Текст: Александр Мелихов
Фото в тексте: sports.ru
Главное фото: gradus.pro
"Футбол - школа жизни" - это может звучать несколько патетично, но для миллионов советских мальчишек, особенно первого послевоенного поколения, это было именно так. Футбольная площадка была для них турнирным полем, на котором сталкивались личности и определялась социальная иерархия. Как - показано в рассказе петербургского писателя Александра Мелихова, который он любезно предоставил "Году Литературы", ознакомившись с предварительными итогами нашего конкурса "Игра, изменившая жизнь". Кстати, вы еще можете проголосовать за одного из финалистов. А окончательные итоги мы подведем на Красной площади 3 июня в 12:30.
С высоты шведской стенки Олег с удовольствием разглядывал потных, мечущихся, дико вскрикивающих пацанов. Еще вроде бы недавно подойдешь вечером к спортзалу, заглянешь в затянутое сеткой окно, а там старшеклассники режутся в футбик среди своих - кое-кто с сигаретами, - и вот теперь они сами режутся среди своих пять на пять - кое-кто с сигаретами, - а какой-то семиклашка в эту минуту, быть может, с завистью на них пялится.
Почему-то ключ от спортзала физрук доверял только приблатненным пацанам, поэтому вечерний футбол таил в себе нечто залихватское. Особенно если ты завернул сюда мимоходом, да еще и под газом. Стараясь, чтобы это заметили, Олег валял дурака: крутил на перекладине, на брусьях, иногда почти срывался, притворяясь сильно дунувшим, и чувствовал, что ему уже начинают прощать его победу на краевой олимпиаде по физике. Даже Кум к нему, кажется, помягчел.
Олег, похоже, уже третью минуту держал угол на перекладине и пьяной улыбкой улыбался пацанам, и они среди своего потного мельтешения и толкотни (броуновское движение) тоже изредка взглядывали на него и улыбались, даже Кум подрагивал уголком губ.
А вот правильный солидный Заяц улыбался снисходительно, но не без ревности. До появления Олега он был в классе лучшим математиком, хотя жил в самом хулиганском районе на просорушке, рос без отца, а мать его торговала пирожками под башенкой драмтеатра. При этом Заяц всегда ходил в солидном пиджачке и любил подчеркивать, какой он бедный, хоть и полноватый, вот и сегодня перед футбиком выпил только бокал компота. Вдруг причмокнет с аппетитом: «Моя матушка картошечку с постным маслицем во готовит!» - а когда кто-нибудь подхватит: ага, мол, моя мать тоже, он тут же горько усмехнется: «Ну, так чего ж не готовить, если деньги есть!»
Кум никогда про свою бедность не заикается, хотя и у него мамаша уборщица в поликлинике, а отца как будто и отродясь не бывало. И все равно Кум толстенький, задастенький, с напористым кабаньим загривком, а главное - лучший футболист. Он не просто бьет и водит лучше всех, он еще и соображает, видит поле, - с перекладины особенно заметно, как на него кидаются сразу двое и никогда не могут угадать, вильнет он вправо или влево, или пяточкой откинет мяч назад - всегда точно своему, как будто у него и на белобрысом стриженом загривке имеется еще одна пара недобро приглядывающихся глаз. Любая пятерка начинает выигрывать, если только в капитанах у нее Кум, - он сразу видит, кого куда ставить, где у противника дырка в обороне, Кума на площадке просто не узнать: распоряжается кратко, дельно и почти без мата. Тогда-то у Олега впервые и забрезжила догадка, что есть два совершенно разных Кума: один царит в мире выдумок, другой на диво ловко управляется с реальными предметами.
Среди квадратных трехчленов или Печориных Кум смотрится почти тупицей, зато за порогом класса он куда смекалистее самого Олега.
И когда он морщится: «Нажрался вчера, какую-то бабу выхарил…» - можно не сомневаться, что так оно и было. Кум никогда не хвастается, ибо выдумки для него ничего не значат. Он играет за город, а там они все подобрались такие орлы, что лучше им не попадаться на глаза, когда они багровые и потные вываливают из деревянных ворот «Трудовых резервов». Им там недавно выдали американские кеты: Кум сказал, что где-то внутри там есть священные слова «Маде ин УСА»; правда, никто их там не нашел, хотя даже Олег из вежливости сделал вид, будто ищет.
