Сколько лет Евгению Петрову – и еще несколько загадок

Текст: Андрей Цунский

Довлатов собирает лайки

Кто в курсе сплетен, и вовремя изложил их письменно – тот не пропадет в забвении.

Году в тридцать шестом, если не ошибаюсь, умер Ильф. Через некоторое время Петрову дали орден Ленина. По этому случаю была организована вечеринка. Присутствовал Юрий Олеша. Он много выпил и держался несколько по-хамски. Петров обратился к нему:

- Юра! Как ты можешь оскорблять людей?!

В ответ прозвучало:

- А как ты можешь носить орден покойника?!

Довлатов в своих зарисовках оставляет себе лишь функции камеры. Это получается очень иронично и забавно, когда автор лично присутствует при событии. В остальных и «адресный план», и ракурс подачи, и укрупнения планов, и динамика монтажа невольно выдают авторскую позицию. А я не стану скрывать свою. В этом случае Довлатов – неправ. И уж тем более неправ Олеша. Петров носил свой орден. И вообще - не в ордене дело.

Читатель VS автор

Время изменилось. Что принять на веру, что оправдать, а что посчитать за истину – дело читателя. Читатель же, из тех, кто постарше, к такому, не привык. Он требует: «А где ваша позиция? Что это вы отсиживаетесь, дайте свою оценку!» При этом свое мнение высказывает друзьям на кухне или жене под одеялом. А паразит-автор иногда свою точку зрения открывает, иногда скрывает. А главное – имеет наглость не хотеть, чтобы она совпадала с читательской! Иногда автор соглашается или не соглашается с другим автором. «Но где же тут место мне, Читателю?» - возмущается гражданин, привыкший к критике в виде обкомовской инструкции. Обратитесь в лигу сексу…да ладно, можно и поближе, на Яндекс-дзен.

Читатель обижается и требует ясности по каждому вопросу. Например: «А сколько на самом деле лет Евгению Петрову?» А сегодня Евгению Петрову – младшей половине автора «Ильф и Петров» - исполняется сто двадцать лет. Или сто двадцать один. А решать сколько, придётся вам самим.

Сколько лет Евгению Петрову?

И кто же нас обманул – энциклопедии советских лет или папка с личным делом из одесской Пятой гимназии?

Удостоверение Катаева Евгения Петровича Фото: ru.wikipedia.org

Известно, что в марте 1920 года братья Катаевы – Валентин и Евгений Петровичи - были арестованы в Одессе как участники антисоветского заговора. Юная советская власть придумала прекрасный способ ликвидации заговоров против себя – хватать всех подряд, а еще лучше – расстреливать. Поэту Гумилеву в Петрограде не повезло. Да и в Одессе не повезло многим. Губернская чрезвычайная комиссия отправила в расход или дала сроки ста «заговорщикам». Круглые расстрельные цифры уже тогда входили в моду. Семьдесят девять человек, в том числе и братьев Катаевых, освободили, отнеся их в категорию «непричастные к делу». Как это произошло? Братья были постоянными участниками поэтических вечеров. А поэзией увлекался чекист Яков Бельский. Его должностных полномочий не хватило бы, чтобы освободить знакомых – пришлось обратиться к коллеге, Петру Туманову. Хорошо быть чекистом – без всяких формальностей решаешь – кто виновен, а кто нет. Любит тех же поэтов, что и ты – невиновен. Ах, не любит – иди сюда, заговорщик!

У Бельского в 1937 году заступников не найдется.

Евгению Петрову, чтобы по возможности снизить меру наказания (за что?!) посоветовали изменить год рождения с 1902 на 1903, и таким образом оказаться несовершеннолетним. Он так и сделал. И хотя обошлось, хотя не расстреляли, не посадили, и даже освободили – все оставшиеся ему двадцать лет он скрывал, что на самом деле старше на год. Ну так сколько лет Евгению Петровичу Катаеву? И сколько советскому писателю? Вот и решайте сами. Как и вопрос, что лучше – право или произвол.

