Текст: Елена Калашникова
Среди текстов, которые на меня повлияли, много зарубежных – Милн и Линдгрен, Сэлинджер и Кафка, Фаулз и Керуак, Джойс и Борхес… Ну и стихи, конечно.
Про День переводчика я узнала от переводчика и социолога Бориса Дубина в середине 2000-х. Международный День переводчика отмечается с 1991 года. Почему именно 30 сентября? В этот день в 419-м или 420-м году в Вифлееме скончался покровитель переводчиков – святой Иероним Стридонский, автор полного переложения Библии на латынь, так называемой «Вульгаты».
Я училась в Литинституте на отделении художественного перевода, мы переводили англоязычную прозу. Иногда Владимир Александрович Харитонов, мастер нашего семинара, приводил к нам гостей – все это было интересно. Примерно к третьему курсу мне захотелось поговорить со «взрослыми», «большими» переводчиками – именно один на один, записывая интервью, но как это воплотить, я не понимала. В 1999-м я сделала первые шаги по этому пути, а весной 2001-го в «Русском журнале» появилась моя еженедельная рубрика на эту тему. В сентябре 2007-го я отметила День переводчика большой встречей в кафе «Билингва», где представители трех поколений – Владимир Микушевич, Григорий Кружков, Евгения Смагина, Татьяна Баскакова, Алеша Прокопьев, Светлана Силакова – читали свои переложения и те, что на них повлияли. Больше двенадцати лет я вела встречи с переводчиками. В 2008-м вышла книга «По-русски с любовью. Беседы с переводчиками», там 87 моих разговоров с русскими переводчиками зарубежной литературы – Михаил Гаспаров, Наталья Трауберг, Нина Демурова, Евгений Витковский, Борис Дубин, Евгений Солонович…. Выпустила три книги бесед, и большинство героев в них… да, именно переводчики. Сейчас готовлю новые книги. Так что День переводчика многократно с благодарностью мною отмечается не только 30 сентября, а почти каждый день.
Ниже – фрагменты моих разговоров с отечественными и зарубежными переводчиками.
Алексей Цветков (1947-2022) – поэт, прозаик, переводчик
Среди переводов с английского пьеса «Гамлет» Уильяма Шекспира, стихотворения Уоллеса Стивенса, с польского: стихотворения Циприана Камиля Норвида, Константы Ильдефонс Галчинского, Болеслава Лесьмяна, Яна Бжехвы, с латыни: стихотворения Гая Валерия Катулла, Публия Вергилия Марона и др.
- А как получилось, что вы решили приступить к «Гамлету»?
- Потому что плохие переводы, я хотел перевести лучше. Один не знал английского языка, у другого не очень хорошо получилось, хотя язык он знал. Я имею в виду Пастернака и Лозинского. Пастернак перетягивал одеяло на себя, может быть, этого не понимая. Он думал: шапкой закидаю, или что Шекспир ему ровня… Чтобы Шекспира переводить, надо свой язык знать, и Пастернак его, естественно, знал, но еще надо знать язык оригинала лучше, чем большинство образованных людей, и вот этого у него не было. Шекспир, особенно «Гамлет» – это каменный лес. Мой перевод на русский был где-то в районе двадцатого, а сейчас их уже больше.
- И вы довольны тем, что у вас получилось?
- В принципе, я был доволен. Дело в том, что у меня не было достаточно компетентных людей для вычитки – у автора всегда слепота, и ты какие-то вещи пропускаешь. Что-то мне поправили, был человек, который вычитывал очень тщательно, но не до конца. Что-то я поправил перед публикацией, а сейчас я не смотрю назад: ну какая разница? Сделано, и сделано. Я не буду его снова доставать и править.
- Вы с какими-нибудь шекспироведами советовались?
- Я русских шекспироведов ни во что не ставлю.
- Я имею в виду шекспироведов вообще.
- Нет, не советовался, естественно, но накупил ящик настоящей шекспироведческой литературы. Но тут ведь еще вопрос текстологии. Ведь нету никакого «Гамлета» Шекспира – есть две или три версии, они скомпилированы, между ними не такой резкий контраст, как, допустим, в «Короле Лире», где вообще две непохожие пьесы, но все-таки. Я просто выбрал издание, с которого переводил, – Фолджеровской шекспировской библиотеки в Вашингтоне, оно сделано ведущими шекспироведами.
