Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Ленин, как известно, считал Радищева первым русским революционером. «Мы гордимся тем, что эти насилия вызывали отпор из нашей среды, из среды великорусов, что эта среда выдвинула Радищева, декабристов, революционеров-разночинцев 70-х годов, что великорусский рабочий класс создал в 1905 году могучую революционную партию масс, что великорусский мужик начал в то же время становиться демократом, начал свергать попа и помещика», – еще недавно эти слова знал едва ли не каждый студент, близко к тексту. «Революция звала его своим гремящим голосом, и — верный сын и ученик ее — он ответил», — говорил о нём Анатолий Луначарский.
И действительно, Радищев едва ли не первым решился на конфронтацию с «просвещенной монархией» не ради того, чтобы встать на место прежних сильных мира сего, а скорее из чувства справедливости. Он боролся за человеческое достоинство, за право критиковать основы сложившегося к концу XVIII века порядки. «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвленна стала. Обратил взоры мои во внутренность мою — и узрел, что бедствия человека происходят от человека, и часто от того только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы», - что это, если не первое определение совестливости и тоски по справедливости в русской литературе? По крайней мере, одно из первых.
В 1918 году Луначарский открывал памятник Радищеву – конечно, скромный, временный, гипсовый, зато неподалеку от Зимнего дворца. В тот день он произнес: «Радищев принадлежит нам… Это был революционер во весь рост, не знавший компромиссов с крепостниками и тиранами. И ему первый дар русской революции». И как будто из-за этого сегодня его вычеркивают. Время-то не революционное. Но, думаю, Радищев необходим всегда.
Дом детства
Александр Николаевич любил родительский дом в Верхнем Аблязине, неподалеку от Жигулевских гор, на Волге – дом его детства, о котором вспоминал с неизменной теплотой. Гордился своими предками, один из которых, родной дед писателя, участник Полтавской виктории, дослужился до бригадира и знал самого Петра Великого. Он был настоящим воякой. Предки с материнской стороны тоже были военными, служили в гвардии. Правда, отец писателя предпочел службе помещичью жизнь – и рано вышел в отставку. Его считали добрым и справедливым человеком, сравнивали с фонвизинским Стародумом. Это немало! И для Радищева совесть и доброта всегда были путеводными звездами в жизни. И еще – поэзия и философия. Часто вспоминал он и «блаженной памяти» нянюшку Прасковью Клементьевну, великую охотницу до «кофею». «Как чашек пять выпью, — говорила она, — так и свет вижу, а без того умерла бы в три дни…»
По соседству с Аблязином располагалось богатое поместье помещика Василия Зубова – истинного самодура. Зубов купил село Анненково с 250 душами и множеством земли и начал с того, что отобрал у мужиков весь хлеб, скотину, лошадей. В дни страды он кормил крестьян жидкими щами из большого корыта, в собственном дворе – как домашних животных. Построил острог, в котором держал провинившихся крепостных на цепи. Все это Радищев видел или слышал в пересказах с детства. И душа его не могла не протестовать.
Сегодня принято идеализировать наше прошлое, особенно далекое. Право, напрасный труд, как любая попытка обмануть самого себя.
Пушкинские маневры
Пушкин в знаменитой статье «Александр Радищев», которую написал для «Современника», будучи уже опытным журналистом, рассуждал немилосердно: «В Радищеве отразилась вся французская философия его века: скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политический цинизм Дидрота и Реналя; но всё в нескладном, искаженном виде, как все предметы криво отражаются в кривом зеркале. Он есть истинный представитель полу-просвещения.
Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему, — вот что мы видим в Радищеве».
С опорой на пушкинский авторитет вдребезги расколоть гипсовый монумент Радищеву, конечно, несложно. Но… Вспомним, Пушкин частенько бывал несправедлив к своим литературным предшественникам из XVIII века – и к Сумарокову, и к Ломоносову. На эту статью, вероятно, повлияли и политические обстоятельства, и переменчивость настроения поэта, который в юности написал свою оду «Вольность» в подражание радищевской. Да и без эзопова языка в его рассуждениях не обошлось. Ведь Екатерину он уж точно не жаловал, это известно. И даже в разоблачительной статье он не мог сдержать восхищения, что «мелкий чиновник, чело век безо всякой власти, безо всякой опоры, дерзает вооружиться против общего порядка, противу самодержавия, противу Екатерины!»
