Текст: Павел Басинский, Игорь Вирабов/РГ
Павел Басинский: Существует такой миф о Маяковском, что он был настоящим поэтом, когда был с футуристами, Хлебниковым, Бурлюком, Крученых и другими, а, мол, советский Маяковский - это деградация его творчества. Работал на заказ, писал агитки, поэмы, воспевавшие Ленина, советскую власть. Словом, "наступал на горло собственной песне". Но вот я перечитываю "Стихи о советском паспорте" и в который раз поражаюсь мощи их поэтического звучания. Понимаешь, писать стихи о розах, девах и соловьях могли сотни поэтов, и некоторые, как Фет, даже делали это великолепно. Но написать оду официальному документу, да так, что каждая строчка впечатывается в память...
Я помню, как в студенческие годы мы пели это стихотворение на мотив песни "Гимн восходящему солнцу" британской группы The Animals. "Я во-олко-ом бы выгрыз бю-юрократи-изм…" Стебались, конечно. Но сейчас я понимаю: ведь знали эти стихи наизусть со школы. Намертво. И не потому что заставляли их учить, а потому что невозможно не запомнить. Какая потрясающая ритмика, образность!
- И вдруг,
- как будто
- ожогом,
- рот
- скривило
- господину.
- Это
- господин чиновник
- берет
- мою
- краснокожую паспортину.
- Берет —
- как бомбу,
- берет —
- как ежа,
- как бритву
- обоюдоострую,
Великие стихи, написанные всего лишь об удостоверении личности. Это мог только Маяковский. Не Блок, не Гумилев, не Ахматова, не Мандельштам. Только он! Вот это и есть диапазон поэтического голоса. Когда лирический поэт, а он был лириком до мозга костей, в том числе и в стихах о любви, пишет оду паспорту, а получаются стихи на века. Как ты думаешь?
Игорь Вирабов: Думаю, это не только про "Стихи о советском паспорте". А ода обыкновенной ванной комнате? Литейщик Козырев вселяется в новую квартиру, будто открывает "землю обетованную": "Брюки на крюк, / блузу на гвоздик, / мыло в руку - / и… / бултых!" Конечно-конечно, какая же тут лирика - с мылом или паспортом в руке? Маяковский заставляет сомневаться: а лирика - это что вообще? Розы и в рифму морозы или не только? Листаю Маяковского... После 17-го года он вроде бы с головой ушел в агитпроп, плакат, газету, злобу дня. Но оставался лириком. Просто он сам был - новая эстетика.
- Господа поэты,
- неужели не наскучили
- пажи,
- дворцы,
- любовь,
- сирени куст вам?
- Если
- такие, как вы,
- творцы –
- мне наплевать на всякое искусство.
Не церемонился с литературными собратьями:
- Что говорить
- о лирических кастратах?!
- Строчку
- чужую
- вставит - и рад.
- Это
- обычное
- воровство и растрата
- среди охвативших страну растрат.
Лирическая правда оказалась у него и про растраты, и про паспорт, и про все. Про это можно говорить и с фининспектором, и с товарищем Нетте, "пароходом и человеком". Да, собственно, он сам и объяснял:
- Нами
- лирика
- в штыки
- неоднократно атакована,
- ищем речи
- точной
- и нагой.
- Но поэзия -
- пресволочнейшая штуковина:
- существует -
- и ни в зуб ногой.
Казалось бы, поэма "Хорошо!" посвящена десятилетию Октября. Вчитаешься - а у него вдруг что-то очень личное, даже интимное. "
- Не домой,
- не на суп,
- а к любимой
- в гости,
- две
- морковники
- несу
- за зелёный хвостик.
Его цитировать - сплошное удовольствие! То ли из раннего: "Я одинок, как последний глаз / у идущего к слепым человека..." То ли из зрелого: "В небе вон / луна / такая молодая, / что ее / без спутников / и выпускать рискованно..."
Ты вспомнил студенческие годы - а у меня другое воспоминание. Маяковский был любимейшим поэтом моей мамы, и это свое отношение к его поэзии она внушала своим ученикам. Но у меня все время всплывает одна картинка: в самые последние дни своей жизни, тяжело болея, она читала и читала обвал "разоблачительных" публикаций о нашей истории, и среди них, конечно, про Маяковского. Зачем было читать, переживать и отравлять себе жизнь перед самым уходом - вопрос, может быть, философский. Но я сейчас скорее не про маму, а про поколения, выросшие на его поэзии. Самая громкая книга о Маяковском в конце 1980-х, помнишь, была Юрия Карабчиевского. Нет, говорил он, Маяковский с "его странным величием и непоправимой славой" был даже не "жертвой, скажем, сталинских лет" - это был человек без убеждений и духовной родины, по сути, тайный некрофил и человеконенавистник.