Интерес к делу

Евгений Петрович Катаев два года отработал в уголовном розыске. Интересно, что никто не проверял соответствие года рождения в анкете гимназическим документам. Да и знакомство одесской тюрьмой изнутри ни у кого не вызвало удивления.

Известна и шутка о том, что первым литературным произведением Евгения Катаева стал «протокол осмотра трупа неизвестного мужчины». Сейчас в энциклопедиях и справочных изданиях легко найти сведения о том, что Евгений Петрович был одним из лучших оперативников, лично расследовал более сорока дел, включая банды Орлова, Шока и Шмальца (кто это такие – вероятно тоже где-то можно узнать). Но нас интересует другая фамилия: в селе Мангейм Евгений Катаев задержал некоего персонажа, который начинал, как милиционер, но плавно переместился в конокрады и налетчики, и фамилия его была Козачинский.

Верно, верно! Это будущий автор повести «Зеленый фургон», дважды экранизированной, вторую экранизацию в качестве режиссёра мечтал осуществить (но уже был совершенно не в силах это сделать) Владимир Высоцкий.

Александр Козачинский Фото: ru.wikipedia.org

И тут нам снова предлагается два варианта: часть справочной литературы об этой книге написана так: доблестный милиционер Александр Козачинский написал повесть о своей славной молодости, и немножко взял из биографии товарища по гимназии Жени Катаева. А во втором варианте нам сообщают, что Саша Козачинский был в милиции письмоводителем, но заскучал и вскоре реализовался, как конокрад, затем с группой товарищей по оружию спер зеленый фургон с шестнадцатью пудами зерна, отданный в качестве взятки начальнику отдела милиции, но зерно (наверное, «из камеры вещественных доказательств») растащили другие милиционеры. Затем Козачинский стал планировать налеты и иные преступления, получил кличку «Одесского Робин Гуда», увёл табун лошадей, но однажды попал в засаду и почти уже начал отстреливаться, но узнал в преследовавшем его милиционере одноклассника, с которым сидел за одной партой – Женю Катаева, и не смог выстрелить… Вот это все написано в одной статье в газете «Аргументы и Факты», найдете легко. По статье можно снять кино, и выйдет не хуже, чем по повести.

Факты документальные, однако, таковы. Козачинский действительно был футбольным вратарем и учился с Евгением Катаевым в одной гимназии. В 1923 году он был приговорен к расстрелу. Очень возможно, что смягчению наказания содействовал его друг Евгений Катаев. А в 1925 году Козачинский освобождается из тюрьмы по амнистии, уезжает в Москву и устраивается… корреспондентом в газету «Гудок». Наш постоянный читатель вряд ли удивлен. Вам придется самим решать, о чем эти две истории. Я сделал для себя вывод о том, что Евгений Катаев был человек смелый и порядочный. Но это мое мнение! Составьте свое, пожалуйста. Если они обоснованно совпадут, я не стану возражать.

Но так или иначе, а работа в уголовном розыске в самое ближайшее время могла кончиться для Евгения Катаева пулей между глаз. И в 1923 году он поехал в Москву, где старший брат, Валентин Петрович Катаев, устроил его…да-да-да, в газету «Гудок». Как вы догадались?

Юмористический маршрут

Нет, ну конечно не только юмористический. Это обычный маршрут для любой сверх меры централизованной страны. Он оказался общим для Давида Ойстраха и Эмиля Гилельса, для Леонида Утесова и уже упомянутого сегодня Юрия Олеши, для Святослава Рихтера и Эдуарда Багрицкого. Со всех сторон огромной страны люди ехали в Москву, и примечательно разве что обстоятельство, что столько из них отправились в Москву из Одессы. Юмористическим прозвали его из-за Ильфа, Петрова и Жванецкого. Да, Одесса удивительный город. И очень своеобразный, каковое своеобразие кого-то умиляет, а кого-то вовсе нет.