- Были ли для вас в тексте какие-то темные места?
- Было много, я не вспомню сейчас все. Есть, допустим, там выражение «caviar to the general». «General» – это может быть «генерал», я так и прочел машинально: «икра для генералов», но непонятно, что это, а имеется в виду необразованная уличная публика, плебеи, которые не понимают, что такое икра. Я не уверен, что все загадки разгадал. «Гамлет» не самая темная пьеса, но, конечно, есть там спорные места, и я не могу поручиться, что сделал все в лучшем виде. В любом случае, ты же не создаешь на другом языке точный эквивалент оригинала, это бессмысленно, просто стараешься приблизиться еще на какое-то расстояние к оригиналу.
- Из Шекспира вы хотели перевести только «Гамлета»?
- Нет, у меня начата еще «Буря» и «Король Лир», но тут надо взять себя за уши и заставить. Пытаюсь доделать «Бурю», а потом, может быть, «Лира».
- А почему именно эти пьесы?
- «Бурю» – потому что маленькая, а «Лира» – потому что, на мой взгляд, это лучшая пьеса Шекспира. Хочется ведь на самую большую гору влезть, хотя у меня есть соблазн – но этого я точно не сделаю – переводить «хроники», но их никто не будет читать, потому что в России набор из пяти пьес – это считается весь Шекспир, а среди «хроник» есть совершенно замечательные пьесы. Когда говорят, что Шекспир – великий поэт, почему-то все думают про сонеты, нет, это пьесы, и многие из них именно «хроники». Когда «Гамлет» был у меня еще в работе, мне предложили его издать, а недавно спросили про «Бурю», на что я сказал, что, может, ее и сделаю, подтянусь. А какой-нибудь «Генрих IV» – это вряд ли, или там «Ричард II»… Я – поэт-лирик, а не эпик. Когда напишешь или переведешь стихотворение – это же быстрая отдача. Во-первых, я курю. Чем ты больше переводишь, тем больше куришь, и никакого здоровья не хватит. Во-вторых, когда переводишь стихотворение, тратишь на это часа два-три, я не работаю, как некоторые говорят: «Я вернулся, я поправил…» У меня не хватает оборудования, чтобы решать такие задачи. «Гамлет» как-то вышел на едином дыхании, не помню, сколько это заняло, несколько месяцев – не очень много. Когда встал вопрос о «Гамлете», я его прочитал еще раз, и попытался остановиться на каких-то темных местах или смотрел на погрешности прежних переводов. Все знают монолог «Быть или не быть…», и тут Пастернак старался, у него хороший перевод получился, а в остальных местах он как-то проезжал. Где у Шекспира неприличные слова, все переводчики проезжали. Не надо преувеличивать, что я тронул пласт той эпохи, нет, я так не работаю, это же было для собственного удовольствия.
Вера Бишицки (р. 1950 г.) – немецкий славист, переводчик, редактор, автор статей по истории культуры
Среди переводов на немецкий роман ‘‘Вот идет Мессия!..’’ Дины Рубиной (2001), документальная проза ‘‘Долгие беседы в ожидании счастливой смерти’’ Евсея Цейтлина (2000), повесть “История еврейского солдата’’ (2012) и воспоминания ‘‘Книга жизни’’ (2004-2005) Cемена Дубнова, повесть ‘‘Первая любовь’’ и сборник рассказов ‘‘Записки охотника’’ И.С. Тургенева (2018), пьесы ‘‘Вишнёвый сад’’; ‘‘Дядя Ваня’’; ‘‘О вреде табака’’ и рассказы А.П. Чехова (2003-2006), пьеса ‘‘Обломов – Сейчас или никогда’’ Сергея Пронина (2014), сборник писем И.А. Гончарова Анатолию Кони (2016) и др.
