Текст: Андрей Васянин
Сергей Беляков, автор документальных романов «Гумилёв, сын Гумилева», «Парижские мальчики в сталинской Москве», «Тень Мазепы» выпустил еще одно художественно-документальное свидетельство времени. Двойную биографию, книгу о родных братьях-писателях, знаменитых, разных, талантливых каждый по-своему. И с разной судьбой.
Валентина Катаева считают циником и конформистом, совершенно лояльным большевистской власти. Но в советской литературе не найти столь же последовательного сторонника “чистого искусства”. Его родной брат Евгений Петров в 20 лет – лучший сотрудник одесского угро, в 25 автор супербестселлера. В 33 года вместе с Ильфом едет по заданию Сталина и Мехлиса в Америку. И при невыясненных до конца обстоятельствах погибает в 1942-м.
Беляков мастер описывать эпоху через населявших ее известных людей. В «Парижских мальчиках...» сквозь строки дневника Георгия Эфрона, подкрепленных документами, свидетельствами, цитатами из архивов, отрывками из стихов и прозы – отчетливо видна неизвестная нам довоенная и даже предвоенная Москва. В «2 братьях» на помощь автору, снова кропотливо и творчески поработавшему с документами, приходят не менее ярко передающие действительность того времени книги героев документального романа. И благодаря уникальным архивным материалам и их уникальным книгам по-новому раскрываются и судьбы братьев-писателей...
Ниже — фрагмент книги Белякова.
Сергей Беляков «2 брата: Валентин Катаев и Евгений Петров на корабле советской истории»
- М. : Издательство АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2025
“Золотой теленок”
Во второй половине 1930 основная часть «Золотого теленка» была написана.
Название подбирали долго. “Великий комбинатор” остался в набросках. Дальше мысли соавторов как-то зациклились на образе денег: “Телушка-полушка”, “Златый телец” и, наконец, “Золотой теленок”. Роман о том, как деньги теряют свою власть в новом мире, в новом обществе.
Первая публикация — снова в журнале “30 дней”. Соавторы не были верующими, но от суеверия не застрахован и самый убежденный атеист. Блистательный успех “Двенадцати стульев” начался с первой публикации в “30 днях” — “Светлая личность” в “Огоньке”, “Колоколамск” и “Шахерезада” в “Чудаке” провалились. Я бы на месте авторов тоже предложил новый роман в “30 дней”.
В советской школе сочинения советских писателей распределяли по эпохам. “Тихий Дон” и “Железный поток” — литература о Гражданской войне. “Сотников” и “А зори здесь тихие…” — о Великой Отечественной. “Время, вперед!” и “Золотой теленок” — романы о первой пятилетке.
Первый роман Ильфа и Петрова — веселая эпоха нэпа. В 1927-м даже рассказ о погребальных конторах был забавной шуткой. Мир провинции и Москвы — яркий, наполненный колоритными деталями и не менее колоритными типами от мадам Грицацуевой и отца Фёдора до нэпмана Кислярского и слесаря-интеллигента Полесова.
Эпоха первой пятилетки — короткая, но тяжелая. Читатель веселого романа об охотниках за советским миллионером узнает много о том времени.
В городе Арбатове нет частных ресторанов, трактиров, закусочных — только кооперативная столовая с выразительным и точным названием “Бывший друг желудка”. Но и она закрыта на замок, покрытый “не то ржавчиной, не то гречневой кашей”. Бендер с Шурой Балагановым обедают в кооперативном саду “Искра», где “пиво отпускается только членам профсоюза”. Настоящих деревьев в этом саду нет — деревья “нарисованы на высокой задней стене ресторанного сада”. Посетители, те самые члены профсоюза, пьют “одно только пиво”, ничем не закусывая. Как это напоминает “блевотную пивную”, что описана Михаилом Кольцовым!
На входной двери магазина “Платье мужское, дамское и детское” висит табличка: “Штанов нет”. “Фу, как грубо! — сказал Остап, входя. — Сразу видно, что провинция. Написали бы, как пишут в Москве: «Брюк нет». Прилично и благородно. Граждане довольные расходятся по домам”.
