Текст: ГодЛитературы.РФ
Ниже вы найдете десять стихотворений из необъятной и стилистически разнородной премиальной почти-что-сотни, которые тронули наше черствое редакционное сердце больше остальных. Можете прочитать их без всякой задней мысли, а можете активно заявить о своей поэтической позиции посредством голосования – бюллетень ожидает вас в конце страницы.
Но перед этим устами организаторов объясним, почему в номинации «Стихотворение года» на награду претендуют 99 поэтов, а не 100, как годом ранее: «Оргкомитет принял решение оставить сотую позицию незанятой, зафиксировав отсутствие поэта, без которого премиальный лист видится неполным. В следующих сезонах данную практику предполагаем расширить». Вот и думайте теперь.
РОСТИСЛАВ АМЕЛИН
остановка у дуба
есть тайный монастырь, туда путь долог: тропинок много, часты тупики… где я прошел, поставив треугольник, там — ничего. там, где стоят круги — идут особые природные пейзажи: вот дуб отдал последние листки, а позади, на каменистом пляже, цветут еще живые ноготки, и облепихи в солнечном тумане (когда у солнца смуглый желтый цвет) переползают вниз по склону через камни, которым много сотен тысяч лет, а над водой, в сирени и лазури, сверкает ляпис — блеск летучих рыб, и видишь запись отшумевшей бури на облаках… не только кучевых, там дальше перистые, с каплей ртути, и фосфор, но не яркий, как нефрит, и чей-то сладкий голос “ялюблютебя” из песка под солнцем говорит — все это слева… справа, после глины, иной пейзаж: открыты окна, дом… полуповаленный, но не такой старинный, как это кажется на первый взгляд. потом… за домом сад: там в землю врыта ванна… в ней водомерки ходят по воде, налитой на полив крупнокачанной капусты… рядом, на седьмой гряде, растет клубника… усики из сена, а сверху яблоки, Зеленый Богатырь, прививкой на антоновке священной как Игдрасиль раздразнивают ширь своей зелёностью, незрелой и тяжёлой… из дома радио: “Маяк. вам говорит Москва…”, и музыка звучит как перед школой, среди детей, замученных на вид, но только внешне… это то, что справа… а позади туман и гололед… тропинка хрупкая ведет, как от сустава, от камня преткновения, вперед… там, впереди, овраг, весь путь в крапиве… и надо аккуратно, по чуть-чуть, идти насквозь, вон к той плакучей иве, чтоб у ручья под ней передохнуть… есть вид на лестницу: зигзаги, и не ясно, где окончание… в куриной слепоте по деревянной лестнице прекрасно идти вдвоем; на некой высоте захочется назад, и развернуться… но это можно: важно, если что, закрыть глаза — и резко улыбнуться, чтоб шум в ушах твой страх перед «ничто» затмил собой. Глубокое дыханье, и первый снег на ветке, где снегирь… прыг — остается только очертанье… и в очертаньи — тайный монастырь. Но я в нем не был, это просто образ!) Может, и там туман и гололед, а я надеюсь. В общем, приспособлюсь… в конце концов, не первый раз. Полёт сонливой мухи выглядит печальней, чем есть по сути: да, она жужжит, как полудохлая, но делает гениальный, спасительный виток на тот самшит, где меньше снега — так и здесь, скорее всего, всё так… я ставлю жирный круг на этот дуб. Земля под ним — теплее, а там посмотрим… если видишь вдруг какой-то странный, необычный камень, или кусок разрушенной стены, оставь свой знак, чтоб не ходить кругами, когда захочешь выбраться из тьмы.
