаг, быть может, подходят лучше, чем его лучшие стихи 1950 – 60-х. В декабре 1991-го понижение в классе последовало для всех нас – даже для тех, кто самому себе в этом никогда не признается.

А что сказать тридцать немушкетерских лет спустя? Мы стали гораздо беднее, потеряв большую страну. Содружество и другие все еще не показали себя с лучшей стороны. Снявши голову, по волосам не плачут, но и от ностальгии ещё никто не умирал.

Честно говоря, на ней когда-то возросли две не худшие эпохи в истории человечества, в истории культуры.

Может быть, и нас ждет что-то подобное? В финале истории всегда необходим просвет, даже в самые темные и короткие декабрьские дни.