Два портрета одного человека

Осмелюсь предложить вам довольно длинный фрагмент из литературного произведения, которое вы конечно же сразу узнаете:

• На карточке было напечатано изящным шрифтом:
• Альфред Аркадьевич
• Бронский.
• Сотрудник московских журналов - "Красный огонек",
• "Красный перец", "Красный журнал", "Красный прожектор" и газеты "Красная вечерняя газета".
• На карточке было написано кудрявым почерком: "Очень прошу и извиняюсь, принять меня, многоуважаемый профессор, на три минуты по общественному делу печати и сотрудник сатирического журнала "Красный ворон", издания ГПУ".
• 
  
• Из-за спины Панкрата тотчас вынырнул молодой человек с гладковыбритым маслянистым лицом. Поражали вечно поднятые, словно у китайца, брови и под ними ни секунды не глядевшие в глаза собеседнику агатовые глазки. Одет был молодой человек совершенно безукоризненно и модно. В узкий и длинный до колен пиджак, широчайшие штаны колоколом и неестественной ширины лакированные ботинки с носами, похожими на копыта. В руках молодой человек держал трость, шляпу с острым верхом и блокнот.
• 
  
• — Пару минуточек, дорогой профессор, — заговорил Бронский, напрягая голос с тротуара, — я только один вопросик и чисто зоологический. Позволите предложить?
• 
  
• — Предложите, — лаконически и иронически ответил Персиков и подумал: «все-таки в этом мерзавце есть что-то американское».
• 
  
• — Что вы скажете за кур, дорогой профессор? — крикнул Бронский, сложив руки щитком.<…>
• 
  
• — … как вы можете писать, если вы не умеете даже говорить по-русски. Что это за «пара минуточек», и «за кур»? Вы, вероятно, хотели спросить «насчет кур»?
• Бронский жидко и почтительно рассмеялся:
• 
  
• — Валентин Петрович исправляет.
• 
  
• — Кто это такой Валентин Петрович?
• 
  
• — Заведующий литературной частью.

Ну раз уж вы сразу узнали повесть Михаила Афанасьевича Булгакова «Роковые яйца», то вам не составит труда и сказать, с кого написан образ Альфреда Бронского и кто такой Валентин Петрович. Нет? Пока нет? Ладно, вот вам пара подсказочек, дорогой читатель, чисто литературных. Из книги Валентина Катаева «Алмазный мой венец».

• Брат приехал ко мне в Мыльников переулок с юга, вызванный моими отчаянными письмами. Будучи еще почти совсем мальчишкой, он служил в уездном уголовном розыске, в отделе по борьбе с бандитизмом, свирепствовавшим на юге. А что ему еще оставалось? Отец умер. Я уехал в Москву. Он остался один, не успев даже окончить гимназию. Песчинка в вихре революции. Где-то в степях Новороссии он гонялся на обывательских лошадях за бандитами … Я понимал, что в любую минуту он может погибнуть от пули из бандитского обреза. Мои отчаянные письма в конце концов его убедили. Он появился уже не мальчиком, но еще и не вполне созревшим молодым человеком, жгучим брюнетом, юношей, вытянувшимся, обветренным, с почерневшим от новороссийского загара, худым, несколько монгольским лицом, в длинной, до пят, крестьянской свитке, крытой поверх черного бараньего меха синим грубым сукном, в юфтевых сапогах и кепке агента уголовного розыска.