Лауреат премии Хельмута М. Брэма (2010) за переводы произведений русской литературы, в частности за перевод поэмы ‘‘Мертвые души’’ Н.В. Гоголя, премии имени И.А. Гончарова (2014) – ‘‘За высокий уровень перевода романа "Обломов", а также впервые осуществленный перевод и издание писем Ивана Гончарова к Елизавете Толстой, за научный комментарий к текстам, основанный на всестороннем изучении фактов жизни и творчества писателя, и широкую популяризацию его творчества в немецкоязычных странах’’.
– Что помогает вам в процессе перевода?
– Во время подготовки или в процессе работы я часто слушаю аудиокниги на русском – «Мёртвые души» или «Обломова». Мне это помогает уловить ритм текста, его поэтичность, оттенки. Вообще к переводам, особенно классики, я долго готовлюсь. Мне важно представлять контекст, личность автора. Гончаров, например, говорил, что описывает только то, что пережил. Когда находишь биографические параллели и похожие мысли в других его произведениях или письмах – это большое счастье. Поэтому читаю бесчисленное количество книг и статей, писем или записей автора и его современников, езжу в его родные края, хожу в музеи и картинные галереи за жанровыми картинами, которые дают представление о быте XIX века, изучаю обычаи того времени. На некоторое время приходится даже потеснить ощущение реальности и окунуться в мир автора, чтобы лучше понять мысли, чувства и действия героев. К тому же мне хочется поделиться находками с читателем, и я привожу в приложении, в комментариях фрагменты из других текстов, чтобы читатель, если у него есть такое желание, узнал, как у автора возникла эта мысль. Ещё надо понимать реалии: что такое окрошка или ватрушка? Для этого надо их попробовать. Но что делать с пирогом-рассольником, который фигурирует в «Мёртвых душах» у Коробочки? Даже в России эту реалию никто не понимает, потому что рассольник – это суп, а как может быть пирог с супом? Итак, максима Вергилия «rerum cognoscere causas» («познавать причины вещей») – необходимое условие моей работы. Докапываться до сути – это одновременно и вызов, и удовольствие, и счастье. Из записных книжек Гоголя выяснялось, что «рассольник – пирог с курицей, гречневой кашей, в начинку подливается рассол и яйца рубленые». Но как это передать на другом языке? Переводить напрямую нельзя. Слова, для которых нет эквивалента в немецком, я сохраняю в оригинале и сопровождаю сноской.
– Вы делаете переводы в первую очередь для себя, для близких или для читателей?
– Может быть, это звучит смешно или странно, но перевод я делаю и для автора. Для Гончарова или Гоголя. Тут нет никакой мистики, я трезвый материалист и просто хочу сделать им подарок, о котором они, конечно, не узнают, – я уверена в этом на 99 процентов. Более того, я ощущаю себя миссионером писателей, которых люблю и перевожу, и хочу, чтобы как можно больше людей познакомились с ними и их произведениями, читали их и перечитывали, ведь Гоголя, Гончарова и Чехова и у нас любят.
Ирина Алексеева (р. 1953 г.) – переводчик, синхронный переводчик, кандидат филологических наук, президент Высшей школы перевода в Санкт-Петербурге, автор книг и учебников по теории перевода
Среди переводов с немецкого романы «Блаженные времена, хрупкий мир» Роберта Менассе, «Пирамида предков» Ильзы Тильш, Canto Пауля Низона, «Закрыв глаза» Рут Швайгерт, «Михаэль. Книга для инфантильных мальчиков и девочек», «Дикость» и «Мы пестрые бабочки, детка!» Эльфриды Елинек, эссе Вальтера Беньямина, полное собрание писем В.А. Моцарта, новеллы Роберта Музиля, Густава Майринка, Германа Гессе и др.
- Как получилось, что вы заинтересовались переводом? Интерес шел из семьи?
