Текст: Павел Басинский / РГ
Две твои книги попали в списки премии "Большая книга": "Гумилев, сын Гумилева", за которую ты получил приз в 2013 году, и "Парижские мальчики в сталинской Москве", которая вошла в шорт-лист в этом году, с чем тебя сердечно поздравляю! Первая книга - это биография Льва Николаевича Гумилева - историка, этнографа, сына двух великих поэтов - Анны Ахматовой и Николая Гумилева. Вторая - о сыне другого великого поэта Марины Цветаевой и Сергея Эфрона - Георгии Эфроне. В их судьбах, кажется, нет ничего общего. Первый прожил долгую, хотя и очень горькую жизнь, сидел в лагере, потом бедствовал. Но он и добился многого: создал свою теорию этногенеза, был любимейшим лектором студентов Ленинградского университета. Да и сегодня является одним из самых популярных историков. Георгий Эфрон, он же Мур, по сути, ничем себя не проявил и погиб на фронте Великой Отечественной в возрасте 19 лет.
Сергей Беляков: Я не считаю, что он себя не проявил. Без его дневника история середины двадцатого века была бы неполной.
Согласен. Но все-таки это несопоставимые фигуры. Тем не менее между ними есть общее. Оба - дети великих поэтов. У обоих расстреляны отцы и были сложные отношения с матерями. Оба - одиночки, которые не вписывались в советский социум и отличались экстравагантным поведением. Такие классические "белые вороны". Тебя интересуют личности именно этого типа? Ты в себе не находишь родство с ними? Ты тоже необычно одеваешься и весьма своеобразно выступаешь перед публикой. Например, на лекции для молодых критиков в Ясной Поляне ты вдруг стал петь песни 30-х годов.
Сергей Беляков: Мне важно реконструировать эпоху, понять, о чем думали люди, о чем мечтали, а для этого надо знать, что они ели, пили, как одевались, какую музыку слушали. Я постарался рассказать об этом поподробнее. За редкими исключениями, молодые люди этих песен никогда не слышали и даже представить не могут, как и что тогда пели. У меня не было нужной техники, пришлось полагаться на собственные вокальные данные.
Какую одежду считать обычной, а какую нет? В советское время в ресторан не пускали без галстука, а сейчас на свадьбу и похороны люди приходят в футболках, джемперах, ветровках и джинсах. Им так удобнее. Но мне нравится, когда люди одеваются стильно. В этом мне ближе Мур. Он одевался так, что его принимали за сына "крупного ответственного работника". А Лев Николаевич Гумилев тряпками не интересовался, хотя последние лет тридцать прилично зарабатывал. Зато какие книги он писал, какие лекции читал! Я впервые услышал его лет в четырнадцать, а вскоре прочел "От Руси до России" и сборники научных статей "Этносфера", "Этногенез и биосферу Земли".
Так началось мое увлечение Гумилевым.
Нет, я совсем не похож ни на Гумилева, ни на Мура. Гумилев гений, а гению можно подражать, но невозможно его повторить, приблизиться к нему. Я писал о нем со стороны, стараясь быть объективным.
А как ты пришел к Муру?
Сергей Беляков: Если бы мне сказали десять лет назад, что я напишу книгу о сыне Цветаевой, я бы очень удивился. У меня и в мыслях не было писать дилогию о сыновьях великих женщин-поэтов. Мур привлек меня другим. Я интересуюсь людьми на границе культур, наций и традиций. Я писал об Олеше, о Короленко, о Гоголе. Георгий Эфрон здесь просто идеальный случай. Он родился в Чехии, большую часть жизни прожил во Франции. В семье его считали русским, а окружавшие в России - французом. Я прочитал его дневники, письма. Так возникла идея этой книги о парижских мальчиках, русских по происхождению и французах по воспитанию и культуре - Георгии Эфроне и его друге Дмитрии Сеземане. Как ни странно, этому помогла самоизоляция 2020 года. Я старался погрузиться в мир предвоенной Москвы. Слушал только музыку тридцатых, смотрел только фильмы того времени, читал те книги, которые читал Мур, вместо новостной ленты и социальных сетей изучал фотокопии старых номеров "Вечерней Москвы".