Разоблачитель спотыкался на вопросе: "Маяковский, допустим, был верен себе в служении злу, а Пушкин, всегда служивший добру, однажды ему изменил". Он в ужасе: неужели обращение Маяковского к Пушкину - "После смерти / нам / стоять почти что рядом..." - было пророчеством? А в самом деле - разве их имена нельзя поставить рядом? Маяковский - чем не "наше все" двадцатого века?
Павел Басинский: Ну, так они и стоят почти что рядом: от Пушкинской площади с опекушинским памятником до площади Маяковского, где он гордо возвышается, одна остановка на метро. Пешком минут десять идти по Тверской. Но я с тобой все же не соглашусь. Это очень коварная затея: сравнивать кого-то с Пушкиным. Именно потому что он - "наше все".
С Пушкиным и Высоцкого сравнивают: ведь Высоцкий в своих стихах умел говорить языком всех слоев населения - от профессоров до сантехников, от спортсменов до умалишенных. Но универсальность Пушкина не в этом, а в том, что он создал тот русский язык, на котором мы и сейчас говорим. Сравнить язык Петровской эпохи и язык Пушкина - и все станет понятно. Кроме того, читать Пушкина - как чистым воздухом дышать. А от Маяковского часто задыхаешься - то кислорода избыток, то углекислого газа. И обрати внимание: Пушкин на памятнике стоит, склоня голову и сняв шляпу перед народом. "И долго буду тем любезен я народу, / что чувства добрые я лирой пробуждал..." А Маяковский на памятнике - гордый такой! "Мой стих с тр-рудом гр-ромаду лет прор-рвет / и явится весомо, гр-рубо, зр-римо…"
Рычит!
И любовная лирика у них разная. Вот вроде бы один смысл: "Я вас любил так искренно, так нежно, / как дай вам бог любимой быть другим…" и "Дай хоть последней нежностью выстелить / твой уходящий шаг..." Но на самом деле - разные смыслы. Пушкин благородно отпускает женщину к другому, может, более достойному, чем он. А Маяковский хватается за ее ноги, скулит, терзает ее... Но это не отменяет того, что его стихи, посвященные Лиле Брик, гениальны. Просто это другая любовная лирика. У меня у самого слезы на глазах, когда читаю:
- Выбегу,
- тело в улицу брошу я.
- Дикий,
- обезумлюсь,
- отчаяньем иссеча́сь.
- Не надо этого,
- дорогая,
- хорошая,
- дай простимся сейчас.
- Все равно
- любовь моя —
- тяжкая гиря ведь —
- висит на тебе,
- куда ни бежала б.
Но не Пушкин, нет… Мне кажется, говоря о Пушкине и Маяковском, ты имел в виду что-то другое. Может, в последних годах их было что-то общее. Обоих затравили если не совсем бездарности, то "коллеги", которые и рядом с ними не стояли по значению.
Игорь Вирабов: Что касается ножек - не могу не заметить: Пушкин тоже желал "с любовью лечь к ее ногам". И даже больше: вместе с набегающей волной "коснуться милых ног устами". Наверное, он делал это элегантнее, а Маяковский как мужлан: "Хочется крикнуть медлительной бабе: / - Чего задаетесь? / Стоите Дантесом". В общем, не берусь судить.
Я в самом деле немного про другое. Маяковский действительно прямой наследник пушкинских традиций в стратегии своей судьбы, жизнетворчестве. Он не случайно начинал с футуристических призывов сбросить Пушкина с корабля современности - и так же не случайно пришел к тому, что Пушкин остался для него единственным, с кем можно оставаться искренним. "Может, / я / один / действительно жалею, / что сегодня / нету вас в живых..." Пушкинский "Памятник" превратился у него в последний манифест "Во весь голос". Он и не скрывает, что их так роднит. Затравили. Одиночество полнейшее. "Вот - / пустили сплетню, / тешат душу ею. / Александр Сергеич, / да не слушайте ж вы их!" "Их / и по сегодня / много ходит - / всяческих / охотников / до наших жен..." "Тоже, мол, / у лефов / появился / Пушкин..." И главное: "Бойтесь пушкинистов". Бойтесь тех, кто выдает себя за ближний круг. Единомышленников с виду.
