Текст: ГодЛитературы.РФ
Выход масштабной и неожиданной киноинтерпретации «Мастера и Маргариты» подстегнул, естественно, интерес к литературному первоисточнику — который мы все знаем с отрочества, и, как водится, выяснилось — совсем не знаем.
Наша редакция совместно с авторами решила вспомнить свой опыт первого чтения «Мастера и Маргариты» и сравнить его с нынешним восприятием.
Роксана Найденова, постоянный автор Года Литературы
Для меня великий роман Булгакова – это «Театральный роман», а не «Мастер и Маргарита». А «Мастер и Маргарита», на мой взгляд, не роман – а сборник историй, персонажи которых сталкиваются друг с другом (можно сказать, Булгаков изобрел жанр кроссовера). Мастер и Маргарита, Иешуа и Понтий Пилат, Воланд и его свита – это отдельные миры, и Булгаков, кажется, сам это отлично сознавал, прибегнув к приему «роман в романе», чтобы «подружить» эти миры в одном произведении.
История Иешуа и Понтия Пилата – самая «самостоятельная», авторская. Мастер, Маргарита, Воланд – в них слишком силен дух первоисточника – «Фауста» Гете. И в этом свете произведение Булгакова считывается как одна из его интерпретаций. А Маргарита – просто еще одна femme fatale.
В первый раз – в раннем детстве – я «Мастера и Маргариту» не прочитала, а прослушала на аудиодиске. Потом, уже в подростковом возрасте, прочла книгу. И затем еще несколько раз возвращалась к этому произведению в студенчестве. И каждый раз впечатление было разным, но общая разрозненность, дискуссионность всегда меня тревожила, настораживала.
Думаю, я относилась бы к «Мастеру и Маргарите» с бòльшим доверием, если бы не популярность – почти «хитовость» – этого текста. Смею предположить, что значительная часть поклонников книги любит в ней именно ее зрелищную, кинематографичную сторону. Бал у Сатаны, полет Маргариты над Москвой – можно долго спорить о том, что эти сцены захватывают читателя и зрителя не обнаженной натурой героини, а эмоциональностью и динамикой повествования. Но верно также и то, что ни один интерпретатор не посмеет «одеть» Маргариту.
А с сочетанием мистики и злободневности намного интереснее справляются Федор Сологуб («Мелкий бес»), Илья Эренбург («Необычайные похождения Хулио Хуренито») да и сам Булгаков в том самом «Театральном романе», в котором есть все: и оригинальная задумка, и живые персонажи, и юмор, и сатира, и даже свой Мефистофель – «злой дух» Илья Иванович Рудольфи, «принявший личину редактора» журнала «Родина». Но нет роковых женщин и вампиресс – поэтому и новой экранизации, увы, не будет.
Владимир Гуга, постоянный автор Года Литературы
Конечно, "Мастер и Маргарита" – это роман для подростков. Я с ним познакомился в 14 лет, посредством гениального исполнения этого текста Михаилом Ульяновым. Уверен, что читал Михаил Ульянов, хотя многие считают, что это работа Олега Ефремова. Наверное, они оба озвучили этот роман. Помню, как я, двоечник, бежал из школы к радиоточке, чтобы послушать новую серию этой саги. Михаил Ульянов читал просто... Ну, нет слов... "Мастер и Маргарита" – это некое открытие взрослого мира. Открытие романтики, открытие понимания тоталитаризма, преступной бюрократии. Это – первые шаги в понимании Библии. Это – некое знакомство с сатирой, иронией, юмором, которые совершенно не совпадали с контекстом позднего застоя. И это знакомство было прекрасным. Поскольку сегодня всё перевернуто с ног на голову, наверное, будет очень неплохо снова вернуться к подростковому пониманию жизни. И возрождение этого текста очень кстати.
Дмитрий Сосновский, постоянный автор Года Литературы
Так уж вышло – так как мое детство и раннее взросление пришлось на постперестроечное десятилетие и из-за ряда других существенных факторов (не буду вдаваться в подробности), что социально-политическое содержание художественных произведений довольно рано и быстро стало отвлекать меня от их волшебных эскапистских свойств.
Использование потустороннего, вплетённого в знакомый быт или в реальность относительно недавнего прошлого, в качестве инструмента сатиры сегодня используется вовсю – достаточно взглянуть на вереницу недавно вышедших комедийно-фантастических сериалов. Но тогда, кроме Булгакова, из подобного мне попадались разве что Стругацкие.
Так что, разумеется, такой роман, как «Мастер и Маргарита», с которым я впервые избирательно ознакомился ещё совсем в юном возрасте, а через несколько лет увлечённо ознакомился уже основательно, не мог не произвести на меня особенного впечатления.