• Приехав, он устроился в Москве…надзирателем в Бутырскую тюрьму за два червонца в месяц. Валентин Катаев был в ужасе. Уговорами, посулами и откровенным шантажом «Ты что же это? Рассчитываешь сидеть у меня на шее со своим нищенским жалованьем?» Катаев-старший заставил брата написать фельетон, который каждый может найти и прочесть: «Гусь и украденные доски». «Примерно через час, не сделав ни одной помарки и ни разу не передохнув, он исписал от начала до конца ровно шесть страниц и, не глядя на меня, подал свою рукопись через плечо. - Подавись! - тихо сказал он. У него оказался четкий, красивый, мелкий почерк, унаследованный от папы. Я пробежал написанные им шесть страниц и с удивлением понял, что он совсем недурно владеет пером. Получился отличный очерк, полный юмора и наблюдательности».

Пётр Васильевич Катаев с сыновьями Валентином и Евгением. 1910 Фото: ru.wikipedia.org

За Гуся и доски Катаев-младший получил три червонца. Ну а вскоре приобрел описанный Булгаковым образ. Впрочем, не только Булгаковым:

• «… месяца через два, облазив редакции всех юмористических журналов Москвы, веселый, общительный и обаятельный, он стал очень прилично зарабатывать, не отказываясь ни от каких жанров: писал фельетоны в прозе и, к моему удивлению, даже в стихах, давал темы для карикатур, делал под ними подписи, подружился со всеми юмористами столицы, наведывался в "Гудок", сдал казенный наган в Московское управление уголовного розыска, отлично оделся, немного пополнел, брился и стригся в парикмахерской с одеколоном, завел несколько приятных знакомств, нашел себе отдельную комнату, и однажды рано утром я встретил его на Большой Дмитровке:
• ...он, видимо, возвращался после ночных похождений. Тогда еще не вывелись извозчики, и он ехал в открытом экипаже на дутиках - то есть на дутых резиновых шинах,- модно одетый молодой человек, жгучий брюнет с косым пробором, со следами бессонной ночи на красивом добродушном лице, со скользящей мечтательной улыбкой и слипающимися счастливыми глазами.
• 
  
• Кажется, он спросонья мурлыкал про себя что-то из своих любимых опер, а к пуговице его пиджака был привязан на длинной нитке красный воздушный шарик, сопровождавший его как ангел-хранитель и ярко блестевший на утреннем московском солнышке».

Владимир Нарбут Фото: ru.wikipedia.org

Вскоре Катаев-младший стал Петровым – чтобы не путали с братом. Свою славу он будет делить с другим человеком. А пока в редакции «Гудка» образовалась удивительная компания: Юрий Олеша, Александр Козачинский, Михаил Булгаков, Валентин Катаев, Евгений Петров и Илья Ильф. А прикрывал гудковскую компанию от всяческих бед в двадцатые годы поэт Владимир Нарбут, в 1924—1927 гг. — заместитель заведующего Отделом печати при ЦК ВКП(б), в 1927—1928 гг. — один из руководителей ВАПП. Думается, это были не все его должности, имелись и в других ведомствах. Точнее – в другом. «Это был колченогий, одна из самых удивительных и, может быть, даже зловещих фигур, вдруг появившихся среди нас, странное порождение той эпохи. Колченогий брал самый грубый, антипоэтический материал, причем вовсе не старался его опоэтизировать. Наоборот. Он его еще более огрублял. Эстетика его творчества состояла именно в полном отрицании эстетики. Это сближало колченогого с Бодлером, взявшим, например, как материал для своего стихотворения падаль» - писал о нем в книге «Алмазный мой венец» Валентин Катаев.

Два в одном

Два автора, объединившиеся в одного – не уникальное явление, но и не такое уж частое. До Ильфа и Петрова сходу можно было назвать разве что братьев Гонкуров и братьев Гримм.