Читаешь, и во множестве воспоминаний, и в стенограммах его поэтических встреч с читателями и коллегами - просто девятый вал непонимания, претензий, обвинений. Он то отшучивался, то вмазывал в ответ, как мог. У критиков рефреном: зачем ему вот это о "советском паспорте"? Это такая дань "товарищу правительству"? Продался? Нет, он как раз шел в революцию не конформистом или приспособленцем. И что, в конце концов был вынужден разочароваться в идеалах? Нет, в том-то и дело: вера, которой Маяковский оказался одержим, осталась - это действительность с ней разошлась. Революции оказались нужны не искренние верующие, а прозаседавшиеся, присыпкины и победоносиковы. В том-то и дело: безоглядный, чистый идеал остался. Только рядом с поэтом равных, искренних не оказалось никого.
Как расставлял акценты первый биограф Пушкина Анненков? После того, как были написаны "патриотические пьесы "Клеветникам России" и "Бородинская годовщина"... самым неожиданным образом устроилось и официальное, служебное положение Пушкина". Не то чтобы Пушкин карьерист, не то чтобы "продался", но - дело-то житейское. Именно "пушкинскому кругу", многим из друзей-соратников оказалось так важно доказать, что Пушкин исписался, в кризисе, предал идеал мятежной юности и пришел к своей нынешней вере по заблуждению или из корысти. И с Маяковским - все время ведь доказывают то же самое.
Вот в этом сходятся два больших поэта. Их идеал, их вера вызывают злость (а то и ненависть) со всех сторон. И сверху, и снизу - все вдруг страшно возбуждаются, начинают копаться в их белье, чтоб только доказать: на самом деле идеалы - выдумка, их нет. И в этом смысле Пушкина с Маяковским можно назвать сознательными самураями. Одного застрелили, другой застрелился. Идеалисты, искренние, честные, всегда заведомо обречены. Они хороши только в виде памятников. Но что с нами будет, если на свете не останется ни одного идеалиста?
Павел Басинский: Когда я думаю о Маяковском, то почему-то вспоминаю один советский мультик, где стали ремонтировать зоопарк и зверей надо было расселить по квартирам. Всех расселили, а жирафа не смогли - не тот метраж. И вот заяц ему говорит: "А чего ты такой большой? Надо быть маленьким". Кстати, Маяковский был художником и любил рисовать жирафов. У него во ВХУТЕМАСе, где он учился, и кличка была "Жираф", потому что высокий и постоянно носил вязаную желтую кофту (это потом уже ее принимали за футуристический эпатаж). И вот я думаю: в чем значение Маяковского сегодня? В том, что поэтов вроде бы много, а крупных личностей среди них не наблюдается. Таких, знаешь, кто сразу выделялся бы из толпы. Чтобы можно было представить его в виде памятника на площади. Как ты думаешь?
Игорь Вирабов: Таких - точно нет. Но вдруг это просто мы не замечаем? Маяковскому тоже кричали из зала: "Ваши стихи не греют, не волнуют, не заражают!" Он отвечал, что он не печка, не море и не чума. Он отправлял своих героев-паразитов из "Клопа" и "Бани" в несбыточное будущее - там главначпупсы оказались не нужны. Но вот уже больше полувека прошло, а вокруг нас антигероев Маяковского по-прежнему хватает: главначпупсов, мошенников, карьеристов, бюрократов, разных притаившихся вредителей. Кто-то считает, что Маяковский уцелел в литературе лишь благодаря своей смерти и стараниям подруги Лили Брик.
Его то сбрасывают с парохода, как он сам когда-то сбрасывал классиков, то возвращают. Сам он все время заклинал прекрасное далеко в своих стихах - верил, что они дойдут через хребты веков и через головы поэтов и правительств. Дошли? Конечно.