История с «Путешествием…»
Что это был за поступок? Радищев напечатал в домашней типографии свое «Путешествие из Петербурга в Москву» и пустил его в продажу. 26 июня 1790 года статс-секретарь императрицы Александр Храповицкий записал в своем дневнике, воспроизводя слова Екатерины: «Говорено о книге «Путешествие от Петербурга до Москвы». Тут рассевание заразы французской, отвращение от начальства; автор мартинист; я прочла 30 стр. Посылка за Рылеевым. Открывается подозрение на Радищева». В начале июня 1790 года он стал дарить свое «Путешествие» знакомым, как уже 30 июня его арестовали и поместили в Петропавловскую крепость. Еще через три недели последовал смертный приговор. Императрица внимательно читал Радищева. Первые же их строки повторяют оценку, зафиксированную Храповицким. «Намерение сей книги на каждом листе видно, – пишет Екатерина Алексеевна, – сочинитель оной наполнен и заражен французским заблуждением, ищет всячески и выищивает все возможное к умалению почтения к власти и властем, к приведению народа в негодование противу начальников и начальства. Он же едва ли не мартинист; или чево подобное, знание имеет довольно, и многих книг читал. Сложения унылаго и все видит в темначерном виде, следовательно чернажелтого вида. Сие примечание сделано при 30 странице». «Бунтовщик хуже Пугачёва» — такой вердикт императрицы Екатерины II запомнила история.
Уголовная палата применила к Радищеву статьи Уложения о «покушении на государево здоровье», о «заговорах и измене». Это, конечно, звучало абсурдно. Но 4 сентября, в честь заключения мира со шведами, вышел указ Екатерины II: казнь она заменила 10-летней ссылкой в Илимский острог в Сибири.
«Позволь, чтоб раб тебя воспел»
Столь смелых книг до тех пор в России не бывало. Описания крепостничества там доходили до призывов к революционным изменениям, по существу – к бунту. Подчас его размышления звучат как вопль: «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? то, чего отнять не можем, – воздух. Да, один воздух. Отъемлем нередко у него не токмо дар земли, хлеб и воду, но и самый свет. Закон запрещает отъяти у него жизнь. Но разве мгновенно. Сколько способов отъяти ее у него постепенно! С одной стороны – почти всесилие; с другой – немощь беззащитная».
А мог ли Пушкин не оценить строк «Вольности», от которых и века спустя исходит электрическая энергия:
- О! дар небес благословенный,
- Источник всех великих дел,
- О, вольность, вольность, дар бесценный,
- Позволь, чтоб раб тебя воспел.
- Исполни сердце твоим жаром,
- В нем сильных мышц твоих ударом
- Во свет рабства тьму претвори,
- Да Брут и Телль еще проснутся,
- Седяй во власти да смятутся
- От гласа твоего цари.
Так не мог нанизывать на ниточку слова посредственный поэт. Недаром у Радищева были ученики – поэты, мыслители, да, масоны, как и он. Среди них – достойные «второстепенные русские стихотворцы», а это тоже немало.
Разбивая Радищева, Пушкин даже нашел слова в поддержку крепостного права, которое стало, по его мнению, мягче – и здесь, если и стоит проводить реформы, то осторожно. И это пишет автор «Деревни» и «Дубровского»! Все это наводит на мысли, что Пушкин, писавший о Радищеве, был, в первую очередь, политиком. И старательно придерживался определенных правил.
Пренебрежительный тон не помог: пушкинская статья не прошла цензуру министра Сергея Уварова. Примерно в то же время, работая над «Памятником», Пушкин первоначально написал такую строфу:
- И долго буду тем любезен я народу,
- Что звуки новые для песен я обрел,
- Что вслед Радищеву восславил я Свободу
- И милосердие воспел.
Да, в классическом чистовике она звучит несколько иначе – и все-таки эти строки – замечательный памятник… Радищеву. Первым был он – и Пушкин это хорошенько помнил. Вслед Радищеву пошли многие – те, кто не отмалчивался, не приспосабливался, по возможности, не лгал. Это опасный, но славный путь. Дорога к революции? Не только. К свободомыслию, без которого нас ожидало бы отставание не только в области культуры, но и в науке, в технике… Радищев дерзнул.
Крепостное право критиковали и до него – в том числе, Николай Новиков. Да и Екатерина II в переписке со своими европейскими просвещенными друзьями рассуждала об этой традиции без восторга. Но никто не был так убедителен и эмоционален, как Радищев – уязвленная душа. И гуманистические идеалы, которых он придерживался, вовсе не устарели. Да и литературный талант у него все-таки был. И незаурядный.