Частная торговля доживает последние дни. В октябре 1931 года ее вообще запретят. Теперь директор магазина, товаровед, продавец совершенно не заинтересованы в продажах: “…покупатель спрашивает головной убор, а продавец лениво выбрасывает на прилавок лохматую кепку булыжного цвета. Ему всё равно, возьмет покупатель кепку или не возьмет. Да и сам покупатель не очень-то горячится, спрашивая только для успокоения совести: «А может, другие есть?» — на что обычно следует ответ: «Берите, берите, а то и этого не будет»”.
Вполне понятно, отчего так бедно одеты служащие в Черноморске. У них и средств лишних нет, да и купить негде и нечего: “…ночная рубашка с закатанными выше локтей рукавами, легкие сиротские брюки”, “сандалии или парусиновые туфли”. Старик Синицкий пишет свою шараду в стихах “на листе, вырванном из бухгалтерской книги с надписью «дебет»” — c писчей бумагой в СССР тоже плохо. “Нежная и удивительная” Зося Синицкая носит “шершавое пальто короче платья”. Такое сочетание называлось “из-под пятницы суббота” и считалось несуразным и неряшливым. Но у Зоси просто нет возможности одеться прилично.
Среди простых советских людей иностранец выглядит аристократом. Экипаж “Антилопы” встречает странный автомобиль с тремя пассажирами, “из которых двое имели надменный заграничный вид. Третий, судя по одуряющему калошному запаху, исходившему от его резинотрестовского плаща, был соотечественник”.
Ильф и Петров не выдумывают этих реалий, просто, как и положено сатирикам, обыгрывают известное и привычное. Когда Остап Бендер наконец-то получит от гражданина Корейко миллион, первым делом он купит подержанный заграничный костюм.
Читатели “Золотого теленка” не упрекали Ильфа и Петрова в очернении советской действительности. Всё было именно так.
И бедная одежда, и пустые полки магазинов, и равнодушие работников торговли, и бросавшееся в глаза материальное превосходство иностранцев над советскими людьми. Грустная правда веселой книги.
При всем том Ильф и Петров были совершенно советскими писателями, советскими людьми. Они пытались написать идеологически выдержанный роман, не враждебный большевистской власти. Даже в сатирическом романе воспевают стройки первой пятилетки, просто читатели обычно не обращают внимания на эти эпизоды. А они есть. Чего стоит описание порта в Черноморске: “…легко поворачивались краны, спуская стальные тросы в глубокие трюмы иностранцев, и снова поворачивались, чтобы осторожно, с кошачей любовью пустить на пристань сосновые ящики с оборудованием Тракторостроя. Розовый кометный огонь рвался из высоких труб силикатных заводов. Пылали звездные скопления Днепростроя, Магнитогорска и Сталинграда. На севере взошла Красно Путиловская звезда, а за нею зажглось великое часть четвертая Блеск и нищета первой пятилетки множество звезд первой величины. Были тут фабрики, комбинаты, электростанции, новостройки. Светилась вся пятилетка, затмевая блеском старое, примелькавшееся еще египтянам небо”.
Героев окружает советский мир. На стенах висят плакаты о вредности рукопожатий. На этикетке коробка спичек изображен “самолет с кукишем вместо пропеллера и надписью «Ответ Керзону»”. Под руководством Скумбриевича создаются кружки и ячейки добровольных обществ, которые должны были “споспешествовать развитию авиации, химических знаний, автомобилизма, конного спорта, дорожного дела, связи с деревней и узниками капитала, а также скорейшему уничтожению неграмотности, беспризорности, религии, пьянства и великодержавного шовинизма”. Правда, все эти кружки и ячейки или только “вырабатывали перспективные планы”, или существовали “в воспаленном воображении членов месткома”. Но это само по себе характерная примета времени, как и уравнивание пьянства с религией и “великодержавным шовинизмом”. Русским, разумеется.
Враги большевистской власти всегда выглядят жалко. Писателей даже упрекали в этом. Мол, недооценивают классовых врагов. Комичны члены “Союза меча и орала” в “Двенадцати стульях». Комичен монархист Фёдор Никитич Хворобьев в “Золотом теленке” — тот самый, что мечтал пусть даже во сне увидеть “Пуришкевича, патриарха Тихона, ялтинского градоначальника Думбадзе или хотя бы какого-нибудь простенького инспектора народных училищ”, а ему всё снились да снились “членские взносы, стенгазеты, совхоз «Гигант», торжественное открытие первой фабрики-кухни” и иные реалии советской власти.