О Льве Гумилеве все помнят, что он открыл "пассионарные" нации и "пассионарные" личности и еще отрицал татаро-монгольское иго, о котором нам говорили еще в средней школе. У тебя весьма критичное отношение к наследию Гумилева. Тогда в чем его главная заслуга как ученого?
Сергей Беляков: Он - великий ученый, но у него были заблуждения, от которых он не любил отказываться. Много лет Лев Николаевич занимался историей тюркских и монгольских народов и так сроднился с ними, что стал иначе смотреть на историю Руси. Страшный, разрушительный поход Батыя предстал у него "великим кавалерийским рейдом", а ордынское иго - "союзом с Ордой". Историки справедливо возмутились. Как можно игнорировать очевидное! Древняя домонгольская Русь перестала существовать. В некогда стольном Киеве осталось не более двухсот домов, старая Рязань так и не возродилась, а Переяславль-Русский более-менее восстановят только к XVII веку. Ничего себе "кавалерийский рейд"! И это только начало. Ордынцы потом не раз сжигали русские города. Только Москву за два века сожгли три раза: Батый, Дюдень (Тудан) и Тохтамыш.
Ты меня успокоил. Знаешь, как-то трудно отказываться от школьных знаний.
Сергей Беляков: Гумилев велик не своим "евразийством", а теорией этногенеза и идеями о формах межэтнических контактов. Для него нет принципиальной разницы между природой и обществом. История человечества развивается не под влиянием социальных законов, а по законам природы. Поиску этих законов Гумилев и посвятил жизнь. Он считал, что развитие народа зависит от количества социально активных людей - пассионариев. Если их много, этнос создает свое государство, начинает завоевывать новые земли. Если повезет, может построить большую империю. Количество пассионариев со временем снижается, но в созданной ими стране развиваются науки, искусства, наступает расцвет культуры, как в Европе эпохи Возрождения или в России Золотого и Серебряного веков. Пассионариев становится еще меньше, и тогда наступает эпоха материального благополучия и стабильности. Но когда пассионариев совсем не остается, страна и народ оказываются беззащитными. И великие государства сдаются кучке плохо вооруженных "варваров". Так было в Риме и на Древнем Востоке.
Гумилев предположил, что природа развития и угасания этносов - биологическая, и она связана с мутацией какого-то гена. Но он не был ни биологом, ни медиком. Теория Гумилева опередила свое время, но историки в сотрудничестве с генетиками и нейрофизиологами сумеют подтвердить или опровергнуть идеи ученого. Самые впечатляющие открытия последних десятилетий связаны именно с сотрудничеством гуманитариев и биологов.
Почему так и не сложились отношения Льва Гумилева с Анной Ахматовой и Мура с Мариной Цветаевой? Известно, что Гумилев был очень обижен на свою мать, и вполне справедливо. Мур в дневниках называет мать "Мариной Ивановной", и это скорее не дань уважения к ней, а признак отчужденности.
Сергей Беляков: Он ее и "мамашей" называет. Мама была с ним всегда. Он к ней и привык, и тяготился ее обществом. Мур был любимым ребенком, его с детства баловали. Сейчас это назвали бы "гиперопекой". Цветаева учила с ним уроки, брала его за руку и водила в гости, хотя он этого терпеть не мог. В отношениях Ахматовой и Гумилева это непредставимо! Анна Андреевна привыкла к богемной жизни. Лёвушка-Гумилёвушка в эту жизнь не вписывался. Цветаева не отпускала от себя сына, а Ахматова оставила сына в Бежецке на попечение бабушки и тети, сама приезжала к нему дважды, и то ненадолго. Маленькому Леве не хватало материнской любви, а она ему была очень нужна! Мур в этой любви купался, он к ней привык и потому не ценил. Оценит позже, когда останется совсем один.