Он и в наше время остается поэтом верным и насущным. И ненависть его ко лжи и пошлости - навсегда актуальны. "Братьям писателям" в 1917 году он объяснял: "Причесываться? Зачем же?! / На время не стоит труда, / а вечно / причесанным быть / невозможно..." Так и остался - непричесанным. Слушайте, товарищи потомки! Нет? Ну, не хотите - не слушайте. Что касается меня - мне легче жить оттого, что есть у меня мой Пушкин, мой Маяковский. С ними легче дышится. Они учат верить и не предавать, потому что верят и не предают не для кого-то или чего-то, а прежде всего для самих себя.
Владимир Маяковский
Юбилейное
- Александр Сергеевич,
- разрешите представиться.
- Маяковский.
- Дайте руку!
- Вот грудная клетка.
- Слушайте,
- уже не стук, а стон;
- тревожусь я о нём,
- в щенка смирённом львёнке.
- Я никогда не знал,
- что столько
- тысяч тонн
- в моей
- позорно легкомыслой головёнке.
- Я тащу вас.
- Удивляетесь, конечно?
- Стиснул?
- Больно?
- Извините, дорогой.
- У меня,
- да и у вас,
- в запасе вечность.
- Что нам
- потерять
- часок-другой?!
- Будто бы вода —
- давайте
- мчать, болтая,
- будто бы весна —
- свободно
- и раскованно!
- В небе вон
- луна
- такая молодая,
- что её
- без спутников
- и выпускать рискованно.
- Я
- теперь
- свободен
- от любви
- и от плакатов.
- Шкурой
- ревности медведь
- лежит когтист.
- Можно
- убедиться,
- что земля поката, —
- сядь
- на собственные ягодицы
- и катись!
- Нет,
- не навяжусь в меланхолишке чёрной,
- да и разговаривать не хочется
- ни с кем.
- Только
- жабры рифм
- топырит учащённо
- у таких, как мы,
- на поэтическом песке.
- Вред — мечта,
- и бесполезно грезить,
- надо
- весть
- служебную нуду.
- Но бывает —
- жизнь
- встаёт в другом разрезе,
- и большое
- понимаешь
- через ерунду.
- Нами
- лирика
- в штыки
- неоднократно атакована,
- ищем речи
- точной
- и нагой.
- Но поэзия —
- пресволочнейшая штуковина:
- существует —
- и ни в зуб ногой.
- Например,
- вот это —
- говорится или блеется?
- Синемордое,
- в оранжевых усах,
- Навуходоносором
- библейцем —
- «Коопсах».
- Дайте нам стаканы!
- знаю
- способ старый
- в горе
- дуть винище,
- но смотрите —
- из
- выплывают
- Red и White Star’ы
- с ворохом
- разнообразных виз.
- Мне приятно с вами, —
- рад,
- что вы у столика.
- Муза это
- ловко
- за язык вас тянет.
- Как это
- у вас
- говаривала Ольга?..
- Да не Ольга!
- из письма
- Онегина к Татьяне.
- — Дескать,
- муж у вас
- дурак
- и старый мерин,
- я люблю вас,
- будьте обязательно моя,
- я сейчас же
- утром должен быть уверен,
- что с вами днём увижусь я. —
- Было всякое:
- и под окном стояние,
- письма,
- тряски нервное желе.
- Вот
- когда
- и горевать не в состоянии —
- это,
- Александр Сергеич,
- много тяжелей.
- Айда, Маяковский!
- Маячь на юг!
- Сердце
- рифмами вымучь —
- вот
- и любви пришёл каюк,
- дорогой Владим Владимыч.
- Нет,
- не старость этому имя!
- Ту́шу
- вперёд стремя́,
- я
- с удовольствием
- справлюсь с двоими,
- а разозлить —
- и с тремя.
- Говорят —
- я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!
- Entre nous...
- чтоб цензор не нацыкал.
- Передам вам —
- говорят —
- видали
- даже
- двух
- влюблённых членов ВЦИКа.
- Вот —
- пустили сплетню,
- тешат душу ею.
- Александр Сергеич,
- да не слушайте ж вы их!
- Может,
- я
- один
- действительно жалею,
- что сегодня
- нету вас в живых.
- Мне
- при жизни
- с вами
- сговориться б надо.
- Скоро вот
- и я
- умру
- и буду нем.
- После смерти
- нам
- стоять почти что рядом:
- вы на Пе,
- а я
- на эМ.
- Кто меж нами?
- с кем велите знаться?!
- Чересчур
- страна моя
- поэтами нищá.
- Между нами
- — вот беда —
- позатесался Нáдсон
- Мы попросим,
- чтоб его
- куда-нибудь
- на Ща!
