Текст: Татьяна Шипилова
Им зачитывалась и его проклинала вся Англия. Прекрасный юноша и отчаянное чудовище. Поэт-романтик и философ-идеалист. Изгой и похититель женских сердец наравне с Байроном. Любвеобильный и даже слишком щедрый мужчина. Гений, еще раз доказывающий, что мерить творцов по одинаковой линейке нельзя, ибо гениальность всегда уникальна.
4 августа родился Перси Биши Шелли.
Вместо вступления
Если мы видим в заявленном жанре «романтика», понимаем, что там что-то про чувства, эмоции и любовь. Поэтому когда говоришь про немецких, английский, французских романтиков, у неискушенного читателя возникает мысль, что они все писали о любви. Но нет. Хотя о любви, конечно, тоже, как и все поэты, но не она была их путеводной звездой, не к ней стремились они в своих великих текстах.
- В полях живой травинки не найдешь,
- Обнажены леса.
- И тишину колеблет только дрожь
- От мельничного колеса.
Немцы очень мечтательны. Они вечно витают в своих далеких облаках, мечтают о параллельных мирах, куда точно можно сбежать из этого обывательского существования. Этот мир всегда прекрасен и сказочен. Он яркий, там героя очень ждут, он там становится новым Мессией.
Французы – революционеры. Главный романтик всея Парижа, Виктор Гюго, 20 лет писал роман всей своей жизни, где идейной кульминацией становится гибель всех АВС-шных красавчиков, воплощающих авторские идеи о равноправии-любви-дружбе-жвачке. Представьте, сколько слез пролили сначала читатели во время описания боев на баррикадах 1832 года, а потом уже и зрительницы почти оскароносного мюзикла 2012 года, там актеры – все как на подбор!
Совсем другие англичане. Они – реформаторы. Это те люди, которые создавали направления, а потом сами же эти направления высмеивали. Тут вам и Стерн, создавший и обсмеявший сентиментализм, и Байрон, романтическое божество, которое в итоге само же над собой потешалось.
При этом англичане – при всем их пуританстве и чопорности – умудрились породить необъятное количество метущихся, свободолюбивых, выбивающихся из всех мыслимых и немыслимых пределов поэтов, которые, возможно, сейчас уже являются частью истории, которые, возможно, уже остались внутри узкой литературоведческой тусовки, но без которых не было бы ни сестер Бронте, ни Диккенса, ни Вирджинии Вульф, ни многих современных авторов, до сих пор черпающих вдохновение у литературных долгожителей.
Такой – Перси Биши Шелли. Долгожителем, правда, назвать его сложно, но он успел в отведенные ему неполные 30 лет сотворить столько, что вписал свое имя в историю литературы очень надолго.
Антибиография
Вообще изучать литературу по писательским биографиям дело неблагодарное. Мы часто ждем от поэтов нравственного идеала, примера для подражания, морального ориентира. Эти все идеалы и ориентиры, как правило, отталкиваются от наших современных (или не очень) представлений о морали и этике, редко кто соотносит нынешнее восприятие текста с эпохой его создания. А уж задуматься о разнице мировосприятия и образе жизни писателя и читателя, которых разделяют даже не года – века, это уж вообще не каждому, увы, дано.
Перси Биши Шелли – не самый положительный пример для подражания даже для человека XXI века, а уж в веке XIX, в котором он успел начудить, тем более.
- …Дух Мильтона явился мне сейчас, —
- И лютню снял с густого древа жизни,
- И громом сладкозвучия потряс
- Людишек, презирающих людей,
- И кровью обагренные престолы,
- И алтари, и крепости, и тюрьмы…
Будучи старшим сыном титулованной семьи и будущий обладатель, собственно, титула баронета, он даже не окончил университет, хотя полученного им образования хватило бы современному филологу для защиты как минимум кандидатской степени. Он переводил Платона, читал Софокла, обожал Китса, благоговел перед Мильтоном. А как говаривал Фамусов, «ученость – вот причина» всех бед, что сваливаются на слишком умных мальчиков (и девочек, куда ж без этого).
Первый брак Перси – совершеннейший мезальянс. Мало того что без спроса увез девицу в Шотландию (все же знают, что Шотландия в Британии XIX века была чем-то вроде нынешнего Лас-Вегаса: заключить брак там можно было быстро, без всяких препятствий в виде разгневанных родственников или всякой бюрократической возни), так еще и будущая жена родословной не вышла: оказалась дочерью обыкновенного трактирщика. Харриэт Уэстбрук, подруга сестер Шелли, была миленькой, впечатлительной, но не особо умной особой. Она восхищалась талантом юного гения (а то, что Перси был гений, было всем ясно всегда, хоть и не все охотно это признавали), готовая во всем его поддерживать.
Но согласитесь, сложно устоять, когда тебе пишут, например, такое:
- О Харриэт! Кто раз испил
- До дна твой взор лучистый,
- Тот сумрак жизни победил…
- Но, друг мой, в страсти чистой
- Признаться я не поспешил —
- И тем презренье заслужил.
- О Харриэт, в твоих лишь силах
- Не очерстветь средь суеты;
- Меж ненавистников унылых
- Добра, нежна лишь ты,
- И хрупкая твоя отвага
- Заменит мне земные блага.
Прибавьте сюда еще не самую благополучную семью, отца-ростовщика, не особо перспективные варианты будущего замужества с одной стороны, и прекрасного юношу-поэта – с другой. Кажется, выбор очевиден, и выбор этот – женитьба в Шотландии.
- От вечных смен? — Для них свободен путь.
