Интервью: Ольга Лапенкова
Вячеслав Попов окончил Тартуский университет. В конце 1980-х — начале 1990-х гг. публиковался в газетах «Ленинский путь» и «Бийский рабочий» (Бийск), «Вперёд» и «Alma Mater» (Тарту), альманахе «Алтай» (Барнаул), журнале «Смена» (Москва) и «Митином журнале» (Ленинград). В последние годы подборки появились журнале «Знамя» (2018, 2019), альманахе «Новый Гильгамеш» (2018), «Новом журнале» (2021), в сетевых изданиях «Формаслов» (2019) и Textura (2021). Стихи вошли в лонг-лист премии Александра Пятигорского (сезон 2019–2020), в лонг-лист Григорьевской поэтической премии (2020), стихотворение «декабрь 1941-го» — в премиальный лист премии «Поэзия» (2020)
- ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРЕ ГОДА
- Через четыре года, через четыре дня
- прекрасная погода наступит для меня:
- рябиновое солнце, малиновый закат;
- два маленьких японца прочли «Вишневый сад» —
- читали и читали шесть месяцев почти,
- в мельчайшие детали вникая по пути…
- В глазах косых и узких такой простор для снов
- про невозможных русских, составленных из слов!
- Я знаю, доктор Чехов в сверкающем пенсне,
- Сибирь насквозь проехав, им явится во сне
- и скажет по-немецки «Ich sterbe!», а потом
- зубов плохие нэцке покажет мёртвым ртом.
До и во время учёбы в университете вы активно публиковались, а затем «замолчали» почти на 20 лет. Расскажите, с чем это было связано? И насколько сложно было снова заявить о себе?
Вячеслав Попов: Ретроспективно это можно объяснить так: я писал-писал, но в какой-то момент мне явился замысел, требовавший большой формы и плана. Я не справился с этим. Ощущение неспособности распорядиться тем, что мне дано, деморализовало. Тем не менее, по инерции какие-то стихотворные штуки приходили в голову, что-то записывалось. Я наткнулся на эти записи уже в 2010-х, уничтожая излишки бумажного архива. Оказалось, многим из этих обрывков не хватало строчки-другой, чтобы стать законченным стихотворением. Я их стал выкладывать в «Фейсбуке» как архивные находки, как ностальгический курьёз.
А потом в голове словно нажалась какая-то «кнопка» и пошли потоком новые стихи. Иногда, и чаще всего, они начинали звучать на ходу, по дороге на работу. А иногда я буквально просыпался среди ночи, чтобы набрать в смартфоне разбудившие меня строчки. Я не устоял перед тем, чтобы показать эти штуки фейсбучным друзьям.
У меня не было задачи снова заявить о себе, я не рассчитывал на публикации, премии. Мне было интересно выяснить, насколько эти тексты способны сами сформировать себе аудиторию. Было удивительно наблюдать за тем, как постепенно подтягиваются читатели, в том числе совершенно посторонние, незнакомые люди. Эйфорическим моментом была публикация подборки в журнале «Знамя»: редактор отдела поэзии О. Ю. Ермолаева наткнулась на меня в «Фейсбуке», попросила показать тексты, сама составила подборку и вскоре напечатала.
Впрочем, не знаю, можно ли эту случайность считать такой уж случайностью. Думаю, дело в том, что мой круг общения — друзья, приятели, знакомые, френды в соцсетях — всегда включал в себя людей с неким рекомендательным авторитетом: литераторы, филологи, журналисты. Лайк, а тем более репост от них порой равносилен публикации или упоминанию в СМИ и привлекает внимание, на которое ты не рассчитывал и которое вряд ли можно назвать заслуженным. С тобой делятся аудиторией. А дальше цепь случайных неслучайностей продолжает — или не продолжает — неконтролируемо ветвиться.
Что вам дало гуманитарное образование? Как сложилась бы ваша жизнь, если бы вы учились не в Тартуском университете, а где-то ещё?
Вячеслав Попов: Сослагательного наклонения не бывает не только в мировой, но и в личной истории, как сложилось — так сложилось. Кроме дружеской среды, про которую я только что говорил, учёба в Тартуском университете давала потрясающее ощущение причастности к самому важному, что тогда происходило в гуманитарной науке. Слушая лекции Ю. М. Лотмана, З. Г. Минц и других великих гуманитариев, приезжавших в Тарту с лекциями и спецкурсами, я ощущал, что ничего глубже, честнее, свободнее в этой области не бывает. В первые студенческие годы это было близко к религиозному чувству. Слова «структурная поэтика», «семиотика культуры», «вторичные моделирующие системы» служили и паролем, и символом веры, и заклинанием… В итоге не обошлось без того, что даёт любое более или менее систематическое филологическое образование: навыки анализа текста, критического мышления, чтения специальной литературы, работы в архивах.
То, что по стечению обстоятельств я не остался в филологии, переживалось драматично: как отказ от мечты, чуть ли не как предательство. Я мечтал всегда, а не только при подготовке дипломной работы, дышать библиотечной и архивной пылью, расшифровывать трудные почерки, готовить к публикации забытые или вновь найденные тексты. Этот опыт воспринимался как мистически осязаемое соприкосновение с личностями давно умерших людей — через тексты, через язык. А что такое миссия филолога, как не воскрешение мёртвых или продление жизни личности в культурной памяти?