- А Некрасов
- Коля,
- сын покойного Алёши, —
- он и в карты,
- он и в стих,
- и так
- неплох на вид.
- Знаете его?
- вот он
- мужик хороший.
- Этот
- нам компания —
- пускай стоит.
- Что ж о современниках?!
- Не просчитались бы,
- за вас
- полсотни óтдав.
- От зевоты
- скулы
- разворачивает аж!
- Дорогойченко,
- Герасимов,
- Кириллов,
- Родов —
- какой
- однаробразный пейзаж!
- Ну Есенин,
- мужиковствующих свора.
- Смех!
- Коровою
- в перчатках лаечных.
- Раз послушаешь...
- но это ведь из хора!
- Балалаечник!
- Надо,
- чтоб поэт
- и в жизни был мастак.
- Мы крепки,
- как спирт в полтавском штофе.
- Ну, а что вот Безыменский?!
- Так...
- ничего...
- морковный кофе.
- Правда,
- есть
- у нас
- Асеев
- Колька.
- Этот может.
- Хватка у него
- моя.
- Но ведь надо
- заработать сколько!
- Маленькая,
- но семья.
- Были б живы —
- стали бы
- по Лефу соредактор.
- Я бы
- и агитки
- вам доверить мог.
- Раз бы показал:
- — вот так-то мол,
- и так-то...
- Вы б смогли —
- у вас
- хороший слог.
- Я дал бы вам
- жиркость
- и су́кна,
- в рекламу б
- выдал
- гумских дам.
- (Я даже
- ямбом подсюсюкнул,
- чтоб только
- быть
- приятней вам.)
- Вам теперь
- пришлось бы
- бросить ямб картавый.
- Нынче
- наши перья —
- штык
- да зубья вил, —
- битвы революций
- посерьёзнее «Полтавы»,
- и любовь
- пограндиознее
- онегинской любви.
- Бойтесь пушкинистов.
- Старомозгий Плюшкин,
- пёрышко держа,
- полезет
- с перержавленным.
- — Тоже, мол,
- у лефов
- появился
- Пушкин.
- Вот арап!
- а состязается —
- с Державиным...
- Я люблю вас,
- но живого,
- а не мумию.
- Навели
- хрестоматийный глянец.
- Вы
- по-моему
- при жизни
- — думаю —
- тоже бушевали.
- Африканец!
- Сукин сын Дантес!
- Великосветский шкода.
- Мы б его спросили:
- — А ваши кто родители?
- Чем вы занимались
- до 17-го года? —
- Только этого Дантеса бы и видели.
- Впрочем,
- что ж болтанье!
- Спиритизма вроде.
- Так сказать,
- невольник чести...
- пулею сражён...
- Их
- и по сегодня
- много ходит —
- всяческих
- охотников
- до наших жен.
- Хорошо у нас
- в Стране Советов.
- Можно жить,
- работать можно дружно.
- Только вот
- поэтов,
- к сожаленью, нету —
- впрочем, может,
- это и не нужно.
- Ну, пора:
- рассвет
- лучища выкалил.
- Как бы
- милиционер
- разыскивать не стал.
- На Тверском бульваре
- очень к вам привыкли.
- Ну, давайте,
- подсажу
- на пьедестал.
- Мне бы
- памятник при жизни
- полагается по чину.
- Заложил бы
- динамиту
- — ну-ка,
- дрызнь!
- Ненавижу
- всяческую мертвечину!
- Обожаю
- всяческую жизнь!
Лиличка!
ВМЕСТО ПИСЬМА
- Дым табачный воздух выел.
- Комната —
- глава в крученыховском аде.
- Вспомни —
- за этим окном
- впервые
- руки твои, исступленный, гладил.
- Сегодня сидишь вот,
- сердце в железе.
- День еще —
- выгонишь,
- может быть, изругав.
- В мутной передней долго не влезет
- сломанная дрожью рука в рукав.
- Выбегу,
- тело в улицу брошу я.
- Дикий,
- обезумлюсь,
- отчаяньем иссечась.
- Не надо этого,
- дорогая,
- хорошая,
- дай простимся сейчас.
- Все равно
- любовь моя —
- тяжкая гиря ведь —
- висит на тебе,
- куда ни бежала б.
- Дай в последнем крике выреветь
- горечь обиженных жалоб.