- Ни радость, ни печаль не знают плена.
- И день вчерашний завтра не вернуть.
- Изменчивость — одна лишь неизменна.
Ну, вы поняли: не успела Харриэт родить Перси второго ребенка, как он увлекся другой. Да, вот так легко и просто. Он был фанатом Уильяма Годвина, который, в свою очередь, был мужем первой английской феминистки Мэри Уолстонкрафт. Это была еще та семейка с гражданскими браками, суицидами и прочими прелестями манипуляторства, но Годвин – апогей всего. И все же при деспотичном домашнем поведении он умудрился воспитать дочь, Мэри Годвин, впоследствии не только ставшую второй женой Перси Биши Шелли, но и тоже вошедшую в историю мировой литературы как автор «Франкенштейна». Да, того самого, о котором мы уже писали.
Но сейчас не про Мэри Шелли, хоть она и автор самого экранизируемого романа в истории мирового кинематографа. Вообще, если воспринимать поэта через призму его биографии, получится сплошная скука и пошлость. Кто с кем спал, кто с кем сбежал, кто сколько родил и скольких похоронил. Это все тлен (хотя недовольство по поводу отказа забрать детей после самоубийства первой жены Перси очень ярко выразил в поэме «Розалинда и Елена»), в вечности остается другое.
Более логично через биографию смотреть на творчество, о чем, например, говорил еще Шлейермахер в своих лекциях, считая, что «полное изучение текста возможно только в связи с личностью автора». Но все же нужно уметь отделить зерна гениальности от плевел биографической справки.
И все же о творчестве
Перси Биши Шелли был поэтом, который воспевал свободу без религиозного гнета, мечтал о коммуне, в которой будут все равны. Он презирал Наполеона, потому что тот «мог бескровно утвердить свой трон», но «предпочел резню в пышнейшем стиле». Свое скептичное (мягко говоря) отношение к христианству отразил в поэме «Королева Мэб», а в «Аласторе» он рисует автопортрет и начинает дискуссию как раз с немецким асоциальным образом романтика.
Его лирический герой мечтает о Деве, в идеальных чертах которой явственно прослеживается его вторая жена Мэри Шелли, которая была не только писательницей, но и могла не только слушать, но и слышать, понимать и даже развивать идеи мужа. Образование, которое дал ей отец, Уильям Годвин (который, кстати, жил много лет на деньги Перси, но при этом отношений со своей дочерью не одобрил и на порог их долгое время не пускал – вот вам и свободные нравы с гражданскими браками), позволило этой молодой женщине расположить к себе не только друзей Перси, но даже самого Байрона, очарованного красотой и умом юной Мэри (в их компании тусила еще юная Клэр, сводная сестра Мэри, но это уж прям совсем санта-барбара).
- Тоскует птица о любви своей,
- Одна в лесу седом.
- Крадется холод меж ветвей,
- Ручей затянут льдом.
Байрон. Да, они дружили. Катались вместе по Европе, когда оказались оба исторгнуты из английского общества. Их текстами зачитывались, но в приличные дома не пускали. Они были гениями, но изгоями. Та сила мысли, та сила чувств, те идеи, что витали вокруг них, сталкивались, рождая литературные шедевры – это какое-то буйство человеческого гения на единицу пространства.
Забавно, что при всей романтичности и свободолюбии, Шелли довольно дидактичен. Вот, например, строчки из его поэмы «Восстание Ислама», в которой поэт конструирует идеальную революцию:
- Ты, Равенство, на свете всех древней!
- Любовь и Мудрость волею твоей,
- Как преданные ангелы, несут
- Богатства Разума к подножью трона…
С одной стороны, свобода-равенство-братство, с другой – Разум превыше всего, как завещали просветители предыдущего столетия.
Но вершиной творчества считается «Освобожденный Прометей» (тут должно быть много про Эсхила и его Прометея, но не сегодня). Это не просто воспевание свободы, это – гимн Поэту, ода предназначению его, выстроенная утопия, которая, конечно, никогда не настанет, но которая так манит и сверкает недосягаемыми лучами человеческого счастливого бытия:
- Повсюду будет вольным человек,
- Брат будет равен брату, все преграды
- Исчезли меж людьми; племен, народов,
- Сословий больше нет, в одно все слились,
- И каждый полновластен над собой...
«Прощай, свободная стихия...»
Перси обожал море. Он готов был вдыхать его аромат, нежиться в лучах соленого солнца, качаться на волнах и… совершенно не умел плавать. Вот совсем. Абсолютно. Байрон (этот хромой красавец всегда так комплексовал из-за своего недуга, в итоге так себя натренировал, что, по слухам, мог бы одной левой сдать норматив на мастера спорта по плаванию) недоумевал и вечно в их совместных морских прогулках был напряжен, вот-вот готовый бороться со стихией одной рукой, а другой – вытаскивать из бури своего младшего друга.
- Тому, что минуло, не возвратиться,
- Ушли надежды, седина сребрится,
- Лишь мука для души больной —
- Могилы предо мной.
Сам Перси до седин не дожил. В тот роковой день в начале июля 1822 года Байрона рядом не оказалось, и шхуна «Ариэль» (а название-то какое!), на которой 29-летний Перси Биши Шелли шел из Пизы обратно к жене и сыну в Лигурию, попала в шторм. Бездыханное тело поэта мстительное море выбросило лишь через несколько дней. Тело его сжигал Байрон. А похоронен прах в Риме рядом с Китсом, томик которого был с ним даже во время последней схватки со «свободной стихией».