Текст: Елена Калашникова
Владимира Борисовича Микушевича (1936-2024), ушедшего из жизни в октябре, я видела много раз. Величественный, седая борода, трость, громкий голос, а дальше на первый план выступала литература, культура в широком смысле – и мое восхищение масштабом личности и деятельности. Яркий, парадоксальный. Погруженный в себя.
Несколько раз я встречала его в Литературном институте – он вел семинар по переводу с немецкого, но из-за конфликта с ректором оттуда ушел. Для интервью я пришла в конце января 2002 года в Институт журналистики и литературного творчества – был учебный день, суббота, Микушевич принимал зачет и говорил по-немецки. И я спросила, всегда ли на зачетах он говорит по-немецки. «Да. Насколько я помню, это принцип Вильгельма Гумбольдта».
Презентацию двуязычного издания полного корпуса сонетов Шекспира в Институте мировой литературы он завершил сонетами, посвященными жене Татьяне. «Новый перевод трактует шекспировский текст как единую поэму с сюжетом и действующими лицами… Работа Микушевича с Шекспиром становится этапом во всей истории русской переводческой школы», – говорилось в аннотации. Он брался за большое, за «памятники», в его библиографии произведения Новалиса и Петрарки, Рильке и Бенна, Эдмунда Спенсера и Кретьена де Труа...
Вот фрагмент нашего интервью:
- Какой язык, какая культура вам ближе? Немецкая?
- Конечно немецкая. Я вообще человек немецкой культуры, это одна из загадок моей жизни. Я с большой легкостью, будучи еще совсем маленьким, открыл для себя, что понимаю этот язык и думаю на нем, хотя у нас в доме по-немецки не говорили.
Когда я был в Германии, тамошние оккультисты считали, что я чья-то реинкарнация. Один видный германист польстил предположением, что я реинкарнация Брентано. Хотя православная церковь осуждает это учение, в моем отношении к немецкой культуре есть какие-то загадочные явления, которые я не знаю, как иначе объяснить… Немецкий и французский давались мне очень легко; английский, с которого я, наверное, перевел не меньше, требует от меня постоянных усилий.
Для многих Микушевич ассоциируется с переводами, но ощущал он себя поэтом. Вот что мне он говорил об этом: «Я не считаю себя профессиональным переводчиком даже сейчас. Скорее, я преподаватель иностранных языков. Я поэт, а не переводчик. Я не представляю себе русского поэта, который не переводил бы стихов.
- Но только все делали это по разным причинам…
- Нет, причина одна - любовь к поэзии. Почти любое стихотворение, как правило, заканчивается чем-то вроде перевода. Это касается даже русского стихотворения, с той только разницей, что по-русски перевод, который я делаю, совпадает с оригиналом. Это случай, о котором рассказывает Борхес в «Пьере Менаре, авторе “Дон-Кихота”». Главная предпосылка перевода – профессиональное знание языка, с которого переводишь.
- Что значит “профессиональное”? Свободное?
- Значит говорить и самому на этом языке писать. Например, я говорю, пишу и печатаюсь по-немецки.
Когда я «подросла», начала делать серию встреч с переводчиками художественной литературы. И первым в этом цикле был большой вечер в клубе «Билингва», посвященный международному Дню переводчика – 30 сентября 2007 года. Среди участников нескольких поколений Владимир Микушевич был самым «взрослым». А через месяц мы сделали его авторский вечер, и программа получилась очень насыщенная: фрагмент романа Эрнста Юнгера «Лейтенант Штурм», стихотворение Генриха фон Фельдеке, фрагмент «Бестиария» Филиппа Танского, канцона Франческо Петрарки, фрагмент поэмы «Королева фей» Эдмунда Спенсера, сонеты Шекспира, стихотворения Блейка, Свифта, Новалиса, Шелли, Байрона, Брентано, Бодлера, Верлена, Малларме, Рембо, Валери, Сен-Жона Перса, Кокто, Рильке, Бенна, Георге (перечисляю в том порядке, в каком он читал). Были и переложения на немецкий – «Не дай мне бог сойти с ума» Пушкина, «Я лютеран люблю богослуженье…» Тютчева, «В ресторане» Блока.
Из нашей беседы:
- Переводчик ведет постоянную борьбу с собственным тщеславием. Например, по мнению Кирилла Медведева, психология переводчика – это психология маленького человека. Каждая переведенная вещь для него – своего рода шинель.