- Мои родители – юристы, к гуманитарной культуре меня приучал дедушка – Сергей Николаевич Алексеев. Он происходил из купеческой семьи, окончил институт путейских инженеров в Петербурге. Когда я родилась, семья жила в Екатеринбурге, куда деда в 1920-е направили руководить статистическим управлением железных дорог. Потом 1937-й, его посадили, как и всех его коллег-специалистов; после десяти лет лагерей он не имел права жить в крупных городах, потом только переехал в Екатеринбург. Дедушка приучал меня к самым разным текстам. И первые наметки, что переводить, были связаны как раз с ним. Поступив на филологический факультет Ленинградского университета и получив читательский билет, первое, что я сделала, – взяла в библиотеке ранний роман Бернхарда Келлермана «Ингеборг», написанный еще до «Туннеля». Дедушка рассказывал мне об этой книге, читал ее, когда был студентом.
- Читал перевод?
- Перевод, а возможно, и оригинал. В реальном училище им преподавали немецкий и английский, но там, в отличие от гимназии, не было греческого.
Роман был набран готическим шрифтом. В семнадцать лет я постаралась освоить этот шрифт, и перевела его. Он у меня где-то лежит.
- Почему вы выбрали немецкий язык?
- Случайно. В Екатеринбурге я училась в немецкой школе, потом поступила на немецкое отделение Ленинградского университета. К моей квартирной хозяйке, у которой в Питере я снимала комнату, однажды приехала приятельница – Рита Райт-Ковалева. Софья Петровна сказала Рите Яковлевне, что я перевожу книжку, поэтому я была подведена к ней познакомиться. Рита Яковлевна спросила, что я намереваюсь переводить. Мне было семнадцать, я сказала, что хочу быть переводчиком.
- Какое она произвела на вас впечатление?
- Есть такой разряд московских и питерских дам – они решительны, категоричны и вместе с тем ставят тебя на одну доску с собой. Сейчас категоричный человек обычно ставит тебя ниже себя. Я ей сразу заявила, что хочу заново перевести всего Гете – прозу и поэзию. И, что интересно, она не засмеялась. Я видела ее один раз, мы с ней беседовали весь вечер. Это была одна из «пятниц», которые устраивала у себя Софья Петровна. На них приходил, например, Анатолий Александрович Собчак, он учил меня классическим танцам.
- Райт-Ковалева говорила про свои переводы?
- Не помню. Конечно, говорила. Но я не Эккерман, чтобы записывать за Гете. После разговора с ней я поняла, что переводчик должен многое уметь. Поэтому уже не дерзала переводить все подряд и стала пробиваться в семинар. Сначала я услышала про семинар немецкой поэзии, который ведет Ефим Григорьевич Эткинд. Мне хотелось быть там, где перевод. Мне казалось, я могу все. Потом поняла, что это не так. Семинар Эткинда довольно быстро закрылся. Следующему руководителю семинара – Юрию Николаевичу Афонькину – я принесла переводы стихов Гете, которые делала еще в школе. Он их раскритиковал, сказал, что ритм не тот, что-то еще не то. Я немножко увяла и на несколько лет затихла. Это был третий-четвертый курс университета. Потом я увлеклась техническими переводами, стала сотрудничать с патентным бюро. И так у меня параллельно пошло: для денег переводила одно, для души – другое, причем без всякого шанса на публикацию.
Анатолий Либерман (р. 1937 г.) – лингвист, литературовед, поэт, переводчик, критик, доктор филологических наук
Автор книг «Исландская просодика» (1971), Germanic Accentology (1982), Word Heath (1994), «Врачевание духа. Стихи и переводы» (1995), Mikhail Lermontov. Major Poetical Works (1983), On the Heights of Creation. The Lyrics of Fedor Tyutchev (1993), Etymology for Everyone: Word Origins… and How We Know Them (2005), An Analytic Dictionary of English Etymology: An Introduction (2009) и др. Редактор, один из переводчиков, автор предисловия и комментариев книги Vladimir Propp, Theory and History of Folklore (1984), редактор, переводчик и автор предисловия книги N.S. Trubetzkoy, Writings on Literature (1990), редактор, один из переводчиков и автор послесловия книг N.S. Trubetzkoy, The Legacy of Genghis Khan and Other Essays on Russia’s Identity (1991) и Studies in General Linguistics and Language Structure (2001) и др.