Поразительная фигура муж Марины Цветаевой Сергей Эфрон. Белый офицер, прошедший с Белой армией до Крыма, парижский эмигрант, затем агент, завербованный ГПУ-НКВД. Затем вернулся в СССР, жил на роскошной даче в Болшеве. И наконец был арестован и расстрелян. Ты видел фильм Никиты Михалкова "Утомленные солнцем", получивший "Оскара"? Там ведь главный герой, которого играет Олег Меньшиков, - это, несомненно, Сергей Эфрон. Насколько он исторически достоверен?
Сергей Беляков: Я смотрел этот фильм еще в 1994 году, и он произвел на меня сильное впечатление. Никита Михалков хорошо знает жизнь советской элиты, так что в бытовых деталях фильм очень достоверен. Но герой Олега Меньшикова во многом отличается от Сергея Эфрона. Сергей Яковлевич был личностью более цельной. Он был настоящим патриотом. Не сомневался, что сражается за Россию, и в октябре 1917-го, когда с оружием в руках бился против большевиков в Москве, и когда в рядах Добровольческой армии отправился в Ледяной поход. В эмиграции убедил себя, что русский народ пошел за большевиками, а это значит, что за ними - правда, за ними - Россия. Поэтому он и переходит на их сторону и по заданию ОГПУ (потом - НКВД) начинает вербовать бывших белогвардейцев. В это время он тоже по-своему сражался за новую, уже советскую Россию. Сергея Яковлевича встретили в СССР с почетом.
Первые полтора года возили по хорошим ведомственным санаториям, предоставили половину дома в Болшеве. Советский паспорт ему вручили чуть ли не в день приезда. Сергей Яковлевич провалился не по своей вине, он никого не выдал, в руки французской полиции не дался. Осенью 1937-го в Париже Цветаеву и Мура вызвали на допрос в префектуру. Следователь криминальной полиции сказал Цветаевой такие слова: "Деятельность вашего мужа была ошеломляющей". Если бы это происходило не в тридцатые, а в шестидесятые, то Эфрон жил бы спокойно, возможно, преподавал бы и передавал опыт молодым советским разведчикам.
Мне кажется, в своей книге ты задался целью перевернуть расхожие представления о жизни в Москве в 30-е годы. Крабы, икра, рестораны, насыщенная культурная жизнь, много богатых людей из творческой и научной элиты. Большие квартиры, загородные особняки с прислугой - всё, как до революции. И это во время репрессий и голодомора. Как такое могло быть? Коммунистический проект сдулся?
Сергей Беляков: Картина получилась несколько неожиданной. Террор был, но голод остался в начале тридцатых годов. Первые пятилетки, коллективизация. Это было тяжелое время, в чем-то аналогичное китайскому Большому скачку, который Мао организует спустя тридцать лет. В Китае будет страшнее, но и в СССР было несладко. Чего стоят продовольственные карточки, введенные в мирное время. В царской России даже после начала Первой мировой войны карточки ввели только на сахар. В 1929 году сын советского дипломата Игорь Дьяконов вернулся из Норвегии в СССР. Брат встретил его словами: "В Ленинграде голод". Однако к концу тридцатых уровень жизни заметно вырос. Цветаева и Мур увидели Москву уже в полном блеске, с богатыми магазинами и ресторанами. В рестораны Цветаеву охотно приглашали ее новые друзья, хотя она туда не стремилась. Однажды Семен Липкин хотел привести ее в "Националь", а она предпочла столовую для метростроевцев. Мур же рестораны очень любил. Он привык к парижской жизни и пытался продолжать ее в Москве.
Конечно, коммунистический проект был далек от своего краха. Но недаром Владимир Маяковский еще в двадцатые предупреждал в сатирических стихах и в пьесе "Клоп", что обыватель может победить коммунизм. Без воспитания нового человека новое общество не создать. А люди остались прежними. Отсюда и появление советской элиты, и новая роскошь.
