Текст: Андрей Васянин

Константин Паустовский, Пауст, как его называли, работал на заводах, был вожатым трамвая, санитаром, журналистом и даже рыбаком. Чем бы писатель ни занимался, куда бы ни ехал, с кем бы ни знакомился — все события его жизни откладывались в памяти автора и рано или поздно становились темами его книг. Этот феномен и изучает Олег Трушин, писатель и краевед, исследователь Мещерского края, через любовь к которому и познакомился с автором повести «Мещерская сторона» Паустовским.

Книга Трушина подробна, как проза его героя, он внимателен к деталям, бережно интерпретирует мотивы поступков своего героя, отыскивая их следы в его прозе. Отдает должное ее романтичности и изысканности, не забывая моменты, о которых Пауст, возможно, хотел бы забыть.

С разрешения издательства публикуем фрагмент.

Олег Трушин "Паустовский: Растворивший время"

• Изд-во: М.: Молодая гвардия, 2024 (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; вып. 2024).

Нельзя сказать, что Паустовскому хотелось писать о войне. Но в то же время почти всё, что выходило из-под его пера в два последних фронтовых года, так или иначе было подчинено этой теме. Рассказы, среди которых следует выделить такие, как «Белая церковь», «Приказ по военной школе», «Робкое сердце», «Бессмертное имя», «Стеклянные бусы», «Похождение жука-носорога», «Стальное колечко», «Дождливый рассвет», несли печать войны. В 1943 году Паустовский пишет статью «Всё, что видел», в которой рассказывает, с чем ему пришлось столкнуться во время пребывания на фронте.

Но самым загадочным произведением, в котором война при описании блокадного Ленинграда стала фоном, был роман «Дым Отечества», который Паустовский начал писать осенью 1943 года и на следующий год уже завершил.

Роман состоит из двух частей. В первой действия происходят ещё до войны, во второй — во время войны и после. Текст произведения перенасыщен героями, в образах которых иногда очень чётко улавливаются черты реальных лиц, окружавших Паустовского. Сюжет романа завязан на пушкинской теме, очень близкой автору. Перед читателями проходит Михайловское, Успенский собор Святогорского монастыря, Ялта. Одесса… Во второй части романа на его страницах появляется блокадный Ленинград.

Сразу после написания романа одна из его глав, какая неизвестно, «удивительным» образом была утеряна. Но как? При каких обстоятельствах? Об этом ничего не известно. Не говорит об этом и сам автор в коротеньком предисловии к роману. Знаем лишь одно: во время создания романа Паустовский ещё находился в браке с Валерией, жил в квартире «писательского дома» в Лаврушинском, и «Дым Отечества» ни в какое издательство не предлагал.

Паустовский указывает, что обретение утерянной главы происходит только в 1963 году, благодаря некой читательнице из Казани, которая, прочитав его книгу «Потерянные романы», сообщила ему, что видела рукопись романа «Дым Отечества» в Государственном литературном архиве. Подчеркнём: это официальная версия «обретения» романа спустя 20 лет после его написания. Но кто такая эта читательница? И почему из Казани? И в каком таком архиве рукопись была найдена? Государственных архивов много!

А терялся ли роман вообще?

Как видим, вопросов много, и ни на один из них ответа нет. Учитывая склонность Паустовского к импровизациям и выдумкам, история с пропажей романа выглядит весьма романтично и в то же время наводит на определённые раздумья. Есть предположение, что «путаная» судьба романа мистифицирована самим Паустовским. В причине попробуем разобраться. Разумеется, в поиске истины автор не претендует на исключительность, а всего лишь выстраивает определённую версию, которая может быть оспорена.

В 1943 году в блокадном Ленинграде выходит в свет небольшая малоформатная книга рассказов Паустовского «Ленинградская ночь». Одноимённый рассказ из этого сборника Паустовский впоследствии переименует на «Симфонию».

В рассказе говорится о том, как суровой зимой 1941 года двенадцатилетняя девочка, голодая и погибая от истощения, отдаёт весь свой хлеб композитору, который сочиняет в зимние дни и ночи блокадного Ленинграда симфонию. Однажды девочка падает на улице в голодном обмороке, и спасшие её бойцы-краснофлотцы приводят её домой, где узнают о создании героической симфонии. Удивлённые, они просят композитора сыграть эту самую симфонию при открытых окнах, когда около дома будет проходить колонна бойцов, отправляющихся на фронт.

