Текст: Василий Авченко
- Ужели вам не наскучило слышать и читать,
- что пишут о Европе и из Европы?
- Иван Гончаров, «Фрегат «Паллада»
«Завидели мы тридесятое государство» (путь в Японию)
В октябре 1852 года экспедиция вице-адмирала Евфимия Путятина отправилась на фрегате «Паллада» на край света - в Японию для завязывания торговых связей. Секретарём адмирала состоял Иван Гончаров - чиновник департамента внешней торговли Министерства финансов, уже опубликовавший «Обыкновенную историю». Малоподвижный 40-летний холостяк походил на героя своего будущего романа Обломова. Трудно было найти более далёкие понятия, чем «Гончаров» и «морское путешествие». Но, видимо, сыграли свою роль рассказы крёстного отца писателя — моряка Николая Трегубова. Он заинтересовал юного Гончарова географией, учил обращаться с телескопом и хронометром. Позже Гончаров познакомился с членами Русского географического общества – писателем и военным моряком Владимиром Далем, естествоиспытателем Григорием Карелиным, другими путешественниками. Теперь и самому Гончарову предстояло стать естествоиспытателем (именно он пропишет в русской литературе морского ежа: «Это полурастение, полуживотное: он растёт и, кажется, дышит»), востоковедом, стихийным философом бесконечных пространств и одним из первых русских маринистов.
Морской болезнью, к удивлению для себя и других, Гончаров не страдал, быстро обрёл «морские ноги». Проявил живейший интерес к корабельной терминологии и моряцкому жаргону. Позже он напишет о «важных выгодах морской жизни»: «Там нельзя жить дурному человеку… Ежели и попадётся такой человек, он непременно делается хорошим — хоть на время… Там каждый шаг виден, там сейчас взвесят каждое слово, угадают всякое намерение… потому что с утра до вечера все вместе». Обывательские суждения об опасности моря Гончаров не без язвительности парировал: «Иные так разборчивы, что ужасно затрудняются в выборе смерти… Некоторым особенно не нравится тонуть… А чем же это хуже… паденья из коляски и разбитого о мостовую черепа, например?»
Покинув Кронштадт, «Паллада» обогнула Африку, пересекла Индийский океан и наконец бросила якорь у японских островов Бонин. Через 40 лет здесь будет пополнять запасы воды американская зверобойная шхуна «Софи Сазерленд», в команде которой состоял 17-летний матрос Джек Лондон.
«Завидели мы тридесятое государство», — записал Гончаров в августе 1853 года, когда «Паллада» пришла в Нагасаки. Только-только начавшую открываться миру Японию он назвал запертым ларцом с потерянным ключом: «Многочисленная кучка человеческого семейства, которая ловко убегает от ферулы цивилизации, осмеливаясь жить своим умом, своими уставами, которая упрямо отвергает дружбу, религию и торговлю чужеземцев, смеётся над нашими попытками просветить её, и внутренние, произвольные законы своего муравейника противоставит и естественному, и народному, и всяким европейским правам, и всякой неправде… Странная, занимательная пока своей неизвестностью земля». Именно Гончаров - первый русский писатель, подробно рассказавший о Японии.
«Для развлечения нам хотелось принять участие в войне» (путь из Китая в Корею и Приморье)
Уже начиналось то, что потом назовут глобализацией. О многополярном мире тогда не говорили. Европа считалась передовым отрядом человечества, который вправе нести «бремя белого человека», воспитывая отставших. Западные державы наперегонки занимали последние неподеленные земли и воды, причём наибольшую активность проявляла Британия. О восточной политике англичан, включавшей «опиумные войны», Гончаров высказывается резко: «Бесстыдство этого скотолюбивого народа доходит до какого-то героизма, чуть дело коснётся до сбыта товара, какой бы он ни был, хоть яд!» При этом Гончаров был убеждён, что вестернизация и открытие азиатских стран миру неизбежны: «Нельзя было Китаю жить долее, как он жил до сих пор. Он не шёл, не двигался, а только конвульсивно дышал…»
В Шанхае экипаж «Паллады» узнал о начале Крымской войны. Её не зря называли Восточной – война достигла Камчатки, где гарнизон адмирала Василия Завойко отбил нападение англо-французской эскадры. Гончаров говорит о войне удивительно спокойно, даже скучающе. «Для развлечения нам хотелось принять участие в войне и поймать французское или английское судно. Однажды завидели довольно большое судно и велели править на него… Зарядили наши шесть пушечек, приготовили абордажное оружие». До боя не дошло - судно оказалось американским китобоем. «Капитан поговаривал о том, что в случае одоления превосходными неприятельскими силами необходимо-де поджечь пороховую камеру и взорваться», - пишет Гончаров, и незаметно, чтобы эта перспектива особенно его тревожила.