ОКСАНА ВАСЯКИНА
ночь
ночь перед моими глазами превращается в дикий неистовый сад безобразный
*
я хотела ее для себя объяснить и перепридумать
*
и другим показать что в ночи нет страшных затей а только другой
распознанный мир
состоящий из тысячи языков и конструкций
придуманных мертвыми тяжелыми злыми умами
но нет мертвецов они все
среди нас поселились
и приобрели наши черты и желанья они стали нами
вернулись как наши люди
и больше чем нами они нашим миром стали
мать умирала медленно и молчаливо
долго дышала на своем маленьком твердом диване
перед уходом моим она поднялась и присела
только сказав — может быть ты на прощанье меня поцелуй
и я подошла и поцеловала
как будто бы эта ласка была не прощаньем
а бесконечная мягкая ласка с животным оттенком безвременья
поцеловала ее в серое тонкое ухо
и положила руку на голову со спутанными волосами
она была мягкой вся как будто из шерсти
как будто бы в тело ее на мгновенье вернулось тепло
и жизнь вернулась
и последнее прикосновенье
в ней отдалось животным ласковым кратким толчком
живой несвершившейся жизни
она умирала
как умирают деревья
или большие тяжелые организмы
молча но так
что пространство вокруг рябилось
от каждого материного выдоха
молча но так
что каждая капелька жизни которую она отдавала миру живых
освещала пространство
ярким сгустившимся светом как в августовском предвечерье
и медленно мать умирала
я вижу смерть а остального не вижу
ею прошит словно светом наш неистовый мир
мир безупречный как светлый сияющий хаос
мир безупречен как если бы он голова
безобразного желтого монстра как чудище он безупречен
как голова теперь навсегда мертвой матери мертвой
или ее вздернутый желтенький нос
мир безупречен
как мертвая мать что лежит
в красивом гробу обитом небрежно рабочими ласковым шелком
прозрачного цвета песка
он безупречен как мертвое материно тело
он свершившийся и безупречный
как горсточка винограда
светящая сквозь хрупкий на солнце остекленевший пакет
и мать безупречно свершенная
в черной косынке лежала
как будто бы все что я выбрала для нее напоследок —
покрывало из белоснежно жемчуженного атласа
и нежные с оторочкой тапочки
все что ее окаймляло
было грамматикой света
и свет и ее рыхловатая кожа словно коры лишенное взрослое дерево
были честнее и краше
ночь наступает но день страшнее и краше
в сумерках дня все облака проступают над крышами как воспоминанья
как страшная боль и угроза
как белое тело тревоги и раздетое тело угрозы
ночь наступает как сложное освобожденье лица и органов духа
ночь наступает и в ней я распознаю ничего
кроме черной стены безопасности небытия
мать умерла на казенной жестокой постели
без музыки голоса и прикосновенья тепла
глаза ее были открыты как будто
невидящие они прорезали пространство
и смотрели туда где маршрут свой протачивала приближаясь тонкая смерть
глаза ее были открыты
и одногрудая грудь распахнута воздуху
словно она уже невесомо как корабль плыла
а за ней шлейфом тянулись голубые желтые розоватые простыни
простиранные до одуревшего света
уложенные чужими казенными руками медицинских работников
она глаз не закрывала
как будто в движении к смерти
она набирала в себя пространство как парус
как тонкий избитый тяжелым трудом худой неистовый парус
прошитый через все свое поперечье
мать умерла и страшный мир остановился
он стал целым как будто он есть строгая безупречная капля
сияющая бесконечно
и режущая сознание
неистовой четкостью
*
я хотела ее для себя объяснить и перепридумать
*
и другим показать что в ночи нет страшных затей а только другой
распознанный мир
состоящий из тысячи языков и конструкций
придуманных мертвыми тяжелыми злыми умами
но нет мертвецов они все
среди нас поселились
и приобрели наши черты и желанья они стали нами
вернулись как наши люди
и больше чем нами они нашим миром стали
мать умирала медленно и молчаливо