Впрочем, сатира, как я потом, конечно, выяснил, оказалась лишь одним из верхних слоёв романа Булгакова, о чём неоднократно вспомнил, взявшись за гораздо более страшную и глубокую (поймите правильно) – и куда менее, увы, известную – «Пирамиду» Леонида Леонова, тоже прибегающую в построении фабулы к этому приёму (с существенной и характерной разницей, если обратить внимание на происхождение «фантастического» фактора).
И раз уж поводом для того, чтобы вспомнить сегодня о «Мастере и Маргарите», стал выход очередной его экранизации, обращу внимание на то, как раз за разом, по крайней мере, если говорить о трёх отечественных версиях, их авторы – зачастую довольно агрессивно – пытаются подстроить классический текст под свои идеологические воззрения, нередко оставляя на втором плане или вовсе игнорируя всё остальное.
И последний фильм в этом особенно показателен – неслучайно он наделал столько шуму. Ведь, как, наверное, и во всех больших романах, каждый видит – или, во всяком случае, пытается увидеть – то, что хочет. А с тем, что разглядели там авторы новой версии, уж точно согласятся далеко не все.
Денис Безносов, постоянный автор Года Литературы
Булгаков никогда не был для меня важным писателем. То есть, разумеется, в разное время я читал его книги — сначала в старших классах, затем в институте (я читал собраниями, потому проглотил целиком черный пятитомник). В старших классах нравился «Морфий» и «Собачье сердце» и откровенно раздражали «Роковые яйца», в институте на первый план вышла «Белая гвардия», «Зойкина квартира», «Бег». Но возвращался я к Булгакову редко — он казался несколько блеклым, чересчур прозрачным на фоне Платонова, Ремизова, Кржижановского, Набокова, Пильняка, Бабеля.
С главным булгаковским романом получилось еще труднее. Дело в том, что это была, пожалуй, единственная книга, которую читали все (или врали, что читали, на самом деле знали оттуда популярные цитаты), а книги, которые читали все, зачастую вызывали у меня брезгливость (что, конечно, не имеет отношения к самим книгам). Однако впервые — опять-таки в старших классах — я с удовольствием и, в общем-то, взахлеб прочел «Мастера и Маргариту», и она не произвела на меня никакого впечатления. То есть читал я ее с увлечением, быстро и не отрываясь, как смотрят хорошее динамичное кино, но ничего не почувствовал.
Поскольку у меня так бывало и с другими текстами (книга эта, очевидно, представляла ценность, в которой мне нужно было непременно разобраться), я к роману возвращался еще несколько раз. При более поздних прочтениях удавалось не обращать внимание на набившие оскомину цитаты и заезженные попкультурой сцены, наслаждаться литературным языком, структурой (взять хотя бы явление как бы протагониста, сдвинутое к середине) и, конечно, впечатляющим финалом. Стало интереснее изучать метароманные слои и метафизические смыслы (например, связь со Сковородой). Совмещение фельетонно-низовых и высоких интонаций явно добавляло тексту протопостмодернистскости, шаблонность поведения некоторых персонажей (прежде всего, Мастера и Маргариты) создавала эффект брехтовского остранения (что вообще свойственно для Булгакова, потому лучшая постановка «Бега» получилась у Юрия Бутусова).
Все это было интересно, но по-прежнему лично для меня почему-то оказывалось чересчур понятным. Сейчас текст стал актуальнее. Впрочем, далеко не только этот текст и далеко не только Булгаков (просто именно он пользуется народной любовью, потому наиболее заметен). И очевидно (да и всегда было очевидно), что это — великая книга. Не исключено, что однажды мне удастся освободиться от шлейфа ее попкультурных трактовок и пробиться к живому и непонятному, чтобы стало интересно копаться снова.
Андрей Мягков, редактор Года Литературы
Отношение к «Мастеру и Маргарите» у меня ровное и с годами каким-то заметным образом не менялось, хотя целиком я читал роман единожды и давно, лет в 15-16 – так что рецепция довольно архивная. Испепеляющего впечатления он на меня тогда не произвел – просто хорошая, фактурная, увлекательная книга, какой воспринимается и теперь; та же «Белая гвардия», прочитанная примерно в тот же период, оставила куда более сильное впечатление. Но вряд ли дело в том, что один текст лучше другого – скорее, просто в моих читательских предпочтениях.
А такая всеобъемлющая популярность «Мастера и Маргариты», думается, связана в первую очередь именно с фактурой – с этим совершенно не советским выражением лица, невероятно бесшовным смешением фантастического, сатирического и предельно реалистического. Из-за сатирического и реалистического, к слову, роман был впервые опубликован лишь с наступлением «оттепели», и то с сокращениями. И что сегодня все это вновь стало терпко узнаваемым – комплимент не времени, конечно, а писателю Булгакову.