Без сомнения, сюжет был навеян историей создания Симфонии № 7 «Ленинградская» Дмитрия Шостаковича. Казалось бы, в сюжете рассказа нет ничего крамольного, за что можно было бы упрекнуть его автора. Но читателям, лично перенёсшим блокадные испытания, любой штрих, не соответствующий реальности, не просто «рвал» душу, он вызывал негодование и побуждал сорвать маску несправедливости.

Следом за выходом «Ленинградской ночи» журнал «Октябрь» № 1—2 за 1944 год публикует статью Ольги Берггольц «Ленинградский опыт», в которой она с резкой критикой обрушивается на Паустовского за его «блокадную «новеллу.

Критика рассказа действительно была ошеломляющая: «Эстетизировать войну так же грешно и отвратительно, как умалчивать о жертвах и усилиях, потребовавшихся для величайшей победы. В обоих случаях это значит обесценить победу. <…> Я не сомневаюсь, что талантливый писатель Паустовский был исполнен самыми благородными намерениями, но то, что он написал, вызвало в Ленинграде чувство оскорбления».

Берггольц прошлась по всей новелле, указав на каждую «вольность» автора в отношении описания блокадного Ленинграда, детально подчеркнув её противоестественность по отношению к реальности.

Так, относительно повествования о том, что у упавшей девочки Вари ворона подбирает выпавший из её руки хлеб, Берггольц пишет, что «…в декабре сорок первого года в Ленинграде уже не было ни одной вороны, ни одной птицы: ворон и голубей съели, а воробьи вымерли сами, оттого, что человек не оставил им ни крошки пищи». И в том, что краснофлотцы, найдя упавшей от голодного обморока девочку Варю на набережной, приведя её домой, дают ей «ковригу хлеба» и банку с лососиной, Берггольц находит полное непонимание автором темы блокадного Ленинграда, так как никаких «ковриг хлеба» и уж тем более лососин, окромя пайки хлеба у краснофлотцев просто быть не могло. И уж совсем крайнее негодование Берггольц вызывают строки, где композитор, найдя внутри рояля «ковригу хлеба», спрятанную для него Варей, съедает её один «в присутствии голодного ребёнка, не делясь с ним». И как резюме ко всему сказанному: «И после этого Паустовский пытается убедить нас, что этот “ленинградец” (а по-нашему — моральный мертвец) тут же сочиняет какую-то “вдохновенную” музыку. Конечно, в это время идёт ужасный обстрел (какой же ленинградский рассказ без обстрела?)… композитор играет, и пламя взрывов и пожаров “отражается в косо стоящей крышке рояля”.

Независимо от благих намерений, нужно потерять гражданский и писательский стыд, чтобы изображать великую ленинградскую трагедию посредством этаких “па-де-зефиров». Я вовсе не хочу сказать, что нужно писать только так, «как было в жизни”. Нет. Но для того, чтобы сочинять, вымышлять, отбирать, то есть, чтобы проделать всю подлинную творческую работу художника и сказать настоящую правду о жизни — необходимо точно знать действительность, и много о ней знать. Есть темы, которые требуют, наряду со смелостью и дерзанием, величайшего художественного целомудрия. Такова, например, тема Ленинграда…»

Да, в своей статье Берггольц беспощадна к Паустовскому. Она знала цену каждого сказанного ею слова о блокаде. И ей можно простить резкую тональность в адрес Паустовского.

Вряд ли Паустовский не читал этой статьи. Он понимал, о чём писала Берггольц. Она писала правду, его же новелла была изящной беллетристикой, может быть, несколько «густо» подкрашенная романтикой доброты. Конечно, Паустовский знал о том, что происходило в блокадном Ленинграде, но… писать об этом не мог. Описание любой трагедии в подобающей для неё «сочности» красок было для Паустовского противоестественно. Но и обойти в своём творчестве тему блокады Ленинграда он не мог, так как очень любил и был предан всей душой городу на Неве, с которым его многое связывало.

После этой достаточно неприятной истории Паустовский не захотел ещё раз наступать на одни и те же грабли и решил до поры до времени «потерять», по всей видимости, именно вторую главу романа «Дым Отечества», в которой был «задействован» блокадный Ленинград. И… правильно сделал.

В несколько переработанном виде роман «Дым Отечества» выйдет в 1963 году в журнале «Москва» и следующим годом будет издан отдельной книгой. Большая критика обойдёт роман стороной. А вот читательские отзывы на него будут поступать не только на адрес издательств, но и на имя Паустовского. В одном из таких писем Гроссман Александр Миронович из Ленинграда напишет Паустовскому:

«Описание блокадного Ленинграда — неудачно. Оно так же близко к истине, как декорация — к натуре». Ну что же, от критики роман не «спасло» и время.

Но вот на этот раз Берггольц промолчала…