Насколько справедливо убеждение, что Марина Цветаева с сыном после ареста Сергея Эфрона вели нищенский образ жизни? Цветаеву не печатали. На что они жили?
Сергей Беляков: Нищета - понятие относительное. Смотря с кем сравнивать. Преуспевающие драматурги и писатели-орденоносцы Николай Погодин, Всеволод Иванов, Валентин Катаев, Николай Асеев жили богато. Асеев публиковал каждый год по сборнику стихов. Государство платило большие гонорары. У Цветаевой за 1939-1941 годы напечатали одно стихотворение. Была надежда выпустить сборник в Гослитиздате. Но считается, что публикацию остановила внутренняя рецензия Корнелия Зелинского. Цветаева могла бы получить за этот сборник где-то 4000 рублей, что покрыло бы годовые расходы на квартиру, хотя аренда жилья в Москве и тогда стоила дорого. До революции у Цветаевой в Москве была роскошная квартира, но ее давно конфисковали. Несколько месяцев жили на даче НКВД в Болшеве, но после арестов дочери (Ариадны Эфрон) и мужа Цветаева психологически не смогла там жить.
Какое-то время жили у сестры Сергея Яковлевича в Мерзляковском переулке. Но там было тесно, невозможно даже разместить огромный парижский багаж. Поэтому жилье искали. Отдельную квартиру или даже комнату Цветаевой не выделили. И она начала зарабатывать переводами. Переводчикам тогда платили большие деньги. Цветаева подсчитала, что с 15 января по 15 июня 1940 года она заработала переводами 3840 рублей, то есть в среднем 768 рублей в месяц. Это вдвое больше зарплаты квалифицированного рабочего. Другое дело, что гонорар могли задержать. Тогда Цветаева и Мур вынуждены были питаться чечевицей, жидкими супами и компотами. А когда выплачивали гонорар, то покупали на Смоленском рынке превосходное мясо, деревенскую сметану, а в магазине - крабов и вино. Мур даже тратил безумные деньги на дорогие самопишущие ручки, он их коллекционировал. Одежды покупали мало, потому что носили еще парижские вещи. Скажем, у Цветаевой было синее кожаное пальто, в тогдашней Москве - редкость.
Мур отчаянно пытался вписаться в новую действительность, но в итоге возненавидел советскую власть, так и оставшись "парижским мальчиком". Даже дневник стал вести на французском. И, как ты предполагаешь, думал по-французски?
Сергей Беляков: Мур с детства говорил на двух языках - русском и французском. Когда читаешь даже русские страницы его дневника, то видно, что ему часто не хватает русских слов, поэтому он вставляет в русский текст французские слова или хотя бы галлицизмы. Скажем, Муру нравилась жена критика Анатолия Тарасенкова. И он пишет, что жена Тарасенкова "имеет красивое тело". Неуклюже звучит, а по-французски было бы La femme de Tarasenkov a un beau corps. Складывается впечатление, что он просто переводит с французского на русский.
Как случилось, что после смерти матери во время эвакуации в Ташкенте Мур голодал, лишь временами "подхарчиваясь" у Алексея Толстого, да и то, насколько я понял, благодаря симпатизировавшей юноше молодой жене автора "Буратино" и "Хождения по мукам"? В Москве Толстой помог ему поступить в Литературный институт. Но почему этого мальчика, не способного воевать, влиятельные советские писатели вроде Ильи Эренбурга, дружившего с Цветаевой, не спасли от армии? Вряд ли его быстрая гибель на Белорусском фронте внесла вклад в нашу Победу. С его интеллектом, с его знанием языков он был бы полезнее в тылу. Когда во время Первой мировой Александра Блока отправили на фронт, кажется, Гумилев сказал Ахматовой: "Это все равно что жарить соловьев".
