Текст: Дмитрий Шеваров / РГ
Так, в Париже по приглашению Общества французской литературы оказались три советских писателя: Константин Паустовский, Виктор Некрасов и Андрей Вознесенский.
Каждый день журналисты осаждали скромный отель, где поселились гости. Паустовский интервью избегал - ему было семьдесят лет, он перенес инсульт и быстро уставал.
Чуть свет Константин Георгиевич тихо покидал гостиницу и скрывался в соседних переулках. В первую очередь направлялся на рынок - любоваться на пиршество красок, слушать говор разноязыкой толпы. Потом Паустовский шел к Сене, где медленно бродил от одного букинистического развала к другому. Обедал где-нибудь в малоприметном кафе.
Но одному корреспонденту Паустовский отказать никак не мог. Это была его французская переводчица Лили Дени. Она перевела около двухсот произведений русской классики, и в ее стремлении познакомиться с Паустовским не было ничего конъюнктурного.
Беседа Дени и Паустовского появилась в печати только в июле 1968 года, после известия о смерти Константина Георгиевича.
А в 1962 году Лили Дени не спешила с публикацией, ее разговор с русским писателем был камерным и не касался горячей повестки дня.
В России парижская беседа с Паустовским появилась в печати лишь в 1990-е годы, и в таком малотиражном издании, что прочитать ее смогли очень немногие.
Еще несколько слов о Лили Дени. Родилась в 1919 году. В годы Второй мировой войны - участница Сопротивления. В 1950-е годы дебютировала как переводчица советской литературы. Переводила Андрея Платонова, Юрия Казакова, Василия Аксенова, Юрия Трифонова. Скончалась в 2015 году. Основательница ассоциации литературных переводчиков Франции.
Лили Дени и Константин Паустовский. Зима 1962 года
Я нашла его в гостиничном номере. Маленького, в облегающей куртке. Он сидел в кресле опустив руки. Глубокие морщины на худом лице расходились как прожилки на осеннем листе. Как я должна была начать? Я знала, что он ненавидит пустословие.
И тогда я ему улыбнулась. Наша беседа началась.
Чтобы приехать в Париж, вы пренебрегли запретами ваших врачей. Почему?
Константин Паустовский: Потому что это мечта всей моей жизни. Вы не представляете, что Париж означает для нас, насколько мы воспитаны на французской культуре.
Оправдались ли ваши ожидания от встречи с Парижем?
Константин Паустовский: Мысленно я знал здесь каждый камень. Но красота этого города, его опаловые туманы... Вот я иду в Лувр, прохаживаюсь по залам, размышляю, даю отдохновение уму... Знаете ли вы, чем был для нас сталинский период? Это было моральное увечье миллионов людей.
Говоря такое, вы радуете врагов СССР.
Константин Паустовский: В таком случае они стоят не больше, чем и сами виновники катастрофы.
А как вы прошли через все это?
Константин Паустовский: Не только я, но и Каверин, Шкловский, Всеволод Иванов, Казакевич, Ахматова. Когда мы были молоды, я говаривал, что мы прогоняем смерть смехом. Но вот настало время, когда и смех оказался бессилен. Я даже не знаю... может быть, то, что мы выжили, - случайность. К тому же я всегда держался как можно дальше от Москвы.
Не думаете ли вы, что все это может однажды повториться?
Константин Паустовский: Есть люди, которые стремятся придать этакий оттенок безобидности, даже чуть ли не успеха всему тому, что произошло в эпоху культа личности. Но всякий раз, когда хотят оправдать Сталина, то поступают просто чудовищно по отношению к жертвам культа личности, по отношению к элементарной человеческой совести. Другие могут сказать вам, что лучше все забыть... Но нет! Если люди забывают все так быстро - им просто надо кричать правду, повторять о ней везде и всюду. Это воспрепятствует повторению прошлого. Будут срывы? Может быть. Но недаром смелость является третьим принципом писателя.
Почему у вас так мало переводят современную французскую литературу?
Константин Паустовский: Объяснение здесь простое. До Двадцатого съезда все боялись распространять "западный яд". Я оптимист и верю в здравый смысл. Жизнь течет очень медленно, но ее поток не повернуть вспять. Я думаю, что вы буквально ворветесь к нам. Я считаю, что мы находимся на пороге подлинного Ренессанса, нового золотого века русской прозы, что для этого необходима свобода обменов. Я верю также, что абсолютно все может и должно быть сказано. И, следовательно, мы будем вас читать все больше и больше... На самом деле у наших литератур разные назначения, и нашей главной задачей на протяжении сорока лет было спасти культуру.
Кого вы считаете мэтрами литературы?
Константин Паустовский: Мериме, Флобер, Мопассан.
А среди русских писателей?
Константин Паустовский: Исаак Бабель, с которым я был знаком очень близко. А также наши классики, кроме Гончарова и Достоевского.
Почему эти - исключение?
Константин Паустовский: Это вопрос профессионального родства. Другие писатели побуждают меня писать. А от Достоевского у меня ручка падает из рук.
Почему?
Константин Паустовский: Я не оспариваю гениальности Достоевского, но, видите ли, он слишком мрачен. Я принимаю многих его героев, но не отца Карамазова, не Смердякова, это слишком болезненно. Я оптимист, я - тот, кого называют "конкретный романтик". Конечно, я вижу вещи такими, какие они есть, но я люблю жизнь, и любой факт, любой предмет мне дороги. Я вот признаюсь вам: когда я колеблюсь или сомневаюсь, я говорю себе: "А что бы ты сделал в двадцать лет?" И я делаю то, что я сделал бы в двадцать лет.
- Les Lettres francaises. 1968.
- Перевод Ю. Леонидова.
- * Печатается по изданию "Мир Паустовского. Избранные страницы". Нижний Новгород, "Деком", 2003.
Мимолетный Париж
Для познания Парижа, равно как и всего мира, человеку нужно свободное сердце, ясный разум, доброжелательство к другим народам и, конечно, отсутствие бахвальства и самомнения.
Нужно сердце, не отягченное недоверием и страхом, и разум, не знающий пристрастия и скептицизма. Люди, ищущие поводов для недовольства, никогда не узнают простой истины, что в конечном счете жизнь хороша.
Я был в Париже так недолго, что не имею права говорить о нем больше, чем сказано здесь. Но я оставил в нем частицу своего сердца. Это обстоятельство в какой-то мере может оправдать мои короткие заметки.
Париж существует как нечто цельное, огромное, залитое дымным солнечным светом, сверкающее блеском окон, витрин, листвы, головокружительно высокой голубизной неба и зеленью тех парков, где всегда пахнет весной - сначала подлинной, а потом той, что сочится с запахом фиалок из теплиц, цветочных киосков и кафе.
Говорят, этот запах можно услышать в Париже даже в сырые зимние дни.
- Константин Паустовский
Пишите Дмитрию Шеварову: dmitri.shevarov@yandex.ru
Оригинал статьи: rg.ru