Для современного читателя слово “чистка”, скорее всего, ассоциируется с арестами и сталинским террором. Но в “Золотом теленке” речь идет о чистке в конторе “Геркулес”, погрязшей в коррупции и бюрократизме. Чистка у Ильфа и Петрова — важное мероприятие, благая и очистительная сила. Именно от чистки скрывается в сумасшедшем доме бухгалтер Берлага, замешанный в разных махинациях. В палате с ним сидят враги коммунистической власти. Человек-собака — “крупный нэпман, невзначай недоплативший сорока трех тысяч подоходного налога” (это “грозило вынужденной поездкой на север”). Усатый мужчина, выдававший себя за голую женщину, — просто “мелкий вредитель, который не без основания опасался ареста”. А Юлий Цезарь, бывший присяжный поверенный Старохамский, автор выражения “И ты, Брут, продался большевикам”, спасался в сумасшедшем доме от ненавистной ему власти. Так что “Ярбух фюр психоаналитик”, шестнадцатая глава “Золотого теленка”, в идейном смысле безупречна.
Сам товарищ Ягода мог бы одобрить, прочитай он роман.
Между тем у “Золотого теленка” нет ничего общего с типичной советской агиткой. Вот знаменитая сцена: “Антилопу-Гну» наконец-то нагоняют участники автопробега. “Настоящая жизнь пролетала мимо, радостно трубя и сверкая лаковыми крыльями.
Искателям приключения остался только бензиновый хвост. И долго еще сидели они в траве, чихая и отряхиваясь”.
Символика очевидна и даже чересчур прямолинейна. Вот только кто проехал мимо, кто участвовал в автопробеге? Какой-то Клептунов, которого Остап якобы “снял с пробега”. А еще профессор Песчаников, товарищ Нежинский и писательница Вера Круц. Кто они такие, кому они нужны, кроме немногих литературоведов, что любят искать и, как им кажется, находить прототипов даже самых проходных персонажей? Нет, настоящая жизнь осталась в “Антилопе”. Каждый из членов ее экипажа — живой, самобытный человек. И читатель симпатизирует наивному Балаганову, честному Козлевичу, суетливому, но забавному Паниковскому; миллионы людей повторяют их фразы: “Узнаю брата Колю!”; “Я год не был в бане, меня девушки не любят”. “Вы жалкая, ничтожная личность”; “Пилите, Шура, пилите!”. Даже Васисуалий Лоханкин, даже эпизодический Птибурдуков остались в памяти читателей. Что же говорить о главном герое!
Известный анахронизм “Золотого теленка”: действие происходит в 1930 году, Остапу Бендеру тридцать три года. Но в 1927-м ему было лет двадцать семь или двадцать восемь. То есть год шел за два, будто прошло не три года, а пять или шесть.
С 1927 года Остап переменился. Сохранил легкость, силу, красоту, удачливость, но стал образованнее и старше. Ильф и Петров «вписали в уже знакомый нам контур другую фигуру, значительно более сложную”, — отмечала литературовед Лидия Яновская, хотя читатели этого “почти не заметили”.
“Молчи, грусть, молчи”, — говорит Остап словами модного романса в “Двенадцати стульях”. Остап “Золотого телёнка” и в самом деле грустит, даже произносит монолог перед Зосей Синицкой: “Мне тридцать три года, — поспешно сказал Остап, — возраст Иисуса Христа. А что я сделал до сих пор? Учения я не создал, учеников разбазарил, мертвого Паниковского не воскресил…”.
Монолог достоин Фигаро. Но Зосе не нужны ни Остап, ни его признания — небывалый случай в жизни великого комбинатора. В “Двенадцати стульях” он легко покоряет сердце мадам Грицацуевой. У читателя создается впечатление, что Бендеру подвластно всё, кроме стихийных явлений природы (“землетрясение встало на пути великого комбинатора”) и человеческого предательства (убийство Бендера Кисой Воробьяниновым). А тут ему отказывает обычная провинциальная девчонка!
Но и в годы первой пятилетки Остап остается свободным человеком. Он открыто декларирует это перед Шурой Балагановым и советскими читателями: “Я хочу уехать отсюда. У меня с советской властью возникли за последний год серьезнейшие разногласия. Она хочет строить социализм, а я не хочу. Мне скучно строить социализм”. Здесь и добавить нечего. Потому он и остается главным героем романа. Рядом с ним проигрывает любой.
В отличие от “Двенадцати стульев”, где Остапу противостояли природа и судьба, у него появляется сильный противник. Неслучайно вторая часть романа называется “Два комбинатора”.