долго дышала на своем маленьком твердом диване
перед уходом моим она поднялась и присела
только сказав — может быть ты на прощанье меня поцелуй
и я подошла и поцеловала
как будто бы эта ласка была не прощаньем
а бесконечная мягкая ласка с животным оттенком безвременья
поцеловала ее в серое тонкое ухо
и положила руку на голову со спутанными волосами
она была мягкой вся как будто из шерсти
как будто бы в тело ее на мгновенье вернулось тепло
и жизнь вернулась
и последнее прикосновенье
в ней отдалось животным ласковым кратким толчком
живой несвершившейся жизни
она умирала
как умирают деревья
или большие тяжелые организмы
молча но так
что пространство вокруг рябилось
от каждого материного выдоха
молча но так
что каждая капелька жизни которую она отдавала миру живых
освещала пространство
ярким сгустившимся светом как в августовском предвечерье
и медленно мать умирала
я вижу смерть а остального не вижу
ею прошит словно светом наш неистовый мир
мир безупречный как светлый сияющий хаос
мир безупречен как если бы он голова
безобразного желтого монстра как чудище он безупречен
как голова теперь навсегда мертвой матери мертвой
или ее вздернутый желтенький нос
мир безупречен
как мертвая мать что лежит
в красивом гробу обитом небрежно рабочими ласковым шелком
прозрачного цвета песка
он безупречен как мертвое материно тело
он свершившийся и безупречный
как горсточка винограда
светящая сквозь хрупкий на солнце остекленевший пакет
и мать безупречно свершенная
в черной косынке лежала
как будто бы все что я выбрала для нее напоследок —
покрывало из белоснежно жемчуженного атласа
и нежные с оторочкой тапочки
все что ее окаймляло
было грамматикой света
и свет и ее рыхловатая кожа словно коры лишенное взрослое дерево
были честнее и краше
ночь наступает но день страшнее и краше
в сумерках дня все облака проступают над крышами как воспоминанья
как страшная боль и угроза
как белое тело тревоги и раздетое тело угрозы
ночь наступает как сложное освобожденье лица и органов духа
ночь наступает и в ней я распознаю ничего
кроме черной стены безопасности небытия
мать умерла на казенной жестокой постели
без музыки голоса и прикосновенья тепла
глаза ее были открыты как будто
невидящие они прорезали пространство
и смотрели туда где маршрут свой протачивала приближаясь тонкая смерть
глаза ее были открыты
и одногрудая грудь распахнута воздуху
словно она уже невесомо как корабль плыла
а за ней шлейфом тянулись голубые желтые розоватые простыни
простиранные до одуревшего света
уложенные чужими казенными руками медицинских работников
она глаз не закрывала
как будто в движении к смерти
она набирала в себя пространство как парус
как тонкий избитый тяжелым трудом худой неистовый парус
прошитый через все свое поперечье
мать умерла и страшный мир остановился
он стал целым как будто он есть строгая безупречная капля
сияющая бесконечно
и режущая сознание
неистовой четкостью
АНДРЕЙ ГРИШАЕВ
* * *
Я глобус в руки взял, сын в комнату вошел
Колясочку катя, ликуя
В ней маленький седой отец
Герой стихотворений
Сидел как сон
Зима была. Повсюду изумленье
Следы зверочков на снегу
Запутанные, мы в мохнатых шапках
С несуществующим уж десять лет отцом
На лыжах по лыжне искрящейся
Идем вдвоем
Вдыхая носом холод
И выдыхая ртом любовь
Наверное, возможно
Наверное
Идем вдвоем со снегом
Повсюду мой отец
Герой стихотворений
Многих русских классиков
Зима, мороз
И двери торжества
Стоят, открытые
И всех зверков следы
(Зима, мороз, огонь в горячем термосе)
Туда ведут
И щурятся
И плачут, дурачки
И прыгают
И пасти разевают
И руками машут
Колясочку катя, ликуя
В ней маленький седой отец
Герой стихотворений
Сидел как сон
Зима была. Повсюду изумленье
Следы зверочков на снегу
Запутанные, мы в мохнатых шапках
С несуществующим уж десять лет отцом
На лыжах по лыжне искрящейся
Идем вдвоем
Вдыхая носом холод
И выдыхая ртом любовь