Сергей Беляков: Это вопрос эпохи всеобщей мобилизации. Если все обязаны идти на фронт, как и для кого предусмотрены исключения? В Первую мировую войну во время Галлиполийской операции погиб Генри Мозли, один из самых талантливых британских физиков. Наверное, в лаборатории он принес бы Англии больше пользы, чем в окопах. В СССР в армию призывали не всех. Когда Давид Ойстрах и Эмиль Гилельс пришли записываться в московское ополчение, их отправили по домам. Но Георгий Эфрон в 1944-м еще не успел себя проявить как особо одаренный человек, чью жизнь нужно сохранить. По большому счету, каждый человек уникален, каждый достоин жить. И почему за Георгия должен был погибнуть кто-то другой?
Илья Эренбург в судьбе Мура не стал участвовать, он даже не помог ему с московской пропиской. Другое дело - семья Толстых. Алексей Николаевич и его жена Людмила Ильинична ему помогали вплоть до осени 1943-го, но затем их дружба с Муром резко прерывается. Почему? Это загадка.
Мы оба знаем, что документальная проза не терпит вымысла. Но поскольку книга уже вышла, давай немного пофантазируем. Вариант первый: Мур не уехал с матерью в СССР, остался в Париже и пережил немецкую оккупацию. Кем бы он мог стать? Вариант второй: он не погиб на фронте, дошел до Берлина и вернулся в Москву. Он мог бы достичь успеха в СССР?
Сергей Беляков: В Париже он, вероятно, стал бы художником. Мур в конце тридцатых более всего увлекался графикой, постоянно рисовал карикатуры. Большая часть сохранившихся рисунков Мура написаны именно во французский период его жизни. В художественную школу в Москве Георгия не приняли. В СССР торжествовал социалистический реализм, а Мур в Париже привык к совершенно другому искусству. Ему говорили, что он рисует неправильно, что прежде, чем пытаться написать что-то свое, надо овладеть основами живописи. Научиться рисовать натюрморты и реалистические портреты, но Муру все это показалось скучным. Останься он в Париже, все могло сложиться иначе.
Впрочем, он мог бы стать и филологом. В СССР этот путь для него был бы самым перспективным. Мур собирался стать переводчиком и литературоведом, а потом, быть может, и писателем. Он хотел переводить на русский своих любимых французских поэтов - Поля Валери и Стефана Малларме. Томик Малларме он даже взял с собой на фронт. С ним и погиб.
Я не думаю, что он был таким уж плохим солдатом. Просто у него не было опыта. Он не умел окапываться (может быть, поэтому и погиб), но не был трусом. В своем первом бою он даже обзавелся скромными трофеями: немецким штык-ножом, ложкой и кружкой. Если бы во втором (или четвертом, есть варианты) бою Мур не погиб, он дошел бы, скажем, до Кенигсберга, Данцига или Берлина и вернулся домой солдатом-победителем, как его друг Дмитрий Сеземан. Дмитрий затем станет успешным переводчиком и со временем вернется в Париж. Такая же судьба ждала и Мура, останься он в живых.
Над чем ты сейчас работаешь?
Сергей Беляков: Над книгой с рабочим названием "Братья Катаевы". Меня давно интересует загадочная фигура младшего Катаева - соавтора "Двенадцати стульев" и "Золотого теленка" Евгения Петрова. О нем сохранилось мало материалов, а сохранившиеся вызывают вопросы. Его поездки за границу, в том числе в Италию при Муссолини и гитлеровскую Германию, административная карьера, которая совсем не вяжется с образом писателя-сатирика. Там есть что поразгадывать.
Справка
- Сергей Беляков - историк, писатель, литературный критик. Родился в 1976 году, живет в Екатеринбурге. С 2003 года работает в толстом литературном журнале "Урал". Преподаватель Уральского федерального университета. Автор множества статей и рецензий в научных и литературных журналах, в том числе "Вопросы истории", "Вопросы литературы", "Знамя", "Историческая экспертиза", "Новый мир" и других. Автор пяти книг: "Усташи: между фашизмом и этническим национализмом", "Гумилев сын Гумилева", "Тень Мазепы", "Весна народов", "Парижские мальчики в сталинской Москве".
