Мы продолжаем публиковать рецензии выпускников пятой Школы критики имени В.Я. Курбатова - проекта крупнейшей литературной премии "Ясная Поляна". Работы написаны на книги из Короткого списка "Современная русская проза" - главной номинации премии. В партнёрстве с премией публикуем лучшие критические обзоры, предоставленные "Году Литературы" прямиком с "Ясной Поляны".
Текст: Мартынова Д.В.
Алексеева Н. "Белград"
М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2025. – 416 с.
Чехов жив?
— Галлюцинация кончилась!
— сказал Коврин и засмеялся. — А жаль.
В своем втором романе «Белград» Надя Алексеева примеряет Чехова к тревожной реальности сегодняшнего дня; роман вошел в лонг-лист «Большой книги» в номинации «Художественная проза». Текст ловкий и увлекательный, но при всех достоинствах у него есть спорные зоны: финал и политическая подводка к нему, фанфик-угадайка чеховских сюжетов, фамильярный образ Чехова и недостаток объема у второстепенных персонажей.
Только недавно проблестел дебютный роман Нади Алексеевой «Полунощница», а теперь уже опубликован и «Белград»: сначала в «Новом мире», затем в «Редакции Елены Шубиной». Главная героиня – молодая писательница Аня, эмигрировавшая вслед за мужем в Сербию. На новом месте ее ждут одиночество, распадающийся брак и Чехов в виде галлюцинаций, который начинает вторгаться в ее жизнь вместе с героями собственных произведений – а также новая любовь и трагический финал. Белград, Ялта и чеховская биография переплетаются в едином повествовании, реальность и литература меняются местами.
У Набокова Годунов-Чердынцев вольно пишет о жизни Чернышевского, у Алексеевой Аня переписывает историю Чехова и Ольги Книппер. Параллель можно провести и с современной прозой: например, со «Средней продолжительностью жизни» Максима Семеляка, где герой застревает в пространственно-временной петле и выдает себя за внука Зощенко; или с «Комнатой Вагинова» Антона Секисова, где филолог снимает комнату в бывшей квартире Вагинова, чтобы написать его биографию. Однако если у Секисова это жуткий мистический хоррор в традициях Достоевского, у Алексеевой – скорее любовный роман, хотя от вкраплений про чеховские галлюцинации местами и вправду мороз по коже. Можно вспомнить и «Колокольчики Достоевского. Записки сумасшедшего литературоведа» Сергея Носова, где главный герой считает себя ожившим классическим текстом. Все это, за исключением «Дара», тексты 2020-х. Тренд на «русский литературный фанфик», заданный еще Акуниным*, – своеобразное переосмысление классики – укрепился и разросся в полноценное направление; Акунин* дописал «Чайке» пятое действие, Алексеева же сохранила жизнь самому Чехову, заменив его смерть инсценировкой. Автор не сторонится и других трендов: так, ее Аня работает в тошнотворно продающем маркетинге, а затем со скандалом увольняется оттуда (голодаем со Светланой Павловой?); следом в романе всплывают воспоминания о переломных точках – ковидной эпохе и о феврале 2022 года (Артем Роганов, вам как слышно?).
Такое устройство, несмотря ни на что, помогает автору выстроить сложносочиненные переклички: жизнь Ани сплетается с историями Чехова и Книппер, главной героини «Дамы с собачкой» и дочери Раневской; современная Ялта накладывается на чеховскую, на бунинский Цейлон и усадьбу Мелихово; реальность стыкуется с пластом галлюцинаций – по законам «Черного монаха», где «здоровы и нормальны только заурядные, стадные люди». Алексеева ловко перебрасывает читателя от одной эпохи к другой, отмечая переходы застенчивыми звездочками, и при этом удерживает внимание, не запутывая и не перегружая текст. Иногда склейки выглядят неуклюже (например, сон Ани об отце, мечтавшем стать врачом, соседствует с фрагментом о Чехове на лечении), но чаще образуют симпатичные узелки: воспоминание Книппер об утонувшем брате перекликается с эпизодом гибели мальчика в шторм, а помолвка Ани с Русланом рифмуется с помолвкой Чехова и Книппер.
Во многом работает на легкость восприятия и стилистика. Пишет Алексеева образно, уместно-оригинально: луна — «отхваченная тупым ножом четвертинка лимона», липы — «макнули верхушками в теплый, слегка загустевший желток», Ялта — «суетливая, как жук в ладонях». Перебор ощутим разве что в драматических парцелляциях — впрочем, для любовного романа простительно. Локации (в отличие от некоторых второстепенных персонажей) у Алексеевой приобретают персональность: в «Полунощнице» молился Валаам, в «Белграде» же Ялта дышит морем, а Белград кашляет смогом. Герои иногда даже подстраиваются под локацию: Аня, к примеру, переносит в своей книге венчание Чехова и Книппер из московского храма в ялтинский.