Среди переводов с английского: сонеты Уильяма Шекспира (1972, 1995), стихотворения Роберта Луиса Стивенсона (1993), Томаса Гарди (2001), Уильяма Хенли (2004), с немецкого: стихотворения Альфреда Бренделя (1998), с исландского: стихотворения Йона Хельгасона (1974); на английский: стихотворения Федора Тютчева (1986), Ольги Бешенковской (1993), Николая Олейникова (1993), Евгения Боратынского (2007 – по хронологии публикации) и др.
- Расскажите о том, как вы редактировали перевод «Беовульфа». Вот цитата из моей беседы с В.Г. Тихомировым: «Дальше была целая эпопея поисков ключа к переводу, а также ученого, который взял бы на себя редактирование, статью и комментарии. Эти поиски по цепочке привели меня сначала в Ленинград к М.И. Стеблин-Каменскому, а от него к Ольге Александровне. Так мы познакомились, и именно с ее помощью я нашел-таки окончательный ключ к “Беовульфу”. Однако быть научным редактором перевода она категорически отказалась, полагая себя не лучшим знатоком древнеанглийской поэзии. Предложила вместо себя действительно одного из лучших тогда специалистов – А. Либермана из Ленинграда. Он и был научным редактором, он же написал комментарий и вступление. Только вот беда – “Беовульф” уже чуть ли не в верстке, а Либерман как раз в этот момент навсегда убывает за пределы СССР. По тогдашним временам это значило, что статья и комментарий должны быть сняты. Как можно издавать “Беовульфа” без них? Вот тут-то Ольга Александровна в последний момент, насколько я знаю, прямо в Шереметьево, юридически оформила эти тексты на свое имя, и вышли они из печати за ее подписью». Но ведь под вступительной статьей стоит фамилия А.Я. Гуревича.
- Все верно. Дело в том, что поначалу к каждому памятнику предполагалось отдельное вступление. Когда я был исключен из «авторского коллектива», Гуревичу пришлось написать общую статью, которой открывается том.
В те времена телефона у меня не было, а может, и у Ольги Александровны тоже, не помню. Она мне пишет: «Что делать? В издательстве предлагают вот что…». Я ее умоляю согласиться: «Оля, послушай, ты поставишь под комментариями свое имя, и я никогда не расскажу, что я их автор». Она: «Именно по этой причине я расскажу об этом как можно большему количеству людей». Я никому об этом не рассказывал, пока несколько лет назад мне не пришло письмо из издательства «Азбука»: «Мы хотим переиздать "Беовульфа", обратились к Ольге Александровне, а она дала ваш адрес». И тогда уже комментарии вышли под моей фамилией. Недавно в одном предисловии, написанном по-английски, я рассказал эту историю более чем тридцатилетней давности. Если Ольга Александровна ее обнародовала, то и мне молчать нечего.
Ключ к «Беовульфу» найти трудно. Трудность в том, что древнеанглийская строка, как и эддическая, слогов не считает. Сейчас все избалованы (или испорчены) свободным стихом, но текст «Беовульфа» должен течь. Тихомиров – переводчик высокого класса, но он переводил с подстрочника, не зная древнеанглийского. После «Беовульфа» они с Ольгой Александровной работали над другими древнеанглийскими текстами. Как-то мы ехали с ним в метро, он ткнул в какое-то место «Старшей Эдды» и сказал, что не понимает, что оно значит. «Это такие колесики, на которых корабль спускали в воду», – сказал я. И когда он увидел, что я с листа могу разъяснить трудное место, он поверил, что я буду хорошим редактором.
Работа моя была, скорее, научной, чем поэтической, и заключалась в том, чтобы не дать Тихомирову перейти на Никитина (в таких случаях я писал на полях: «Под большим шатром // Голубых небес…» и он переделывал) и чтобы в переводе не было ошибок. Результатом я очень доволен. Перевод Тихомирова интересно читать. Чувствуется, что это вариант русской поэзии, а не просто проза, напечатанная столбиком. Существует около двадцати переводов «Беовульфа» на английский, все скучные, кроме версии Дэвида Райта, но он перевел поэму прозой, так что нет предмета разговора. То же сделал с великими средненемецкими поэмами А.Т. Хатто, и его переводы на английский блистательны. По-русски все эти произведения читаются в стихотворном виде хорошо, а по-английски получается нечто помпезное, тяжелое и утомительное. Не знаю, почему.
