Текст: Юлия Щербинина
После революции 1917 года на бывшем Императорском фарфоровом заводе обнаружились солидные запасы заготовок, так называемого белья, которые пустили на производство политически заряженных тарелок, чашек, вазочек, фигурок... В отличие от искусства агитплаката, представленного в общественных местах, фарфор должен был укреплять боевой дух советских граждан в камерной, домашней обстановке. Воздействовать лично, а не публично.
Так фарфор – «белое золото Востока» – оказался в плавильном котле революции, чтобы создать идеальный новый мир коммунистической мечты. Изящные тарелочки, кокетливые чашки, массивные блюда и целые сервизы украшались советской символикой и пламенными призывами. Такая посуда вручалась в качестве поощрения передовикам производства, ударникам сельхозтруда и даже красноармейцам.
Сама идея была не нова: еще в царское время выпускалась посуда с росписью, прославляющей имперскую мощь и военные победы России. Однако молодое Советское государство стремилось распространять свою идеологию на любой доступной поверхности. Рядом с молотками и серпами, винтовками и знаменами органично смотрелись книги – символ просвещения народа, обновления жизни и знания, «рвущего цепи рабства». Ряд изделий с «библио»-мотивами был изготовлен по заказу Государственного издательства.
Некоторые работы привлекают изощренной фантазией и смелостью образов. Как вам, например, тарелочка с изображением древнерусского летописца, корпящего над историей Великого Октября? Надпись на свитке гласит: «В лета 1924 умер Ленин».
Сочетание хрупкого элитарного материала и лобовых пролетарских лозунгов дало удивительный эффект: из средства пропаганды агитационный фарфор превратился в вожделенный предмет коллекционирования. Большинство изделий сразу оказывались у собирателей, не доходя до пролетарских кухонь. Острая нехватка средств в 1920 году вынудила Советское правительство продавать агитфарфор на международных ярмарках, где он, по словам наркома просвещения Анатолия Луначарского, «исполнял роль полпреда государства Советов», а на самом деле алчно раскупался врагами большевистской власти.
Особое место в галерее советского фарфора занимают статуэтки читателей и читательниц, выпускавшиеся Ленинградским, Дулевским, Сысертским, Дмитровским и другими фарфоровыми заводами. Красиво именуемые малой пластикой, они являют собой и собирательные портреты людей эпохи СССР, и милые жанровые «зарисовки с натуры», и образчики коммунистической пропаганды.
Однако благодаря возвышенному образу книги к фарфору не прилипла идеологическая шелуха. В работах талантливых мастеров – Наталии и Елены Данько, Галины Якимовой, Софии Велиховой, Елизаветы Трипольской, Михаила Моха, Ивана Кузнецова, Якова Троупянского – видны мягкий юмор, легкий шарж, тонкая самоирония. Статуэтки лишены бездарной карикатурности и мещанской пошлости. По их индивидуальной манере и общему стилю можно изучать самые разные художественные направления – от академизма до конструктивизма.
Очень любопытно рассматривать воплощенные в фарфоре конкретные издания – символы эпохи. Присмотритесь к известным работам Наталии Данько. В руках у девушки девятое издание журнала «Работница» – флагман периодической печати своего времени. Статуэтка, выпущенная к пятилетию Красной армии, предрекает скорое превращение ее истории в увесистый многотомник.
Книжная тематика не обошла вниманием и представителей союзных республик, и малые народы СССР. Кого только не встретишь среди фарфоровых читателей! Узбеки, туркмены, нанайцы, калмыки, чукчи… Национальный колорит придавал фигуркам особое очарование и немалую коллекционную ценность.
Особо впечатляют сложные композиции вроде знаменитого чернильного прибора «Шота Руставели» работы Наталии Данько к 750-летию грузинской эпической поэмы «Витязь в тигровой шкуре». Прославленный грузинский поэт XII века был земляком Сталина, что придало его фигуре особый политический статус. «Отец народов» любил цитировать афоризмы Руставели: «Опасней недруга близкий, оказавшийся врагом»; «Коль нашла ворона розу, мнит себя уж соловьем».
В исполнении Данько поэт напоминает восточного сказочника, поглощенного созданием своего бессмертного эпоса. Из нескольких вариантов росписи чернильницы, пожалуй, самый интересный – кисти Алексея Воробьевского. Другие художники просто выводили название поэмы в раскрытой книге, а Воробьевский целиком заполнил фарфоровые страницы затейливой вязью и украсил изящными виньетками.
Возвышенный образ Книги разрушал лубочные представления о советском читателе как строителе коммунизма, придавая фарфору аристократическое обаяние. Идеологический пафос вытеснялся гуманистическим. Это и неодолимая тяга к знаниям, и преображающая сила искусства, и рождаемое в процессе чтения «единство душ».
Динамичный и дерзкий фарфор стал памятником советской мифологии. Хрупкие читатели по-прежнему покоряют нас правдивой простотой и трогательным изяществом. Не случайно магическая Книга Смысла из культового романа Михаила Елизарова «Библиотекарь» называется не иначе как «Дума о сталинском фарфоре».
