Называть книгу Дмитрия Данилова «Пустые поезда» "необычной" так же избыточно, как называть романы Льва Толстого "длинными". Это качество столь же присуще прозе (да и поэзии) Дмитрия Данилова, как циклопические размеры — русскому классику XIX века.
Но необычность этой книги обусловлена не только творческой метòдой автора, но и двумя его личными обстоятельствами, общим и частным. Общее – отражено в заголовке, «Пустые поезда 2022 года». Год – важен. В 2022 году у нас у всех образовалось много пустоты и много новых ощущений (не обязательно пустотных), которые необходимо как-то передать и зафиксировать. Что же касается личного – Дмитрий Данилов начал свои челночные поездки по «малодеятельным линиям» (это официальный термин РЖД) 11 января 2022 года (и закончил 12 марта 2023 года), на фоне того, когда его собственная мама лежала в ковидном отделении больницы с инсультом. И с общим пониманием, что выбраться из него будет трудно – а более вероятно уйти в другую сторону. Что, к сожалению, и произошло, как следует из посвящения книги, уже 29 января того же 2022 года.
И эти невесёлые обстоятельства, естественно, отразились во взгляде автора-повествователя на окружающую действительность. Первое, что он замечает, садясь в поезд на рассвете зимнего утра – «настоящий российский флаг»: не бело-сине-красный, а серо-черно-белый – небо, полоса леса и снег полосы отчуждения, упирающейся в окна вагона. А чуть позже обращает внимание на саму эту полосу – застроенную какими-то сараюшками, гаражами, «заставленную устройствами непонятного назначения, сваленными в кучи строительными материалами, просто отдельными трудноопознаваемыми предметами». И это, по его ощущению, «такой особый слой реальности, который бывает только в полосе отчуждения железной дороги в России, это довольно трудно описать словами, да и не надо описывать, все это видели раз сто или тысячу, единственные слова, которые реалистично описывают эту реальность, — “непонятно, что это такое”. Вот так и тут, так и тут».
Последние загадочные слова – еще одна отчетливо выраженная константа этих медитативных, как бы бесцельных путешествий: не «выученная», а «вынужденная» беспомощность. Герой без конца названивает в больницу, чтобы узнать, что там нового, а там все время занято, занято, занято, а когда он всё-таки дозванивается, то ему звонко и равнодушно отвечают, что ничего нового, всё по-прежнему и сделать ничего нельзя. Что, конечно, невыносимо для всякого взрослого человека, привыкшего более-менее самостоятельно распоряжаться своей жизнью. Это привычное и казавшееся неотъемлемым ощущение возможности самому строить планы на ближайшее будущее оказалось сильно поколеблено в феврале 2020 года с началом карантина – и так и не восстановилось.
Антидотом, терапией для этого невыносимого всякому взрослому человеку ощущения и стали для Данилова бессмысленные на первый взгляд поездки по малодеятельным железнодорожным линиям. Когда проносишься в едущем по прямой теплом и ярко освещенном поезде сквозь тёмное и отчуждённое пространство непонятно чего, кажется, что жизнь приобретает смысл. Даже если у не курящего Дмитрия, в отличие от Цоя, нет в кармане пачки сигарет. Но зато, впрочем, всегда есть ёмкость с другой привычной «константой» российской жизни, к которой он время от времени прикладывается, хотя не заостряет на этом внимания.
Но как этот полуперформанс, полусеанс психотерапии, в котором не поезд просится мимо станции, и не станция мимо поезда, а "всё проносится мимо всего", передать средствами драматического театра? Перед молодым режиссёром Алексеем Золотовицким стояла задача столь же необычная, как и инсценируемое им произведение. Как прикажете перенести в театральную коробку текст, в котором нет ни любовной интриги, ни пинг-понга остроумных реплик, ни исторических личностей и событий, а есть только какие-то взгляды в окошко, за которым все серым-бело, и отчуждённые, словно инопланетные наблюдения?
Первое, что делает режиссёр – даже не раздваивает, а расчетверяет героя. В вагоне поезда, стоящем как бы в разрезе на поворотном круге как на анатомическом столе, едет не один, а сразу четверо мужчин среднего возраста, в диапазоне от «под тридцать» до «за пятьдесят». И функции рассказчика переходят от одного к другому по какой-то сложной траектории. При этом один из них, герой Виталия Тимашкова, которого хочется назвать «главным рассказчиком», по типажу, по амплуа похож на героя Евгения Цыганова – но не прославившего его булгаковского Мастера, а Виктора, героя фильма «1993» – интеллигента, сознательно залезшего в андеграунд, в прямом смысле – пошедшего на работу в Москанализацию, когда развалилось НИИ, где он проектировал что-то космическое.
Это примерно то же, что делает и лирический герой Данилова. Его, успешного (по российским меркам) столичного литератора жизнь отнюдь не вынуждает ездить по забытым богом и людьми тупиковым железнодорожным линиям, – это его сознательный выбор. Или, если угодно, перформанс современного художника. В ходе которого он становится "своим" до такой степени, что сам превращается на какой-то момент в коробейника, продающего чай каркаде (возможно - привет опыту самого Данилова девяностых, когда он и впрямь продавал в вагонах пачки чая, что описано в его книге "Черный и зеленый").
Другие чисто театральные приёмы, которых не было в тексте, постулированы постановщиком на страничке спектакля на сайте театра:
И действительно. Поездка по линии «Псков — Дно» не может не вызвать у всякого русского человека воспоминаний об отречении Николая II – и в театре эти воспоминания не просто рефлексируются, но и воплощаются на сцене самым неожиданным и буквальным образом. А постоянные мысли о маме отливаются в пропеваемый всеми персонажами соответствующий фрагмент из «Богемной рапсодии» Меркьюри – ход эффектный, но всё-таки предсказуемый и заимствованный.
Менее предсказуемый и более тонкий приём – два женских персонажа: то попутчицы, то проводницы, а чаще – воплощение той самой безликой силы, силы неопределённости, с которой всю дорогу (буквально) бьётся и в которой вязнет герой. Именно они повторяют на разные лады «занято, занято, занято». И не случайно говорят порой в унисон, как персонажи из не случайно упомянутой режиссёром «Алисы», точнее, советского мультика по «Алисе»: «Не задерживай его, девочка! Знаешь, сколько стоит его время? Тысяча фунтов одна минута!»
Впрочем, здесь они говорят что-то другое – но точно с таким же снисхождением и всеведением по отношению к растерявшейся «Алисе», готовой безропотно выполнять все требования этой странной силы.
Что ж, ассоциации с Алисой в Зазеркалье вполне уместны. Только чудеса здесь не столь нарядные. Зато куда более жизненные. Потому что происходят не в викторианской Англии, а здесь и сейчас.