На протяжении десятилетий мне довелось заниматься редакторской работой в изданиях и издательствах, далековатых от филологии. Впрочем, на эту работу грех жаловаться. Так или иначе, я занимался текстами, жил внутри языка, даже разных языков. Часть моих редакторских навыков — например, втискивание основного смысла газетной заметки в несколько предложений вводки или даже в заголовок, состоящий из определённого жёстко лимитированного количества печатных знаков, — близки к поэзии.
Расскажите о переезде в Москву и столичной литературной жизни. Какие мероприятия/культурные явления/знакомства вас больше всего впечатлили?
Вячеслав Попов: Перед переездом в Москву я четыре года прожил в Питере, работая в одноимённом издательстве. Редактировал и переводил книги по психологии. Но в 2001 году меня позвали на работу в «Коммерсантъ»; денег предложили ощутимо больше, чем на прежнем месте. Я без особых колебаний переехал в Москву и с тех пор и работаю в «Коммерсанте», сейчас — в группе выпускающих редакторов. Так что рассказывать тут особо нечего.
Что касается культурной жизни, то это вопрос необъятный. За два десятилетия я успел побывать и синефилом, и театралом, и меломаном, и заядлым посетителем выставок. Кажется, менее всего я следил за литературной, в частности, поэтической жизнью. Всё изменилось в последние годы, особенно когда меня самого стали приглашать для выступлений на более или менее заметных офлайн- и онлайн-площадках. Судить об их престижности и влиянии на литературный процесс не могу — недостаточно для этого искушен. Я не первый год слежу за поэтическими вечерами в Музее Цветаевой, которые в рамках цикла «Поэтическая среда» проводит замечательный поэт, филолог, а теперь ещё и художница Татьяна Нешумова. Мне было лестно оказаться в числе её гостей. То же можно сказать о клубе «Культурное дело», действующем при РАНХиГС. Его курирует поэт и историк искусства Михаил Кукин, которого можно назвать образцовым организатором и ведущим такого рода литературных событий.
Одно из сильнейших впечатлений этого рода — знакомство с Ромой Либеровым, кинорежиссером, идеологом и руководителем уникального проекта «От автора»: раз в месяц он выбирает какого-либо современного поэта и устраивает его выступление — чтение стихов с авторским комментарием, которое фиксируется с помощью профессиональной видео- и звукозаписывающей аппаратуры. Из этих материалов монтируется примерно сорокаминутный фильм, цель которого — сохранить образ и голос поэта для будущего. Это интересный случай, когда разборчивый и продвинутый энтузиаст, популяризатор поэзии средствами кино- и мультимедиа-режиссуры, становится практически фактором экспертизы. Если человек доверяет вкусу Либерова — а я, например, в нём не сомневаюсь — или подпадает под действие его харизмы — а его обаяние феноменально, — то перечень участников программы «От автора» приобретает для такого человека характер авторитетного рекомендательного списка. Сродни шорт-листам ведущих литературных премий.
Что вы испытали, когда узнали, что ваша работа вошла в список стихотворений, отобранных жюри премии «Поэзия»? Каково ваше отношение к современному институту литературных конкурсов, премий, фестивалей?
Вячеслав Попов: Как я уже говорил, соревновательность мне глубоко чужда. Моё участие в премиальном процессе — продолжение литературного эксперимента: интересно, что будет с текстами, если просто не говорить «нет», когда предлагают опубликоваться, выступить, номинироваться. Плохо представляю, как там было с «Поэзией». До сих пор толком не разобрался в том, как устроен механизм номинирования. Со мной связался Виталий Пуханов и предложил предоставить текст. Но почему? Кто-то его надоумил? Сам прочёл подборку в «Знамени»? Не знаю.
Надо сказать, что до этого была удивительная, заведомо проигрышная номинация на премию имени Александра Пятигорского, которая ориентирована на поощрение сочинений философического свойства. Потом — номинация на Григорьевскую премию. Всё это было забавно, но по-настоящему я не болел ни за себя, ни за других.
Что такое признание для нынешнего поэта: премии, публикации, подписчики, лайки? Или всё вместе?
Вячеслав Попов: Всё индивидуально — зависит от самого поэта, его амбиций и мировоззрения. Вариантов масса: от грамоты за платное участие в конкурсе до Нобелевской премии.
Для меня успех — это когда тексты начинают жить автономной жизнью: ты не знаешь тех, кто читает тебя, но знаешь, что такие люди есть, и их число растёт. В идеале самое потрясающее — отрыв поэтического текста от имени автора, его уход в фольклор. А признание — это когда среди читателей появляются люди, которые являются для тебя авторитетом. У меня такие читатели появились. Некоторые из них — любимейшие из ныне живущих русскоязычных поэтов. С некоторыми из них я даже рискнул подружиться. Новая дружба на шестом десятке жизни — редкость из редкостей.