Однажды Илья и Евгений поехали в командировку по Кавказу и Крыму. То есть было время и для работы, и для отдыха, а для последнего были к услугам командированных и вино, и шашлыки, море, и хорошенькие дамы. Вот только не зудите, что это только отвлекает, что настоящие отношения складываются в совместном тяжелом труде. Однажды я и мой школьный друг нечаянно уронили стенд, сделанный из реек и букв. Буквы скрепляли рейки и наоборот. Все развалилось, и часа два мы пытались собрать это убогое агитационное изделие. Так вот изречение на этой штуковине гласило «Именно у труде и только в труде своем велик человек. Н. К. Крупская». Ни к бессмысленному труду, ни к Надежде Крупской симпатий ни один из нас с тех пор не выказывал. И мы бы разругались, если бы не накупили в ларьке слоек в повидлом, и не напились квасу из бочки.

Ильф и Петров на Гоголевском бульваре Фото: ru.wikipedia.org

В общем, из командировки друзья приехали готовыми к совместному труду. И тут к ним подходит в редакции «Гудка» Валентин Катаев и сообщает о своем желании стать Дюма-отцом: то есть даст им сюжет, они напишут, он пройдется рукой мастера, а им даст достойное литературных негров вспомоществование. Далее все известно. Роман «12 стульев» получился куда интереснее задуманного старшим Катаевым, там появился Великий Комбинатор Остап Бендер, Катаев попросил посвящение и золотой портсигар, первое получил, а второе тоже получил, но не без одесского ехидства – ему подарили дамский портсигар, ну – да что я вам такое пишу, вы это знаете без меня. Если же среди читателей те, кто помоложе – они прекрасно сориентируются в поисковике по ключевым словам.

Илья Ильф, Евгений Петров Фото: ru.wikipedia.org

Глава без названия, полностью написанная Евгением Петровым

• Однажды, во время путешествия по Америке, мы с Ильфом поссорились.
• 
  
• Произошло это в штате Нью-Мексико, в маленьком городе Галлопе, вечером того самого дня, глава о котором в нашей книге «Одноэтажная Америка» называется «День несчастий».
• 
  
• Вообще говоря, мы ссорились очень редко, и то по причинам чисто литературным — из-за какого-нибудь оборота речи или эпитета. А тут ссора приключилась ужасная — с криками, ругательствами и страшными обвинениями. То ли мы слишком изнервничались и переутомились, то ли сказалась здесь смертельная болезнь Ильфа, о которой ни он, ни я в то время еще не знали, только ссорились мы долго — часа два. И вдруг, не сговариваясь, мы стали смеяться. Это было странно, дико, невероятно, но мы смеялись. И не каким-нибудь истерическим, визгливым, так называемым чуждым смехом, после которого надо принимать валерьянку, а самым обыкновенным, так называемым здоровым смехом. Потом мы признались друг другу, что одновременно подумали об одном и том же — нам нельзя ссориться, это бессмысленно. Ведь мы все равно не можем разойтись. Ведь не может же исчезнуть писатель, проживший десятилетнюю жизнь и сочинивший полдесятка книг, только потому, что его составные части поссорились, как две домашние хозяйки в коммунальной кухне из-за примуса.
• 
  
• Я не помню, кто из нас произнес эту фразу:
• 
  
• — Хорошо, если бы мы когда-нибудь погибли вместе, во время какой-нибудь авиационной или автомобильной катастрофы. Тогда ни одному из нас не пришлось бы присутствовать на собственных похоронах.
• 
  
• Кажется, это сказал Ильф. Я уверен, что в эту минуту мы подумали об одном и том же. Неужели наступит такой момент, когда один из нас останется с глазу на глаз с пишущей машинкой? В комнате будет тихо и пусто, и надо будет писать.
• 
  
• А через три недели жарким и светлым январским днем мы прогуливались по знаменитому кладбищу Нового Орлеана, рассматривая странные могилы, расположенные в два или три этажа над землей. Ильф был очень бледен и задумчив. Он часто уходил один в переулочки, образованные скучными рядами кирпичных побеленных могил, и через несколько минут возвращался, еще более печальный и встревоженный.
• 
  
