Босхиниана всея Руси

Текст: Яна Ларина

Фото предоставлено издательством АСТ

Хронологическая точка опоры романа — 1575 год, когда Иван Грозный временно покинул трон и жил в подмосковной Александровой слободе. Действие романа охватывает только две недели, но повествование ими не ограничивается. В начале книги Гиголашвили попытался сблизить романного царя, читателя и реальный исторический контекст и поэтому представил вереницу посетителей: немца Штадена, архитектора Барму, итальянского посла, духовника царя, алтайского мурзу и еще других. Каждый из них призван пояснить нам, какие проблемы стоят перед Иваном Грозным (взяточничество, разруха и неустроенность в его государстве), и показать жестокий нрав раздосадованного царя. Это им прекрасно удается — на каждого посетителя царь кричит, каждого ругает и бьет, из-за чего все они, от опричника до протоиерея, немного напоминают родственников, которые пришли проведать психически больного и наркозависимого пациента в клинике. После их ухода царь остается наедине со своими горестными размышлениями о тяжести шапки Мономаха и вынужденных ответных карательных мерах.

Но стоит только пробраться через первые четыре главы объемистого романа, и кажется, что рассуждения о плохом народе (который царь вынужденно исправляет страшными пытками) и цивилизованных европейских порядках (XVI века, разумеется) — это лишь дань традиционному образу царя-тирана, царя-душегуба. Иван Грозный выходит из своей кельи. И вот уже дает первые всходы детективный жанр: самодержца грабят в лесу, а в Московии орудует банда неуловимого разбойника Кудеяра, которого царь боится «больше сатаны», вот проступает быт сыскарей Разбойной избы. Вот и намек на приключения: царь собирается «обнести» (то есть обокрасть) Алмазную контору в Антверпене и бежать в Англию, в то время как беглый первопечатник Иван Федоров действует в Европе как разведчик-нелегал. Вот проклевывается росток мистического триллера с тайными знаками, необъяснимыми явлениями, жертвоприношениями, падает с неба таинственная плита с надписью на древнем языке, появляются снежный человек и перепончатокрылый кролик.

Гиголашвили нагнетает атмосферу фантасмагорического кошмара — настоящей босхинианы: в нем есть зеленые слизни в локоть величиной, разврат на любой вкус, зверинец с сомом-трупоядцем, мозги, граф Дракула, венерические заболевания…

Однако все ростки диковинных, по-настоящему ярких сюжетных цветов забивают политическое резонерство царя, его приближенных (а может быть, и самого автора), которыми порос весь роман: «Чего ни хватишься — ничего-то у нас нету! Все в Неметчине закупать!» или: «Все, все у нас есть в изобилии, только извлекать не умеем, зело темны еще, за немчинами да фрягами не угнаться». Или даже так: «В горной стране Гельвеции люторане, драпанутые от латинян, часовое дело налаживают, сыроварни строят, ювелирным промыслом заняты, даже новое сладкое «чоколатль» варят. Скоро там будем все покупать, а сами — в лаптях да сермяге!»

Подобная раздвоенность, расщепленность чувствуется не только в сюжете, но и в стиле. Колоритные «шлында», «захухря», «скапыжник» и «раскисляи» соседствуют с «кайзером», «гауптвахтой» и совсем уж диковинным для Московии XVI века «Хайнрихом» (каждый Хайнрих, ступавший на русскую землю, немедленно становился Андреем). Впрочем, все это не так колет глаз, если держать в уме, что книга Гиголашвили — не исторический и не документальный роман. Ведь никому не придет в голову рассматривать работы Босха в качестве иллюстраций к справочнику юного натуралиста, правда?