- Если быка трудом умо́рят —
- он уйдет,
- разляжется в холодных водах.
- Кроме любви твоей,
- мне
- нету моря,
- а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.
- Захочет покоя уставший слон —
- царственный ляжет в опожаренном песке.
- Кроме любви твоей,
- мне
- нету солнца,
- а я и не знаю, где ты и с кем.
- Если б так поэта измучила,
- он
- любимую на деньги б и славу выменял,
- а мне
- ни один не радостен звон,
- кроме звона твоего любимого имени.
- И в пролет не брошусь,
- и не выпью яда,
- и курок не смогу над виском нажать.
- Надо мною,
- кроме твоего взгляда,
- не властно лезвие ни одного ножа.
- Завтра забудешь,
- что тебя короновал,
- что душу цветущую любовью выжег,
- несуетных дней взметенный карнавал
- растреплет страницы моих книжек...
- Слов моих сухие листья ли
- заставят остановиться,
- жадно дыша?
- Дай хоть
- последней нежностью выстелить
- твой уходящий шаг.
- 26 мая 1916 г. Петроград
Несколько слов обо мне самом
- Я люблю смотреть, как умирают дети.
- Вы прибоя смеха мглистый вал заметили
- за тоски хоботом?
- А я —
- в читальне улиц —
- так часто перелистывал гро̀ба том.
- Полночь
- промокшими пальцами щупала
- меня
- и забитый забор,
- и с каплями ливня на лысине купола
- скакал сумасшедший собор.
- Я вижу, Христос из иконы бежал,
- хитона оветренный край
- целовала, плача, слякоть.
- Кричу кирпичу,
- слов исступленных вонзаю кинжал
- в неба распухшего мякоть:
- «Солнце!
- Отец мой!
- Сжалься хоть ты и не мучай!
- Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою дольней.
- Это душа моя
- клочьями порванной тучи
- в выжженном небе
- на ржавом кресте колокольни!
- Время!
- Хоть ты, хромой богомаз,
- лик намалюй мой
- в божницу уродца века!
- Я одинок, как последний глаз
- у идущего к слепым человека!»
- 1913 год
Из поэмы «Хорошо!»
- Если
- я
- чего написал,
- если
- чего
- сказал –
- тому виной
- глаза-небеса,
- любимой
- моей
- глаза.
- Круглые
- да карие,
- горячие
- до гари.
- Телефон
- взбесился шалый,
- в ухо
- грохнул обухом:
- карие
- глазища
- сжала
- голода
- опухоль.
- Врач наболтал –
- чтоб глаза
- глазели,
- нужна
- теплота,
- нужна
- зелень.
- Не домой,
- не на суп,
- а к любимой
- в гости,
- две
- морковники
- несу
- за зелёный хвостик.
- Я
- много дарил
- конфект да букетов,
- но больше
- всех
- дорогих даров
- я помню
- морковь драгоценную эту
- и пол-
- полена
- берёзовых дров.
- Мокрые,
- тощие
- под мышкой
- дровинки,
- чуть
- потолще
- средней бровинки,
- Вспухли щёлки.
- Глазки –
- щёлки.
- Зелень
- и ласки
- выходили глазки.
- Больше
- блюдца,
- смотрят
- революцию.
Разговор с фининспектором о поэзии
- Гражданин фининспектор!
- Простите за
- беспокойство.
- Спасибо...
- не тревожьтесь...
- я постою...
- У меня к вам
- дело
- деликатного свойства:
- о месте
- поэта
- в рабочем строю.
- В ряду
- имеющих
- лабазы и угодья
- и я обложен
- и должен караться.
- Вы требуете
- с меня
- пятьсот в полугодие
- и двадцать пять
- за неподачу деклараций.
- Труд мой
- любому
- труду
- родствен.
- Взгляните -
- сколько я потерял,
- какие
- издержки
- в моем производстве
- и сколько тратится
- на материал.
- Вам,
- конечно, известно явление "рифмы".
- Скажем,
- строчка
- окончилась словом
- "отца",
- и тогда
- через строчку,
- слога повторив, мы
- ставим
- какое-нибудь:
- ламцадрица-ца.
- Говоря по-вашему,
- рифма -
- вексель.
- Учесть через строчку! -
- вот
- распоряжение.
- И ищешь
- мелочишку суффиксов и флексий
- в пустующей кассе
- склонений
- и спряжений.