В «Белграде» персонажи, как кажется, менее объемны, чем в «Полунощнице»: по-настоящему раскрыты только Чехов, Книппер, пожалуй, еще Мапа (сестра Чехова) и Бунин. Аня выглядит скорее как коллаж из отражений чеховских героинь, чем как самостоятельный характер: «слишком не от мира», цельный психологический портрет так и не складывается — может, так и задумано? Муж Ани, Руслан, сведен к функции «неподходящий», любовник Суров, двойник Гурова из «Дамы с собачкой», – намечен штрихами и воплощает счастье взаимного понимания, а не живого человека. Жизнь Ани течет сама по себе: то вяло сопротивляется обстоятельствам, то резко выныривает на поверхность (в моменты вроде ставок в казино на чеховские даты). Это течение, как ни странно, приносит ее к «пониманию Чехова», и в финале звучит мотив «маленького человека»: «Ты больше не в счет, самый маленький человек <...> ты – сопутствующая потеря». Ход эффектный, но спорный: Чехов писал не о такой «маленькости», да и сам «маленьким» очевидно не был; сама же Аня боготворит его, но фамильярно называет «Антон Палычем». Над культом Чехова Алексеева подшучивает – см. эпизод про груши из музея, которые можно есть только чеховедам, – но и сама, по сути, этим грешит. Удачно, что автор заранее снимает претензии к биографической точности, передавая Ане право на вольности (снова вспомним эпизод с переносом венчания в Ялту). Такие ходы легитимизируют игру с фактами и позволяют ввести впечатляющие детали: скажем, история о нелюбви Книппер к розам выглядит сомнительно, но точно запоминается.
Выглядит это удивительно складно, без сумбура, во многом благодаря большой доле автофикшна: Алексеева в интервью сама рассказывала о том, как собирала материал в Ялте и Белграде, в релокации в 2022 году; даже эпизод с дверным замком, залитым клеем, списан с ее опыта. Роману это придает плотность и убедительность (даже автометаописательность), в опровержение упрека Константина Мильчина, что «в нем нет жизни». Еще убедительнее в «Белграде» рисуется многоликая женская доля: и драма любви с гением, и драма разрушающегося брака, и драма сестры гениального брата, – целая вереница несчастных женщин. Это обыграно в рождении сюжета «Трех сестер»: «на террасе три женщины, каждая по-своему опечаленная (и скрывающая это), пьют чай. Наливают еще чашку, еще, еще — и так проходит их жизнь». Самый впечатляющий по психологизму фрагмент – размышление Книппер о том, как она превратилась в чеховских героинь и потеряла собственную идентичность (напоминает и Аню?).
Сама Алексеева в интервью АСТ говорит, что интереснее всего ей было писать, «как жизнь переплавляется в литературу, и наоборот» – и признается, что «Белград» – текст о создании текста. Правда, она добавляет что-то про метафизику, а роман ее, напротив, убедительно доказывает: хороший текст неизбежно растет из живого материала. Метафизика тоже присутствует, но живет отдельно – в мистическом слое и «законах чуда»: галлюцинациях героев, совпадениях, случайных знаках. В каждой мелочи может прятаться чудо (по аналогии со сборником «Случай в маскараде» Майи Кучерской): то в находке собаки Ялты, то во встрече с Суровым, то в неправдоподобном выигрыше в казино.
Мистикой в каком-то смысле кажется и оглушительно неожиданный финал «Белграда» – но эта неожиданность работает скорее против романа. Внезапная привязка к сербско-косовскому конфликту 2022 года, вероятная гибель мужа Ани и ее трагедия неубедительны: героиню и автора на протяжении всего текста занимает Чехов, а политика кажется тут совсем инородной, чужой материей. В какой-то мере это можно оправдать:
Но сами политические вставки сделаны грубовато: так, эпизод с мятежниками нереалистичен – если постороннюю приводят на явку и при ней обсуждают убийство, ее не отпускают без последствий. Здесь – отпускают; сцена обслуживает финал, а не историю. В результате кульминация оказывается эффектной, но не слишком правдоподобной: «понимание Чехова» приходит к Ане не из логики ее опыта и характера, а по воле сюжетной конструкции. До финала действие двигалось вполне стройно – «бодрый, хоть и предсказуемый» любовный роман – и тем резче чувствуется чужеродность политического поворота.
Алексеевой удается наслоить повествование, встроить сюжет в сюжет, наделить героев перекликающимися чертами и разбросать по тексту отсылки так, что читатель все время играет в «угадай чеховский сюжет» – иногда просто ради игры, как с библейскими отсылками в «Полунощнице», – зато срабатывает эффект радостного узнавания, причем доступный далеко не только чеховедам. Аня ставит на Чехова и выигрывает в казино. Алексеева тоже ставит на Чехова – и тоже не ошибается: «Белград» оказывается в премиальных списках и завоевывает внимание широкой публики. Как говорится, Чехов – жил, Чехов – жив, Чехов – будет жить.
* признан в РФ иностранным агентом и внесен в список террористов и экстремистов