Татьяна Шипилова, редактор Года Литературы
У меня знакомство с МиМ (недавно меня обвинили в жеманстве за такие аббревиатурные сокращения великих названий) состоялось прозаически-классически: в 16 лет, я училась в колледже, преподаватель русского языка и литературы изучала с нами отдельные фрагменты романа и показывала отдельные эпизоды из экранизации Бортко, которые когда-то прошли от меня по касательной: родители смотрели, я что-то там улавливала периферийным зрением. Но преподаватель все же смогла заинтересовать – и вот я еду в метро, читаю, как Бегемот ругается с кондукторшей, ржу в голос и проезжаю свою станцию.
Тогда, в юности, роман действительно воспринимался мной как история о великой любви и религиозных истинах, с которыми я была в принципе неплохо знакома и сразу считала изумительный микс сатиры и вероисповедания. А вот, например, муж мой, на летних каникулах в деревне бегающий в монастырь и помогающий там во время служб, прочитал первый раз этот текст тоже в подростковом возрасте и был глубоко оскорблен, только два десятилетия спустя все же вернувшись к роману и дав ему еще один шанс. И тогда мы вместе обсудили с ним и трикстерство; и массу завуалированных, практически дословных цитат из Библии, которые сейчас, если их расшифровать, работают на идею текста, но, если просто проскользнуть по ним глазами, никакой роли не сыграют; и социально-политический контекст эпохи, который как раз и звучит бессмертно; и определение мастерства и внутренней совести писателя. Может быть, это прописные истины, но ведь и их надо прописывать, даже если всего лишь в своей голове.
Простота, даже некая карикатурность «великой любви», как по мне, становится и недостатком, и достоинством романа: обеспечивает популярность и изображение простых истин для тех, кто знакомится с текстом впервые, но при этом заставляет обвинять Булгакова в излишней эгоцентричности, в ненависти к стране, даже в сексизме, делая из Маргариты ту самую великую женщину, которая всегда маячит за спиной великого мужчины. Это, конечно, плоское восприятие, упрощающее авторскую задумку, больше похожую на фантасмагорическую исповедь-притчу, нежели на фантастический роман о любви и ненависти.
Я не могу сказать, что я не вижу швов, приемов, реминисценций, метаиронии, постмодернистских штучек и прочих отсылок. Вижу, сейчас даже намного больше и глубже, чем в юности, потому что уже много чего почитала, изучила, просто узнала. Но этим текст и хорош, как мне кажется: сначала ты читаешь его как великую историю любви, потом начинаешь искать подтексты, потом видишь автофикшн, а затем и вовсе применяешь историю героев на собственную жизнь. Этим хороши и экранизации: они дают новые взгляды, расставляют новые акценты, генерируют новые смыслы. И новая экранизация, как мне кажется, при некоторых шероховатостях в сценарии и монтаже, вполне с этим всем справляется.
Михаил Визель, шеф-редактор Года Литературы
Как и большинство городских детей в моем поколении, я тоже впервые прочитал роман о любви и ненависти в довоенной Москве в нежном отрочестве. Летом после девятого класса, если быть точным, в середине восьмидесятых, в двух номерах журнала «Москва», двадцатью годами ранее переплетенных моим отцом в отдельную книжечку. Которую, кстати, мне никто с многозначительным видом ("тебе пора это прочесть") в руки не совал.
И, как и большинство, обращал тогда внимание на очевидные вещи. Маргарита — голая. Ух ты! Иешуа и Пилат идут по лунному лучу. Ах, как романтично! Совучреждение поет хором. Плакал от смеха. Библейские сцены – надо же, Ершалаим-Иерусалим – это, оказывается, не что-то из области попов и золотых крестов, а один из древнейших городов мира. А сейчас, когда я сам и все мои друзья — +/- ровесники Мастера, а я Булгакова уже и пережил, замечаешь другое. Дант своих врагов – герцогов и кондотьеров – зашвыривал в самые далёкие расщелины ада. А Булгаков своих врагов – театральных администраторов, борзопищущих журналистов, драматургов-конъюнктурщиков – кого толкает под трамвай, а кого сажает в сумасшедший дом. А главное — замечаешь вдруг, что герой книги, как и сам ее автор – измученный, затравленный человек, который хочет расквитаться с окружающей его мелкой сволочью, а потом удалиться на покой, скроенный по архаичным лекалам гофмановской эпохи.
Конечно, содержание романа не сводится к этому, как не сводится к голой Маргарите и к ремейку Евангелия. Вечная классика – она на то и вечная, что к ней можно возвращаться в разное время и разном возрасте, и то, чтò из нее вытаскивается наружу при очередном прочтении – говорит не о ней, а о нас и нашем времени.