Весной 1854 года «Паллада» пришла в Корею. Карты этих мест были фрагментарны и неточны. Офицеры «Паллады» их уточняли, называя здешние острова и мысы в честь членов экипажа. Один из островов Восточно-Корейского залива на российских лоциях по-прежнему обозначен двойным именем: Маяндо (Гончарова).
Вот, к примеру, описание корейцев: «Объясниться с ними было нельзя: они не умели ни говорить, ни писать по-китайски, да к тому же ещё все пьяны. Матросы кучей окружили их и делали разные замечания, глядя на их халаты и собранные в пучок волосы. “Хуже Литвы!” - слышу я, говорит один матрос. “Чего Литвы: хуже черкес! - возразил другой, - этакая, подумаешь, нация!”. Им дали сухарей, и они уехали».
Пройдя берегом нынешнего Приморья (за шесть лет до основания Владивостока и присоединения края к России), «Паллада» стала на якорь в Татарском проливе между Сахалином и материком. Всего пятью годами ранее капитан Невельской доказал, что Сахалин — остров, а устье Амура судоходно, что стало доводом в пользу присоединения этих мест к России. «Всё тянется глухой, маньчжурский, следовательно принадлежащий китайцам берег», - записал Гончаров, но показательно, что встреченные им «тунгусы» (эвенки) не только зовутся Афонькой и Иваном, но и сносно объясняются по-русски. Россия ещё до заключения Айгунского и Пекинского договоров с Китаем явочным, что называется, порядком занимала дальневосточные земли.
«Не знаю, как медведи, а люди в самом деле добрые» (путь домой)
Гончаров наконец устал от морской жизни и отпросился у адмирала домой. Сходя на берег в Аяне, он ещё не знал, что впереди – самый экстремальный этап путешествия. На «Палладе» было относительно комфортно: своя каюта, заботливый денщик… Теперь предстояла дорога по местам, которые доныне остаются глухими и труднодоступными. Спустя век после Гончарова их опишет путешественник, писатель Григорий Федосеев. Из самого факта, что Федосеев работал геодезистом, ясно, что и в середине ХХ века местность оставалась слабоизученной.
Путь по горно-таёжному бездорожью Гончаров начал верхом: к седлу приспособили для удобства подушку – и всё. Ничего подобного писатель не испытывал ни до, ни после. Он штурмует хребет Джугджур — «тунгусский Монблан»: «Я шёл с двумя якутами, один вёл меня на кушаке, другой поддерживал сзади. Я садился раз семь отдыхать, выбирая для дивана каменья помшистее, иногда клал голову на плечо якута». Сплавляется по Мае - притоку Алдана. «Здесь никто не живёт, начиная от Ледовитого моря до китайских границ, кроме кочевых тунгус… Даже птицы, и те мимолётом здесь. Зверей, говорят, много, но мы, кроме бурундучков и белок, других не видали. И слава Богу: встреча с медведем могла бы доставить удовольствие, а может быть, и некоторую выгоду - только ему одному», - так Гончаров со свойственным ему мягким юмором описывает эти места, нынешние север Хабаровского края и восток Якутии. И всё-таки не жалуется, не унывает, несмотря на неприспособленность к тяготам и лишениям: «А слава Богу, ничего: могло бы быть и хуже». Вот ответ на вопрос, каким образом русские освоили чуть не весь континент: даже в мечтательном барине-домоседе обнаружились выносливость, известное безразличие к собственной участи, какой-то киплинговский империализм.
В Якутии Гончаров записывает новые для себя слова: горбуша, черемша, нарты, кухлянка, пыжик, шуга… Отмечает странное для русского уха употребление слова «однако»: «Однако подои корову», - вдруг, ни с того ни с сего, говорит один другому русский якут». В этих языковых волнах, как и в странствиях по тихоокеанским морям, Гончаров был писателем-первопроходцем. «Фрегат «Паллада», где подробно описан его путь домой с охотоморского побережья, - первое произведение русского классика о Дальнем Востоке (вторым станет «Остров Сахалин» Чехова).