«Эдда» на западноевропейских языках (я знаю ее по-английски, по-немецки, по-голландски и по-французски) вполне приемлема.
- Вы переводите с нескольких языков – исландского, английского, немецкого и русского.
- Слышали про Альфреда Бренделя? Лучший пианист современности уровня Горовица или Рахманинова. И очень хороший ироничный поэт, который пишет по-немецки свободным стихом. Я его чуть-чуть переводил. А так немного с английского и много на английский.
- С английского вы и Гарди переводили, и сонеты Шекспира, и Хенли…
- Ну и что! Сравните с Витковским, который за год переводит тысячи строк. А я у Гарди перевел, наверное, строк сто, а может, и ста не набежит. Отвлекаясь немного, скажу, что как-то я написал рецензию на книгу переводов Витковского с раннеголландского – "Назидательные картинки" Константейна Хейгенса (Huygens). Замечательная книга и прекрасные переводы. Я тоже решил перевести одно стихотворение с раннеголландского. Витковский, наверное, перевел бы его за полчаса, а я две недели выхаживал восемь строчек от дома к университету и обратно и перевел, может быть, даже лучше Витковского. В стихотворении «Карлик» сказано, что в окне видна его круглая тень в полдень (een' ronde middaghschauw). Но слово «круглая» слишком длинное даже в форме «круглый». Его в короткую строчку не вставить, так как есть еще «полдень». Витковский все же тень сохранил, но без эпитета. Однако без эпитета пропадает весь эффект. Я махнул рукой и обошелся без тени; гордиться особенно нечем.
Я так и написал в рецензии: если переводить строфами, как можно переводить поэмы Лермонтова, спешка не опасна. Она тем более не опасна, если единица измерения – сборник. Спешит и Витковский при всем своем выдающемся таланте и блистательной технике.
Алехандро Гонсалес (р. 1973 г.) – аргентинский переводчик и исследователь русской литературы
Среди переводов на испанский пьесы и рассказы Антона Чехова, полное собрание пьес Ивана Тургенева, повести Льва Толстого, Федора Достоевского, рассказы Леонида Андреева и др.
– Вы сильно меняетесь за время работы? Чувствуете, как текст на вас влияет?
– Наверное, да. Интересный момент – я слишком привык к литературе XIX века, и хотя Тургенев не писал как Достоевский или Толстой, у каждого свой слог, тем не менее язык эпохи общий, и у меня выработался некий автоматизм в переводе литературы XIX века. А у Булгакова или Леонида Андреева – другой язык, другие приемы, и это заставляет меня лучше писать. Я перевел ранние рассказы Булгакова, и по ним видно, что в ХХ веке другая литература, и чтобы воссоздать ее на испанском, требуется больше энергии, сосредоточенности, и я чувствую, что лучше пишу.
– Расскажите о своей жизни в России. Как возникла идея сюда переехать?
– Аргентина – хорошая страна, только далеко находится, а с Австралией – еще хуже, это остров. У нас есть соседи – Чили, Уругвай… но все очень похожи, издалека все похожи. Я хотел, видимо, уехать из Аргентины, набраться опыта, увидеть мир и подумал: «Почему не Россия? Я ведь хорошо знаю русский язык». В Аргентине русский язык ты можешь освоить только до определенного уровня. Французский, английский, итальянский можно блестяще выучить, а вот с русским или японским не так. До какого уровня можно выучить японский в Москве? Наверное, надо ехать в Японию и жить там год, общаться. Во-вторых, я хотел совершенствовать свой русский, поэтому стал искать летние языковые интенсивы в Москве и Петербурге, но все было дорого, тогда я посмотрел похожие программы в других городах. Так я узнал, что в Петрозаводске, в Карелии, есть специалисты по Достоевскому, и решил ехать туда. В 2005-м я приехал в Петрозаводск на три месяца, а потом остался там еще на 11 месяцев. Сначала я каждый день занимался русским языком, а потом – два раза в неделю. Мне разрешили посещать занятия на филологическом факультете, спецкурс там читал Владимир Николаевич Захаров, большой специалист по Достоевскому, мы с ним познакомились. Время моей учебы истекало, но я на всякий случай решил поискать работу в России. На мое письмо ответили из школы испанского языка в Петербурге. Я поехал на собеседование, они сказали: «Хорошо», но все-таки я вернулся в Аргентину. Четыре месяца искал работу в университетах – хотел преподавать литературу, но не мог ничего найти. Мне снова написали из Петербурга: «Ты готов приехать?» – «Да!» – сказал я. В мае 2006-го я вернулся в Аргентину, а в сентябре был уже в Петербурге и прожил там до января 2014-го. Преподавал испанский язык и переводил русскую литературу на испанский.