• Вечером, в гостиниц, Ильф, морщась, сказал мне:
• 
  
• — Женя, я давно хотел поговорить с вами. Мне очень плохо. Уже дней десять как у меня болит грудь. Болит непрерывно, днем и ночью. Я никуда не могу уйти от этой боли. А сегодня, когда мы гуляли по кладбищу, я кашлянул и увидел кровь. Потом кровь была весь день. Видите?
• 
  
• Он кашлянул и показал мне платок.
• 
  
• Через год и три месяца 13 апреля 1937 года, в десять часов тридцать пять минут вечера Ильф умер.
• 
  
• И вот я сижу один против пишущей машинки, на которой Ильф в последний год своей жизни напечатал удивительные записки. В комнате тихо и пусто, и надо писать. И в первый раз после привычного слова «мы» я пишу пустое и холодное слово «я»…

Ни слова, прошу вас. Ни слова. Выведите пьяного Олешу. Пожалуйста, не надо, Сергей Донатович.

Письмо

У Евгения Петрова было довольно странное хобби. Он отправлял письма по самым невероятным адресам в разные страны. Обычно, конверт, не найдя адресата, возвращался к нему с десятками различных штемпелей через несколько месяцев. Хобби в Советском Союзе тридцатых годов весьма опасное. За любую мелочь можно было угодить в шпионы – юных офицеров госбезопасности было полно, и каждый мечтал о карьере. Мне кажется, была это и своеобразная орлянка с судьбой, и проверка какой-то неведомой защиты – есть она, или уж нет?

В апреле 1939 г. Петров отправил очередное послание аж в Новую Зеландию вымышленному им адресату Мерилу Оджину Уэзли в город Хайдбердвилл, улица Райтбич, дом 7. «Дорогой Мерил! Прими искренние соболезнования в связи с кончиной дяди Пита. Крепись, старина. Прости, что долго не писал. Надеюсь, что с Ингрид все в порядке. Целуй дочку от меня. Она, наверное, уже совсем большая. Твой Евгений».

Можете себе вообразить, что должен был испытать Петров, когда вместо контуженного десятком штемпелей конверта с собственным письмом получил ответ: «Дорогой Евгений! Спасибо за соболезнования. Нелепая смерть дяди Пита выбила нас из колеи на полгода. Надеюсь, ты простишь за задержку письма. Мы с Ингрид часто вспоминаем те два дня, что ты был с нами. Глория совсем большая и осенью пойдет во 2-й класс. Она до сих пор хранит мишку, которого ты ей привез из России».

К письму прилагалась его собственная фотография в компании незнакомого человека.

Наивные читатели ищут в таких посланиях мистику. Евгений Петров наивным не был. Он сразу понял, какой такой Мерил Уэзли ответил ему, да еще и с фотографией. И внял письму, как предупреждению.

Ровно за год до отправки этого письма был расстрелян Нарбут. На что намекали Петрову этим письмом? Кто был на фотографии? Он сам, вероятно, узнал. И понял, что ему хотели сказать. Судить об этом вам. Да-да, опять вам.

Не будем писать в юбилейном материале, как погиб Евгений Петров. Хорошо, что не в лагере, не в пыточной камере, не на Ходынке и не в лубянском подвале. Но до чего отвратительно и позорно для великой страны – что все это случилось со множеством других людей!

Эпилог.

Автор Ильф и Петров поразительным образом умер чуть ли не с точностью до дня в возрасте 39 с половиной лет. Или в среднем 38 лет, с учетом тайны года рождения юбиляра. Решайте сами. Но все три автора – Ильф, Петров и они вместе – навсегда останутся молодыми. А хорошо это или плохо – тоже решать вам.

P.S. Насчет истории из записной книжки Довлатова. Я точно знаю одного человека, которого бы очень рассердила и очень расстроила эта запись. И звали его Илья Ильф. Такого отношения к своему другу он бы не потерпел. Я в этом уверен. Таково мое мнение.