Наверное, возможно
Наверное
Идем вдвоем со снегом
Повсюду мой отец
Герой стихотворений
Многих русских классиков
Зима, мороз
И двери торжества
Стоят, открытые
И всех зверков следы
(Зима, мороз, огонь в горячем термосе)
Туда ведут
И щурятся
И плачут, дурачки
И прыгают
И пасти разевают
И руками машут
ДАНИЛА ДАВЫДОВ
* * *
ванечка, ванечка, папа твой убивает людей
это не страшно, так надо, так что ты не грусти
если решат, что ты годен для этого, когда вырастешь
значит и ты будешь так же себя вести
машенька, машенька, папа твой на работе
бьет дубинкой по почкам и вырывает ногти
но ты не плачь, когда он поздно приходит ночью
мало ли что бывает с людьми на работе
вера петровна, сына ваш вчера был казнен
по приговору международного трибунала
вы не расстраивайтесь, знайте, что он
помнил, как вам идет синее платье
это не страшно, так надо, так что ты не грусти
если решат, что ты годен для этого, когда вырастешь
значит и ты будешь так же себя вести
машенька, машенька, папа твой на работе
бьет дубинкой по почкам и вырывает ногти
но ты не плачь, когда он поздно приходит ночью
мало ли что бывает с людьми на работе
вера петровна, сына ваш вчера был казнен
по приговору международного трибунала
вы не расстраивайтесь, знайте, что он
помнил, как вам идет синее платье
НАДЯ ДЕЛАЛАНД
* * *
О, выправи мне слово, логопед,
пока седлает осень лисопед
и, как лиса, летит к опушке леса,
роняя листья — хрустки и сухи,
мне кажется, что я пишу стихи
(о, как ни назови их — будет лестно!).
Я все еще крапива красотой
осенней, засыпающей, вон той —
небесной, упоительно закатной.
Как будто бы я тоже ухожу…
Нет, еду, еду, рук я не держу,
смотри, он сам везет меня обратно!
Впадая в прелесть легкого письма,
любуюсь тем, как красная тесьма
кленовой строчки прилегла уютно,
как все совпало точно и само
всей радостью везет меня домой,
мы едем-едем, ангелы поют нам.
пока седлает осень лисопед
и, как лиса, летит к опушке леса,
роняя листья — хрустки и сухи,
мне кажется, что я пишу стихи
(о, как ни назови их — будет лестно!).
Я все еще крапива красотой
осенней, засыпающей, вон той —
небесной, упоительно закатной.
Как будто бы я тоже ухожу…
Нет, еду, еду, рук я не держу,
смотри, он сам везет меня обратно!
Впадая в прелесть легкого письма,
любуюсь тем, как красная тесьма
кленовой строчки прилегла уютно,
как все совпало точно и само
всей радостью везет меня домой,
мы едем-едем, ангелы поют нам.
АЛЕКСАНДР ДЕЛЬФИНОВ
Введенский и коза
Однажды поэта Александра Введенского встретили на Невском проспекте, когда он переходил дорогу с козой на веревке. "Откуда она?" - спросили Введенского. "Выиграл в карты, - будто бы ответил поэт. - Теперь не знаю, что с ней делать". По другой версии, Введенский увидел козу у мясника и спас ее, чтобы не зарезали.
Александр Введенский переводит козу через Невский,
В розовом небе фиолетовые облака,
Навстречу выходит Иосиф Виссарионович Достоевский
И лопается, как мыльный пузырь, губами шепнув: "Пока!"
Александр Введенский переводит козу через Невский,
Навстречу ему Сева Гаккель выносит виолончель.
Александр Введенский - взрослый поэт или детский?
Старик Козлодоев тащит мочалок в постель.
Александр Введенский переводит козу через Невский,
Чайки в небе сложились в буквы: "НКВД".
"Пацан, ты с какого района? Почему такой дерзкий?" -
Кто-то кому-то шепчет неясно когда и где.
Александр Введенский переводит козу через Невский,
А ему бы в товарный и на прииски в Бодайбо.
Навстречу Введенскому выходит Владимир Высоцкий
И лопается, как мыльный пузырь, губами шепнув: "Слабо?"
(Возможно, навстречу Введенскому вышел Бродский
И лопнул, как мыльный пузырь, губами шепнув: “Бобо?”)
Александр Введенский переводит козу через Невский,
Чайки в небе сложились в буквы: "Contemporary art".
Введенский - советский поэт или антисоветский?
Ленинбург осыпается ворохом ссыльных карт.