Царская водка
Павел I разрешил писателю вернуться в Европейскую Россию и жить в имении. Окончательно его реабилитировал Александр I, возвративший автору «Путешествия» дворянство, награды и чин. В августе 1801 года Радищев начал служить в Комиссии составления законов, где по-прежнему проявлялся его вольнолюбивый нрав. Один из сослуживцев вспоминал: «Он при каждом заключении, не соглашаясь с нами, прилагал свое мнение, основываясь единственно на философском свободомыслии». Председатель комиссии граф Петр Завадовский однажды в разговоре с Радищевым указал на «слишком восторженный образ мыслей» и напомнил ему о Сибири. Александр Николаевич таких шуток не терпел и предпочел покончить с собой. Впрочем, этот факт нередко оспаривается. В церковной ведомости говорится, что Радищев «умер чахоткою». Есть сведения и о несчастном случае: мол, по рассеянности Александр Николаевич выпил стакан с царской водкой, «приготовленной для выжиги старых офицерских эполет его старшего сына». Царская водка в данном случае – это окисляющая смесь, в которой растворяются металлы. Нередко ее используют для очистки различных емкостей и вещиц от въевшегося металлического сора. Версий – множество. И все-таки, скорее всего, кислоту он выпил вполне сознательно. Он снова разочаровался в системе, на которую приходилось работать. Радищев – из разряда благородных самоубийц.
Это краткий сценарий его судьбы.
«Кто я? Что я?»
Но Радищев был талантливым поэтом, тонко чувствовавшим природу русского фольклора, писавшим искренне и мощно. Одно из его стихотворений уж точно невозможно забыть:
- Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду? —
- Я тот же, что и был и буду весь мой век:
- Не скот, не дерево, не раб, но человек!
- Дорогу проложить, где не бывало следу,
- Для борзых смельчаков и в прозе и в стихах,
- Чувствительным сердцам и истине я в страх
- В острог Илимский еду.
Немного столь сильных стихотворений вы найдете в русской хрестоматии XVIII века. А разве не важная миссия для поэта – написать итоговое стихотворение своего столетия? А он определил его – быть может, несколько туманно, но впечатляюще:
- И сокрушил наконец корабль, надежды несущей,
- Пристани близок уже, в водоворот поглощен,
- Счастие и добродетель, и вольность пожрал омут ярой,
- Зри, восплывают еще страшны обломки в струе.
- Нет, ты не будешь забвенно, столетье безумно и мудро.
- Будешь проклято во век, в век удивлением всех.
- Крови – в твоей колыбели, припевание – громы сраженьев;
- Ах, омоченно в крови ты ниспадаешь во гроб
Но на современников самое сильное впечатление произвела ода Радищева «Вольность» - написанная искренне, с пламенем. Это, быть может, более революционная штука, чем «Путешествие из Петербурга в Москву»:
- О! дар небес благословенный,
- Источник всех великих дел,
- О вольность, вольность, дар бесценный,
- Позволь, чтоб раб тебя воспел.
- Исполни сердце твоим жаром,
- В нем сильных мышц твоих ударом
- Во свет рабства тьму претвори,
- Да Брут и Телль еще проснутся,
- Седяй во власти да смятутся
- От гласа твоего цари.
Можно проклясть, запретить, перечеркнуть эти слова, но они уже сказаны, они уже живут. И никто не сочинит столь же сильной оды во славу рабства – хотя, по крайней мере, в прозе многие пытаются. Он оказался прав, не преувеличивал: цари действительно боялись радищевского слова.
Вольность – это слово много значило для того поколения.
В его литературной деятельности проявился непростой характер: он был не из тех, кто ищет простых путей. Искал тайну русского гекзаметра, изучал фольклорные жанры. Жил в вечном поиске.
Художник Владимир Гаврилов изобразил вольнодумца в дороге. То ли из Петербурга в Москву, то ли в ссылку. Радищев видит бедные селения, видит солдат — верных защитников трона. Он грустен, как и подобает человеку, который взял на себя непосильную ношу. Но в стихах он выразил многое. Это не обесценится.
Есть много аргументов в защиту прелестей кнута и власти, которой нужно поклоняться, как божество. Но вольность все-таки – бесценный дар. Не станем от него отказываться. А, чтобы понять Радищева – «кто он? что он?», нужно просто вчитываться в его строки.