- В том смысле, как и психология великого поэта – психология маленького человека. Гете, например, перевел Бенвенуто Челлини, причем его прозу. Я не знаю, было ли это психологией маленького человека. В каком-то смысле, может, эта мысль и верна. Творческий человек склонен к смирению. Он все время склоняется перед тем высшим, что им движет, если же у него нет благоговения, он ничего не сделает. Человек, который уверен в том, что сам что-то производит, ничего не напишет. Несомненно, это подчинение чему-то высшему – то ли духу языка, то ли “божественному глаголу”. Без этого нет искусства, это касается не только поэзии, но и всех искусств. Русской культуре вообще свойственно смирение.
- Какие собственные переводы нравятся вам больше других?
- Сложный вопрос. Среди моих переводов есть обширный пласт произведений, которые я воспринимаю как оригинальные произведения, хотя они могут функционировать и как переводы. Однажды я полушутя сказал – хотя это, возможно, было серьезнее, чем я думаю, что я никогда не переводил произведений, которых бы раньше не написал.
- То есть вы написали бы их по-русски?
- Да, в каком-то смысле. Это в значительной степени относится к переводам с языков, которые я или совсем не знаю, или знаю недостаточно.
- С каких же?
- Ну, например, мои переводы с индийских языков. Я их очень люблю.
- Что вы переводили?
- Фрагменты поэмы “Рождение Кумары”. Я немного знал санскрит, но, разумеется, был далек от того, чтобы свободно читать. Этот перевод я делал в сотрудничестве с С.Д. Серебряным, он мне раскрыл звучание этого стиха. Также переводил поэму “Гита Гавинда”. Любопытный случай произошел на вечере индийской поэзии в Доме приемов: я читал стихотворение Зофар-шаха, последнего из Великих Моголов. После восстания сипаев англичане выслали его в Рангун, где он и написал это стихотворение. По звучанию его узнали индийцы, не знающие русского; те, кто изучал язык урду, знают эти стихи наизусть. Они сразу заговорили: “Зофар, Зофар…” Такие стихи я ощущаю как свои оригинальные.
- С более близких языков такое ощущение вас часто посещает?
- Что я считаю переводом? Конечно, свои переводы Рильке. Я отождествляю себя с оригиналом, из оригинала приходит таящаяся в нем русская версия, она, между прочим, не единственная.
Готовя библиографию работ Владимира Микушевича для своей первой книги – «По-русски с любовью. Беседы с переводчиками» (М.: Новое литературное обозрение, 2008) – я целый день провела у них с Татьяной Владимировной в Малаховке. Много говорили (я больше слушала), обедали, пили чай, смотрели его публикации, и это был расширяющий опыт: словно мне прочитали много интересных лекций, перемен нет, и надо быть все время включенной в процесс. На мои предложения сделать авторский вечер Владимир Борисович всегда с радостью соглашался. Они приезжали с Татьяной Владимировной, она держала микрофон, чтобы ему удобнее было читать. Большая удача, что в серии переводческих вечеров, которые я делала в разных местах более двенадцати лет, с Микушевичем было целых четыре встречи. Интересно было наблюдать, что он выбирает из огромного корпуса, им сделанного, что звучит снова и снова. Рильке, Бенн, Новалис, Гюго, Вольфрам фон Эшенбах… Я всем предлагала представлять на авторских вечерах своё – прозу, стихи, и Владимир Борисович с удовольствием это делал. И делал это прекрасно.
На человека явно и неявно влияет то, с чем он взаимодействует – особенно если это длится долго. Переводчик и его время – как бы он ни старался быть «верным оригиналу» – тоже отражается в том, что он воссоздает. Тем более, когда сам он большая личность, автор, философ. Микушевич брался за «великое», и последней такой работой оказался «Фауст» Гёте. Жаль, что он не увидел его опубликованным.
И в завершение его стихотворение «Перевод».
- "Посредственно", - оценка по письму,
- И больше никакого урожая;
- Нет, не язык, ты сам чужой всему,
- Когда твоя земля тебе чужая.
- И даже если все дороги в Рим,
- И Древний Рим ты взял бы на заметку,
- Доказывая, что неповторим
- Ты, запертый в свою грудную клетку.
- В твоем распоряженье столько слов,
- Унылый совладелец готовален,
- Что сам ты, словно мумия, готов,
- И только потому оригинален.
- Когда бы хоть один глубокий вздох,
- Пускай хоть в безднах, если не на кручах,
- Такое тяготение эпох
- От вековых корней до звезд падучих,
- Что в просторечье музыкою сфер
- Зовется бескорыстная стихия,
- В которой ты Шекспир и ты Гомер,
- В которой Баха слушают глухие.
- И время, и пространство заодно,
- И жизнь, и смерть наедине с народом.
- Не задано - воистину дано.
- И это называют переводом.