Александр Введенский переводит козу через Невский,
Навстречу ему человек с верёвкою и мешком,
Слышится вой сирены тревожно-мерзкий.
Уход в затемнение.
(А тут я с дурацким своим стишком!)
Александр Введенский переводит козу через Невский,
Переводит козу через Невский, переводит козу через Не-
Вский, переводит козу через Невский, переводит козу
Через Невский, переводит козу через Невский, перево...
В этом месте прямое включение нашего корреспондента
Под розовым небом у офиса чрезвычайки,
Он что-то хрипит, изо рта его пёстрая лента
Ползёт, извиваясь. Над нею клекочут чайки,
Над ними порхают буквы, Евтушенко и Вознесенский,
Драгомощенко и Гаврильчик, тире и дефис,
Оттепель, перестройка, НЭП, Дальлаг и Освенцим,
Казино, кокаин, эфир, треножник и кипарис,
Чкалов, Гагарин, Вагинов, горящая трубка Хармса,
Смог от лесных пожаров, Хвостенко, "Аукцыон",
Дыр-бул-щыл и тому подобная малонятная ламца-
Дрица, реабилитация, звёздочки от погон,
Сабля Макара Свирепого, кепка Олега Григорьева,
Чёрная "Волга", кафе "Сайгон", примус (отнюдь не нов),
Двухтомник издательства "Ардис" (с криками "Не позорь его!"
Навстречу выходят Вицин, Никулин и Моргунов),
“Лета покрыта льдами”, - говорит Мандельштам Ахматовой,
И не касаясь Фонтанки, они плывут в Летний сад.
Трансляция прерывается - слабый сигнал перехватывают,
А нашего корреспондента арестовывает космонавт.
Александр Введенский переводит козу через Невский,
Что-то мешает смотреть, на губах выступает соль,
Трещит рок-н-ролл на костях, фашисты говорят по-немецки,
Заболоцкий летит на жуке, что твой сероглазый король.
Пахнет гарью. Друскин тащит чемодан рукописей,
Хармс подыхает в дурке. Липавского пуля - хлоп!
А у меня под кожей шевелится нечто жуткое,
И я понимаю, что это Бог.
В точке Б, послав на лету поцелуй любимым,
Анна Каренина прыгает с обрыва в грозу,
Но Александр Введенский остаётся невозмутимым,
Он просто переводит козу.
Просто
Переводит
Козу.
В розовом небе фиолетовые облака,
Навстречу выходит Иосиф Виссарионович Достоевский
И лопается, как мыльный пузырь, губами шепнув: "Пока!"
Александр Введенский переводит козу через Невский,
Навстречу ему Сева Гаккель выносит виолончель.
Александр Введенский - взрослый поэт или детский?
Старик Козлодоев тащит мочалок в постель.
Александр Введенский переводит козу через Невский,
Чайки в небе сложились в буквы: "НКВД".
"Пацан, ты с какого района? Почему такой дерзкий?" -
Кто-то кому-то шепчет неясно когда и где.
Александр Введенский переводит козу через Невский,
А ему бы в товарный и на прииски в Бодайбо.
Навстречу Введенскому выходит Владимир Высоцкий
И лопается, как мыльный пузырь, губами шепнув: "Слабо?"
(Возможно, навстречу Введенскому вышел Бродский
И лопнул, как мыльный пузырь, губами шепнув: “Бобо?”)
Александр Введенский переводит козу через Невский,
Чайки в небе сложились в буквы: "Contemporary art".
Введенский - советский поэт или антисоветский?
Ленинбург осыпается ворохом ссыльных карт.
Александр Введенский переводит козу через Невский,
Навстречу ему человек с верёвкою и мешком,
Слышится вой сирены тревожно-мерзкий.
Уход в затемнение.
(А тут я с дурацким своим стишком!)
Александр Введенский переводит козу через Невский,
Переводит козу через Невский, переводит козу через Не-
Вский, переводит козу через Невский, переводит козу
Через Невский, переводит козу через Невский, перево...