Александр Иванович Корейко, конечно, мерзавец, совершенно аморальный и вовсе не идейный борец за денежные знаки. Он готов наживаться на чем угодно, даже на умирающих от голода и тифа. Однако и он — яркий, запоминающийся герой. Борьба с ним усиливает интригу и придает роману еще больше динамизма.
В общем, герои романа оказались далеки от запроса власти.
Вполне возможно, Ильф и Петров и хотели бы следовать предначертанному Сталиным генеральному курсу, но у художественного текста своя логика развития. И авторы именно этой логике следовали. “В искусстве, как и в любви, нельзя быть осторожным”— передает слова Евгения Петрова писатель Лев Славин.
Ильф и Петров не кривили душой — и вроде бы радовались сворачиванию нэпа и победе над проклятым золотым тельцом, богом наживы. Но всё оказалось не так просто.
Весной 1930 года Ильф и Петров ездили в Среднюю Азию. Ильф приехал туда уже второй раз, Петров видел восточную экзотику впервые. Приехали они, чтобы написать о строительстве Турксиба — Туркестано-Сибирской железнодорожной магистрали, одной из самых известных строек пятилетки. Именно там Бендер наконец-то настигнет гражданина Корейко.
Средней Азии Ильф и Петров посвятили несколько очерков. Их и сейчас интересно читать тем, кто хочет узнать, как советские люди путешествовали почти сто лет назад.
“Турист сгибается под тяжестью зеленого дорожного мешка. Брезентовые лямки мешка перекрещиваются на многострадальной груди туриста. К мешку привязан пестрый эмалированный чайник, к чайнику — крышечка от чайника, к крышечке — кружка, а в кружке — алюминиевая чайная ложечка. Всё это бренчит, как пустое ведро, привязанное к телеге. <…> Снять мешок турист боится пуще всего — украдут. Поэтому он даже спит, не снимая походного снаряжения”.
Но это критика “отдельных недостатков”. В целом же Ильф и Петров приветствуют новую жизнь и новые порядки. Вот отменили паранджу. Тогда казалось — навсегда. Понемногу раскрепощается женщина Востока. Строят водопровод в Бухаре. В бывшем дворце эмира разместилась психбольница, в соборной мечети открылся клуб…
А в романе взгляд на перемены несколько иной. Вроде бы всё хорошо, вот только поесть по-человечески теперь негде. Остап повёл Александра ибн Ивановича в погребок “Под луной”, где еще недавно были полутьма, “прохлада, хозяин из Тифлиса, местный оркестр, холодная водка, танцовщицы с бубнами и кимвалами”. Но от милого погребка осталась только алебастровая пыль на “европейского вида” улице. Остап вспомнил о другом заведении, которое держал духанщик из Баку. Над дверьми еще недавно висел рекламный слоган:
- Уважай себя,
- Уважай нас,
- Уважай Кавказ,
- Посети нас.
Теперь на его месте висела вывеска: городской музей изящных искусств.
Молодой сотрудник музея радостно поведал, что “вертепов» вроде “Под луной” у них больше нет, а потому “кривая желудочных заболеваний резко пошла вниз”.
Вместо плова, кебаба, шашлыка, щербета, пахлавы и фруктов, которых могли бы ожидать советские миллионеры, пришлось есть перловый суп и “маленькие коричневые биточки”. Ильф и Петров не уточняют, было ли в этих биточках хоть немного мяса. Беспомощность разбогатевшего Остапа, конечно, преувеличение. Но не такое уж сильное.
3 июля 1932 года Валерий Кирпотин писал жене: “Забежал в магазин. И времени не было, и там ничего не было. Посылаю конфет, масла, 2 банки консервов…”
Кирпотин в то время — заведующий сектором художественной литературы Агитпропа ЦК ВКП(б) и одновременно ответственный редактор “Литературной газеты”. Большой начальник. Масло, конфеты и консервы, скорее всего, из его пайка, хотя тоже не бог весть какие деликатесы. А в обычном магазине и он ничего не смог купить. Может быть, дело было в глухой провинции? Так нет же, в Москве!
“Золотой теленок” — роман о похоронах нэпа. И, вопреки своему демонстративному большевизму, Ильф и Петров грустят на этих похоронах вместе с Остапом Бендером и даже с Александром ибн Ивановичем.