«Мы сделали восемьсот вёрст: двести верхом да шестьсот по Мае; остаётся до Якутска четыреста вёрст. А там Леной три тысячи вёрст, да от Иркутска шесть тысяч — страшные цифры!» «Свет мал, а Россия велика», — записал Гончаров слова одного из спутников, добавив: «Приезжайте из России в Берлин, вас сейчас произведут в путешественники: а здесь изъездите пространство втрое больше Европы, и вы всё-таки будете только проезжий». Ещё: «Какой детской игрушкой покажутся нам после этого поездки по Европейской России!» Дело не только в самом километраже, но и в условиях: лес, тундра, болота, куда «лошади уходят по брюхо»… В Якутске путешественник не мог поверить, что в городе нет гостиницы - как сегодня туристы удивляются отсутствию в зауральской дали «Старбакса» или интернета. Зато высоко оценил рыбу нельму: она «играла бы большую роль на петербургских обедах».
Сибирские природные жители добрые люди. Сперанский будто бы говаривал, что там и медведи добрее зауральских, то есть европейских. Не знаю, как медведи, а люди в самом деле добрые». Говоря об освоении Сибири, чуравшийся патетики Гончаров не смог избежать пафоса: «Я теперь живой… свидетель того химически-исторического процесса, в котором пустыни превращаются в жилые места, дикари возводятся в чин человека, религия и цивилизация борются с дикостью… Изменяется вид и форма самой почвы, смягчается стужа, из земли извлекается теплота и растительность — словом, творится то же, что творится, по словам Гумбольдта, с материками и островами посредством тайных сил природы… Титанов много, целый легион; и все тут замешаны…: дворяне, духовные, купцы, поселяне - все призваны к труду и работают неутомимо».
Гончаров с удивлением открыл, что сухой безветренный сибирский мороз переносится сравнительно легко: «Замёрзнуть можно, а простудиться трудно… Как же, спросите вы, после тропиков показались мне морозы? А ничего». Вот только еда застывает: «Приедешь на станцию: “Скорей, скорей дай кусочек вина и кружок щей”. Всё это заморожено и везётся в твёрдом виде». Если накануне отплытия из Кронштадта писатель «думал бежать от русской зимы», то в тропиках он стонал: «Льду, льду бы да снегу: не дым, а лёд отечества нам сладок и приятен!» В Сибири льда и снега было вдоволь, в Иркутск путешественник прибыл обмороженным и опухшим. Здесь он встречался и с генерал-губернатором Восточной Сибири Николаем Муравьёвым (ещё не Амурским), и со ссыльными декабристами. В начале 1855 года наконец тронулся в Петербург. Весь поход занял почти два с половиной года.
В записках «Фрегат «Паллада» Гончаров не только рассказывал о дальних краях, но и решал художественные задачи. Декабрист, писатель Александр Бестужев-Марлинский в 1832 году выпустил повесть «Фрегат «Надежда», к которой очевидным образом отсылает само название гончаровской книги. У Марлинского — море и любовь, шторма и подвиги, страсти и дуэли… Гончаров хотел ответить романтику-байронисту, изобразив морскую жизнь без привычной героики и экзотики. Вот почему ещё критик Дмитрий Писарев заявил: книгу Гончарова следует воспринимать как «чисто художественное произведение». Позже эту мысль развивал литературовед Борис Энгельгардт: «Оно (произведение Гончарова. – Ред.) направлено против… традиций русского романтизма». Современный филолог Алексей Балакин, сопоставляя письма Гончарова друзьям и выросшую из них книгу «Фрегат «Паллада», пишет: «В книге Гончаров постоянно сглаживает резкие пассажи писем, снимает постоянные жалобы на хандру и нездоровье, значительно ослабляет описания неудобств и опасностей». Разумеется, «художественный» в данном случае не означает «выдуманный» - книга остаётся великолепным образцом документальной прозы.
Интересно, что в 1866 году Гончаров снова собирался в моря, но не вышло. В 1874-м писал:
Человеку врождённа и мужественность: надо будить её в себе и вызывать на помощь, чтобы побеждать робкие движения души и закалять нервы привычкою». Здесь писатель, которого мы напрасно норовим спутать с самым известным его героем, предстаёт настоящим пассионарием.