- Начнешь это
- слово
- в строчку всовывать,
- а оно не лезет -
- нажал и сломал.
- Гражданин фининспектор,
- честное слово,
- поэту
- в копеечку влетают слова.
- Говоря по-нашему,
- рифма -
- бочка.
- Бочка с динамитом.
- Строчка -
- фитиль.
- Строка додымит,
- взрывается строчка,-
- и город
- на воздух
- строфой летит.
- Где найдешь,
- на какой тариф,
- рифмы,
- чтоб враз убивали, нацелясь?
- Может,
- пяток
- небывалых рифм
- только и остался
- что в Венецуэле.
- И тянет
- меня
- в холода и в зной.
- Бросаюсь,
- опутан в авансы и в займы я.
- Гражданин,
- учтите билет проездной!
- - Поэзия
- - вся! -
- езда в незнаемое.
- Поэзия -
- та же добыча радия.
- В грамм добыча,
- в год труды.
- Изводишь
- единого слова ради
- тысячи тонн
- словесной руды.
- Но как
- испепеляюще
- слов этих жжение
- рядом
- с тлением
- слова - сырца.
- Эти слова
- приводят в движение
- тысячи лет
- миллионов сердца.
- Конечно,
- различны поэтов сорта.
- У скольких поэтов
- легкость руки!
- Тянет,
- как фокусник,
- строчку изо рта
- и у себя
- и у других.
- Что говорить
- о лирических кастратах?!
- Строчку
- чужую
- вставит - и рад.
- Это
- обычное
- воровство и растрата
- среди охвативших страну растрат.
- Эти
- сегодня
- стихи и оды,
- в аплодисментах
- ревомые ревмя,
- войдут
- в историю
- как накладные расходы
- на сделанное
- нами -
- двумя или тремя.
- Пуд,
- как говорится,
- соли столовой
- съешь
- и сотней папирос клуби,
- чтобы
- добыть
- драгоценное слово
- из артезианских
- людских глубин.
- И сразу
- ниже
- налога рост.
- Скиньте
- с обложенья
- нуля колесо!
- Рубль девяносто
- сотня папирос,
- рубль шестьдесят
- столовая соль.
- В вашей анкете
- вопросов масса:
- - Были выезды?
- Или выездов нет?-
- А что,
- если я
- десяток пегасов
- загнал
- за последние
- 15 лет?!
- У вас -
- в мое положение войдите -
- про слуг
- и имущество
- с этого угла.
- А что,
- если я
- народа водитель
- и одновременно -
- народный слуга?
- Класс
- гласит
- из слова из нашего,
- а мы,
- пролетарии,
- двигатели пера.
- Машину
- души
- с годами изнашиваешь.
- Говорят:
- - в архив,
- исписался,
- пора!-
- Все меньше любится,
- все меньше
- дерзается,
- и лоб мой
- время
- с разбега крушит.
- Приходит
- страшнейшая из амортизаций -
- амортизация
- сердца и души.
- И когда
- это солнце
- разжиревшим боровом
- взойдет
- над грядущим
- без нищих и калек,-
- я
- уже
- сгнию,
- умерший под забором,
- рядом
- с десятком
- моих коллег.
- Подведите
- мой
- посмертный баланс!
- Я утверждаю
- и - знаю - не налгу:
- на фоне
- сегодняшних
- дельцов и пролаз
- я буду
- - один! -
- в непролазном долгу.
- Долг наш -
- реветь
- медногорлой сиреной
- в тумане мещанья,
- у бурь в кипенье.
- Поэт
- всегда
- должник вселенной,
- платящий
- на горе
- проценты
- и пени.
- Я
- в долгу
- перед Бродвейской лампионией,
- перед вами,
- багдадские небеса,
- перед Красной Армией,
- перед вишнями
- Японии -
- перед всем,
- про что
- не успел написать.
- А зачем
- вообще
- эта шапка Сене?
- Чтобы - целься рифмой -
- и ритмом ярись?
- Слово поэта -
- ваше воскресение,
- ваше бессмертие,
- гражданин канцелярист.
- Через столетья
- в бумажной раме
- возьми строку
- и время верни!
- И встанет
- день этот
- с фининспекторами,
- с блеском чудес
- и с вонью чернил.
- Сегодняшних дней убежденный житель,
- выправьте
- в энкапеэс
- на бессмертье билет
- и, высчитав
- действие стихов,
- разложите
- заработок мой
- на триста лет!