В этом месте прямое включение нашего корреспондента
Под розовым небом у офиса чрезвычайки,
Он что-то хрипит, изо рта его пёстрая лента
Ползёт, извиваясь. Над нею клекочут чайки,
Над ними порхают буквы, Евтушенко и Вознесенский,
Драгомощенко и Гаврильчик, тире и дефис,
Оттепель, перестройка, НЭП, Дальлаг и Освенцим,
Казино, кокаин, эфир, треножник и кипарис,
Чкалов, Гагарин, Вагинов, горящая трубка Хармса,
Смог от лесных пожаров, Хвостенко, "Аукцыон",
Дыр-бул-щыл и тому подобная малонятная ламца-
Дрица, реабилитация, звёздочки от погон,
Сабля Макара Свирепого, кепка Олега Григорьева,
Чёрная "Волга", кафе "Сайгон", примус (отнюдь не нов),
Двухтомник издательства "Ардис" (с криками "Не позорь его!"
Навстречу выходят Вицин, Никулин и Моргунов),
“Лета покрыта льдами”, - говорит Мандельштам Ахматовой,
И не касаясь Фонтанки, они плывут в Летний сад.
Трансляция прерывается - слабый сигнал перехватывают,
А нашего корреспондента арестовывает космонавт.
Александр Введенский переводит козу через Невский,
Что-то мешает смотреть, на губах выступает соль,
Трещит рок-н-ролл на костях, фашисты говорят по-немецки,
Заболоцкий летит на жуке, что твой сероглазый король.
Пахнет гарью. Друскин тащит чемодан рукописей,
Хармс подыхает в дурке. Липавского пуля - хлоп!
А у меня под кожей шевелится нечто жуткое,
И я понимаю, что это Бог.
В точке Б, послав на лету поцелуй любимым,
Анна Каренина прыгает с обрыва в грозу,
Но Александр Введенский остаётся невозмутимым,
Он просто переводит козу.
Просто
Переводит
Козу.
ИРИНА КОТОВА
шёлковый путь
Веронике
1.
шёлковая лента шелкового пути
изгибается в каждой морщине/трещине/впадине тела пустыни
многие-многие дни караванных дорог —
одинаковость созерцательного безмыслия
солнце — горячий чёрный камень
вот-вот споткнётся о небо/покатится с бархана
под зыбучие звуки поющих песков
раньше из китая — караваны шелка-чая-пороха
обратно — лошади-ковры-нефрит-кораллы
в конце двадцатого — дешевый ширпотреб
распиленные советские станки/танки
погонщик верблюдов трёт затылок —
американские туристки влажными салфетками
обрабатывают потертости у верблюдов
словно нижнее белье
надевают чёрную верблюжью кожу
на свою — белую
отказываются двигаться дальше
сам шайтан им друг — раздражается он
это транспорт транспорт
как машина — understand?
отгоняет мух от сочного мяса
в надежде на чаевые
2.
из самолета разрушенные уйгурские храмы
как пустые коробки подле вино-водочного магазина
со стороны границы —
цивилизованность страны определяется
количеством ржавчины на колючей проволоке
раньше на рынках — овцы-сушеные ящерицы-змеи
брадобреи на улицах раскрасневшись орудуют опасными бритвами
со сторожевой башни — далеко-далеко видны караваны и марево
теперь — из набитого трупами военного грузовика
на дорогу
на играющую в солнечных лучах
новую колючую проволоку
капает кровь
как в сезон дождей
3.
в пещерах тысячи будд дуньхуан
от углекислого газа дыхания людей
выцветают краски
статуи чернеют от кухонного чада
здесь приютились рваные куски-обноски-оголодавшие огрызки
белой армии
где найти нитки чтобы сшить
все эти мундиры-сапоги-лица-нервы-души
как они шли через горы-курганы-реки
заросшими тропинками шелкового пути
чем поджигали дрова под походными котлами
что сеяли-мололи-пекли
как тайно в уме вычисляли очередность смерти попутчиков
как работали санитарами-плотниками-гробовщиками
навсегда — не дома
как дрочили-дурачились-смеялись
как любовались огненными мазками заката на стенах скал
как направляли дула винтовок без патронов
на парящие консервные банки орлов
в колодце неба
как бродили скелетами с вытянутыми руками
в чёрных сгустках пещер
судорожно хватаясь за развязанные шнурки темноты
в пещерах дуньхуан —
будды с выцарапанными глазами
русские выцарапывали их
ночами
от страха —
объясняет экскурсовод —
это как эффект 3d
во рту у вечности
1.