Алла Смирнова (р. 1961 г.) – переводчик, преподаватель
Среди переводов с французского романы Марселя Пруста «Обретенное время», Жана Жене «Чудо о розе», «Богоматерь цветов», «Влюбленный пленник», Амели Нотомб «Петронилла», роман «Торжество незначительности» и эссе Милана Кундеры и др. Лауреат премии «Триумфальная арка» за перевод стихов Маркса Жакоба и премии им. Мориса Ваксмахера за перевод стихов Жана Жене.
- Что легче переводить — прозу или стихи, или это зависит от текста?
- От текста зависит. У меня была довольно сложная проза. Я переводила Пруста «Обретенное время» — это, конечно, текст дикий. Стихи всегда сложно. Очень всегда боюсь подступать, я всегда начинаю переводить стихи с ощущением жуткой паники, что в этот раз ничего не получится. То, что в предыдущий раз было такое же ощущение, но в итоге там что-то получилось, оно не спасает и недовольство собой всегда. Вообще это какой-то трагический момент в жизни переводчика, когда мы видим готовый результат, когда думаем, хорошо получилось или нет, мы сравниваем результат не с оригиналом, а с тем идеальным переводом, который, безусловно, сложился у нас в голове, и, разумеется, всегда до этого идеального перевода недотягиваем. И это страшная мука, когда ты понимаешь: и тут опять не получилось. Как ни странно, потом по прошествии многих лет даже вдруг, когда натыкаешься на свой перевод, спустя десять лет может возникнуть ощущение: «Ай да Смирнова! Ай да сукин сын!», но это ощущение возникает непременно с другим ощущением: «Когда-то я была талантливая, а куда сейчас все делось?.. и сейчас все равно ничего не получится».
- А можно сказать, что с возрастом все страшнее и страшнее?
- Это абсолютно точно: все страшнее и страшнее, и страшнее оказаться не на уровне себя же, это помимо всех других страхов. Страшно, что получится хуже, чем ты делал когда-то, и это все заметят и скажут: «Ну вот, ушло», и это очень страшно.
- Большинство текстов вы сами отбираете для перевода или издатели предлагают?
- Получается, что любимых авторов я выбирала сама, но некоторые авторы, которых я переводила по договору с издателями, становились любимыми. Например, я переводила дивный роман «Длинные цели» Поля Морана, так же Пруста, в общем, случайно, Кундеру мне предложили перевести, но это особая песня. Вообще у меня не было опыта работы с живым писателем, тем более, таким по-человечески сложным, как Кундера. Он переводчиков отбирал, библиографии требовал, разве что флюорографию с анализами не затребовал. Он очень внимательно смотрит на текст, он знает русский язык — ему кажется, что знает, — и придирается буквально к каждой запятой. Сколько раз возмущался, почему здесь не точка с запятой, а запятая у меня, но, видимо, мы с ним нашли общий язык, потому что три книги я его перевела, сейчас, дай бог, буду четвертую. Все-таки французский не его родной язык, и он много писал эссе. А тут вдруг совсем недавно, я бы даже сказала в начале этого года, весной, издал роман во Франции и, видимо, я его буду переводить, сейчас как раз идут разговоры с «Галлимаром», надеюсь, что буду. Человек он сложный, почему-то он ко мне хорошо отнесся, и мы с ним общаемся, когда я приезжаю в Париж, мы с ним видимся, и даже не обязательно всегда по делу.
- Кофе пьете?
- Да-да-да, кофе пьем, и не только.