- Но сила поэта
- не только в этом,
- что, вас
- вспоминая,
- в грядущем икнут.
- Нет!
- И сегодня
- рифма поэта -
- ласка
- и лозунг,
- и штык,
- и кнут.
- Гражданин фининспектор,
- я выплачу пять,
- все
- нули
- у цифры скрестя!
- Я
- по праву
- требую пядь
- в ряду
- беднейших
- рабочих и крестьян.
- А если
- вам кажется,
- что всего делов -
- это пользоваться
- чужими словесами,
- то вот вам,
- товарищи,
- мое стило,
- и можете
- писать
- сами!
Стихи о советском паспорте
- Я волком бы
- выгрыз
- бюрократизм.
- К мандатам
- почтения нету.
- К любым
- чертям с матерями
- катись
- любая бумажка.
- Но эту…
- По длинному фронту
- купе
- и кают
- чиновник
- учтивый движется.
- Сдают паспорта,
- и я
- сдаю
- мою
- пурпурную книжицу.
- К одним паспортам —
- улыбка у рта.
- К другим —
- отношение плевое.
- С почтеньем
- берут, например,
- паспорта
- с двухспальным
- английским левою.
- Глазами
- доброго дядю выев,
- не переставая
- кланяться,
- берут,
- как будто берут чаевые,
- паспорт
- американца.
- На польский —
- глядят,
- как в афишу коза.
- На польский —
- выпяливают глаза
- в тугой
- полицейской слоновости —
- откуда, мол,
- и что это за
- географические новости?
- И не повернув
- головы кочан
- и чувств
- никаких
- не изведав,
- берут,
- не моргнув,
- паспорта датчан
- и разных
- прочих
- шведов.
- И вдруг,
- как будто
- ожогом,
- рот
- скривило
- господину.
- Это
- господин чиновник
- берет
- мою
- краснокожую паспортину.
- Берет —
- как бомбу,
- берет —
- как ежа,
- как бритву
- обоюдоострую,
- берет,
- как гремучую
- в 20 жал
- змею
- двухметроворостую.
- Моргнул
- многозначаще
- глаз носильщика,
- хоть вещи
- снесет задаром вам.
- Жандарм
- вопросительно
- смотрит на сыщика,
- сыщик
- на жандарма.
- С каким наслажденьем
- жандармской кастой
- я был бы
- исхлестан и распят
- за то,
- что в руках у меня
- молоткастый,
- серпастый
- советский паспорт.
- Я волком бы
- выгрыз
- бюрократизм.
- К мандатам
- почтения нету.
- К любым
- чертям с матерями
- катись
- любая бумажка.
- Но эту…
- Я
- достаю
- из широких штанин
- дубликатом
- бесценного груза.
- Читайте,
- завидуйте,
- я —
- гражданин
- Советского Союза.
- 1929 г.
Братья писатели
- Очевидно, не привыкну
- сидеть в «Бристоле»,
- пить чаи́,
- построчно врать я, —
- опрокину стаканы,
- взлезу на столик.
- Слушайте,
- литературная братия!
- Сидите,
- глазенки в чаишко канув.
- Вытерся от строчения локоть плюшевый.
- Подымите глаза от недопитых стаканов.
- От косм освободите уши вы.
- Вас,
- прилипших
- к стене,
- к обоям,
- милые,
- что вас со словом свело?
- А знаете,
- если не писал,
- разбоем
- занимался Франсуа Биллон.
- Вам,
- берущим с опаской
- и перочинные ножи,
- красота великолепнейшего века вверена вам!
- Из чего писать вам?
- Сегодня
- жизнь
- в сто крат интересней
- у любого помощника присяжного поверенного.
- Господа поэты,
- неужели не наскучили
- пажи,
- дворцы,
- любовь,
- сирени куст вам?
- Если
- такие, как вы,
- творцы —
- мне наплевать на всякое искусство.
- Лучше лавочку открою.
- Пойду на биржу.
- Тугими бумажниками растопырю бока.
- Пьяной песней
- душу выржу
- в кабинете кабака.
- Под копны волос проникнет ли удар?
- Мысль
- одна под волосища вложена:
- «Причесываться? Зачем же?!
- На время не стоит труда,
- а вечно
- причесанным быть
- невозможно».
- 1917 год