шёлковая лента шелкового пути
изгибается в каждой морщине/трещине/впадине тела пустыни
многие-многие дни караванных дорог —
одинаковость созерцательного безмыслия
солнце — горячий чёрный камень
вот-вот споткнётся о небо/покатится с бархана
под зыбучие звуки поющих песков
раньше из китая — караваны шелка-чая-пороха
обратно — лошади-ковры-нефрит-кораллы
в конце двадцатого — дешевый ширпотреб
распиленные советские станки/танки
погонщик верблюдов трёт затылок —
американские туристки влажными салфетками
обрабатывают потертости у верблюдов
словно нижнее белье
надевают чёрную верблюжью кожу
на свою — белую
отказываются двигаться дальше
сам шайтан им друг — раздражается он
это транспорт транспорт
как машина — understand?
отгоняет мух от сочного мяса
в надежде на чаевые
2.
из самолета разрушенные уйгурские храмы
как пустые коробки подле вино-водочного магазина
со стороны границы —
цивилизованность страны определяется
количеством ржавчины на колючей проволоке
раньше на рынках — овцы-сушеные ящерицы-змеи
брадобреи на улицах раскрасневшись орудуют опасными бритвами
со сторожевой башни — далеко-далеко видны караваны и марево
теперь — из набитого трупами военного грузовика
на дорогу
на играющую в солнечных лучах
новую колючую проволоку
капает кровь
как в сезон дождей
3.
в пещерах тысячи будд дуньхуан
от углекислого газа дыхания людей
выцветают краски
статуи чернеют от кухонного чада
здесь приютились рваные куски-обноски-оголодавшие огрызки
белой армии
где найти нитки чтобы сшить
все эти мундиры-сапоги-лица-нервы-души
как они шли через горы-курганы-реки
заросшими тропинками шелкового пути
чем поджигали дрова под походными котлами
что сеяли-мололи-пекли
как тайно в уме вычисляли очередность смерти попутчиков
как работали санитарами-плотниками-гробовщиками
навсегда — не дома
как дрочили-дурачились-смеялись
как любовались огненными мазками заката на стенах скал
как направляли дула винтовок без патронов
на парящие консервные банки орлов
в колодце неба
как бродили скелетами с вытянутыми руками
в чёрных сгустках пещер
судорожно хватаясь за развязанные шнурки темноты
в пещерах дуньхуан —
будды с выцарапанными глазами
русские выцарапывали их
ночами
от страха —
объясняет экскурсовод —
это как эффект 3d
во рту у вечности
МАРИЯ МАЛИНОВСКАЯ
***
документальное искусство это подлость
я не хочу никакого документального искусства
когда прилетел вертолёт и забрал нас с крыши
нашего дома
мы даже не смогли взять обувь
мои дети стояли в аэропорту босыми
и подошёл какой-то ублюдок
современный фотограф
и начал их снимать
жена спросила меня что он делает
это причинило ей боль
я подошёл и спросил что ты делаешь гад?
зачем ты снимаешь моих детей босыми?
он ответил это важно
показывать страдания
чтобы мир знал и бла-бла-бла
я сказал хорошо ублюдок
я не хочу чтобы ты показывал мои страдания
как он занервничал этот фотограф
стал мне объяснять
что это документальное искусство
я говорю ему я потерял всё
мой дом подожгли повстанцы
у нас с собой нет даже паспортов
и это ты называешь искусством?
удали всё что снял
и больше не приближайся
я не показываю когда страдаю
это просто самоуважение
и тем более не потерплю
чтобы это показывали другие
мы поехали на север
в родную деревню матери
нашли там соседа который помнил меня
в паспортном столе меня спросили
клянёшься что тебя так зовут?
мать спросили клянёшься что это твой сын?
соседа спросили ты подтверждаешь это?
тогда распишитесь здесь
и так мне выдали паспорт
с тех пор я по-настоящему полюбил свою страну
но получив паспорт
я сразу полетел обратно
потому что надо было зарабатывать
а не осмысливать травму или что там ещё это жизнь
и ничего в ней особого
я не хочу никакого документального искусства
когда прилетел вертолёт и забрал нас с крыши
нашего дома
мы даже не смогли взять обувь
мои дети стояли в аэропорту босыми
и подошёл какой-то ублюдок
современный фотограф
и начал их снимать
жена спросила меня что он делает
это причинило ей боль
я подошёл и спросил что ты делаешь гад?
зачем ты снимаешь моих детей босыми?
он ответил это важно
показывать страдания
чтобы мир знал и бла-бла-бла
я сказал хорошо ублюдок
я не хочу чтобы ты показывал мои страдания
как он занервничал этот фотограф
стал мне объяснять
что это документальное искусство
я говорю ему я потерял всё
мой дом подожгли повстанцы
у нас с собой нет даже паспортов
и это ты называешь искусством?
удали всё что снял
и больше не приближайся
я не показываю когда страдаю
это просто самоуважение
и тем более не потерплю
чтобы это показывали другие
мы поехали на север
в родную деревню матери
нашли там соседа который помнил меня
в паспортном столе меня спросили
клянёшься что тебя так зовут?
мать спросили клянёшься что это твой сын?
соседа спросили ты подтверждаешь это?
тогда распишитесь здесь
и так мне выдали паспорт
с тех пор я по-настоящему полюбил свою страну
но получив паспорт
я сразу полетел обратно
потому что надо было зарабатывать
а не осмысливать травму или что там ещё это жизнь
и ничего в ней особого
ВЯЧЕСЛАВ ПОПОВ
декабрь 1941-го
павел николаевич
черен у окна
павел николаевич
череп как луна
в кружке небо невское
пальцы на лице
сколько пальцев несколько
шли пешком от невского
в полом пальтеце
ледяная карповка
мертвая вода
павел негуляевич
больше никогда
лампочка включается
лампочка звенит
павел никогдаевич
падает в зенит
на столе лежит столбом
посреди квартиры
держит небо белым лбом
а кругом картины
гроб огромный рев миров
умирайский райский ров
черен у окна
павел николаевич
череп как луна
в кружке небо невское
пальцы на лице
сколько пальцев несколько
шли пешком от невского
в полом пальтеце
ледяная карповка
мертвая вода
павел негуляевич
больше никогда
лампочка включается
лампочка звенит
павел никогдаевич
падает в зенит
на столе лежит столбом
посреди квартиры
держит небо белым лбом
а кругом картины
гроб огромный рев миров
умирайский райский ров
АЛЕКСЕЙ ПОРВИН
* * *
Как листовки о конце войны —
«я» разбросано в толпе солдат:
какие мы изумлены —
те же, что знают: рассвет — вода?
Стёкла книжного, глуби́ны застящий лёд
и потоки речные — неважно, что к глазам
подносишь — итог всё тот же: нищий поёт,
скрипит всё громче дневная кирза.
Пробежало дрожью в проводах
время, растолкав ненужный свет:
развозят на речных судах
звон непосильный, какого нет.
Ангельское зрение звонило, прося:
забери хоть крупицу меня у высоты,
измотанной флагами; я стану стезя
для всякой вещи, которая — ты.
«я» разбросано в толпе солдат:
какие мы изумлены —
те же, что знают: рассвет — вода?
Стёкла книжного, глуби́ны застящий лёд
и потоки речные — неважно, что к глазам
подносишь — итог всё тот же: нищий поёт,
скрипит всё громче дневная кирза.
Пробежало дрожью в проводах
время, растолкав ненужный свет:
развозят на речных судах
звон непосильный, какого нет.
Ангельское зрение звонило, прося:
забери хоть крупицу меня у высоты,
измотанной флагами; я стану стезя
для всякой вещи, которая — ты.