Олег с Кумом в неплохих вроде бы отношениях, но на пьяные выходки Олега Кум лишь дергает углом рта, потому что Олег в его глазах по всем прочим признакам сильно культурный маменькин сынок, которого ждет столичный институт и все такое прочее, а он еще и от Кумовых владений, где пьют и харят, тоже хочет чего-то прихватить. Олег отчасти и поэтому не любит гонять в футбик, ибо ему пришлось бы с Кумом осторожничать, а с осторожничаньем какое удовольствие!
Вот долговязому костлявому Калачу не жалко посмеяться Олеговым штукам, но только расслабленно. Калач и сам из сильно культурных, но недавно открыл, что решительно все человеческие дела достойны смеха, и притом расслабленного: серьезный смех — это тоже чересчур серьезно.
Швед же между пасами взглядывает на Олега исключительно искоса и исподлобья, и на лице его на миг - но лишь на миг! - намечается траурная усмешка. В следующий миг он уже до белизны напрягает ноздри, будто зевает про себя, и резко отворачивается, отбрасывает челку - его излюбленный жест. Когда учителя допекают его этой челкой, он стрижется налысо - нате, мол, съешьте! - и тогда эта привычка выглядит нервным тиком. Свое шведское происхождение он ведет с какого-то хоккейного чемпионата - он так носился со шведской командой, пока сам не превратился в Шведа.
Швед в недалеком прошлом - любимец учителей, аржаная голова, васильковые глаза, с хитроватым, правда, прищуром, которым советское кино наделяло кулаков, но недавно химичка мстительно сообщила ему: «Теперь твоим улыбочкам не все будет прощаться». А он на это только напряг ноздри и отбросил челку. Он с некоторых пор решил лепить из себя человека крайне щепетильного в вопросах чести и вспыльчивого до необузданности - то есть психа. Именно с той поры он и заделался с Кумом не разлей вода. А остальные пацаны сделались с ним поосторожнее, не желая испытывать, как далеко он может зайти в своей новоиспеченной горячности.
Все это проносилось в голове у Олега, покуда нарастающая судорога в брюшном прессе не сделалась невыносимой, и ему пришлось спрыгнуть на плоский кирзовый мат.
О таких изысканностях, как душ, в ту чистую пору еще не слыхивали. В раздевалке Кум отдал пару распоряжений насчет следующего футбика и, по-кабаньи напористо склонив голову, двинулся к своему шкафчику, усиленно прихлопывая американскими кетами, как будто проверял, не начал ли снова бренчать паркет, - он долго бренчал, словно осипший рояль, пока его наконец не прихватили гвоздями.
Вот тут все и произошло.
Вполголоса ругнулся Заяц. Ругнулся как-то так, что ждешь продолжения, и все выжидательно на него посмотрели.
- Рубль потерялся, - объяснил Заяц с пиджачком в руке и зачем-то помял его.
А когда все уже смирились с Заячьей потерей, вдруг оживился Кум:
- Не? Ты? Точно? У тебя точно рваный был? В брючатах, в костюме смотрел?
- Везде смотрел. Матушка сказала, зайди за маргарином, я положил в костюм…
Кум не дослушал - он уже распоряжался, как на ответственнейшем матче.
- Так, все остаются. Кто выходил в раздевалку?
Все взглянули на Шведа и тут же отвели глаза. На хорошеньком личике Шведа отразилось колебание - он соображал, как в таких случаях должен поступать псих. А через мгновение ноздри его побелели, как будто он сдерживал зевоту.
- Ты видел - я брал?! А ты видел?! А ты?! А ты?!
Он переводил мутный взор и тыкал пальцем то в одного, то в другого пацана, избегая только Кума, и в его голосе нарастало блатное подвыванье, - вот сейчас, сейчас он распустит рубаху до пупа и…
- Ну, обыщите, обыщите, говорю!..
Швед был уже белый, как его ноздри, и все, только что багровые, тоже потихоньку бледнели, не поднимая глаз. Больше, правда, от неловкости.
Зато Кум был как рыба в воде. Он шагнул вперед и принялся расторопно обыскивать Шведа.
Все прибалдели, и всех менее - надо отдать ему должное - Швед. После самого мимолетного замешательства он вытянул сцепленные руки над головой, придавая картине завершенность.
Кум, однако, таких тонкостей просто не замечал. Он обыскивал не напоказ - хотел-де, вот и получи - нет, он просто искал рваный. Искал довольно умело - шарил в карманах, ощупывал носки, вынимал стельки…
Рубля не было. Кум еще раз для очистки совести пробежался по Шведу и сдался.
Швед, ни на кого не глядя, запихал барахло в сумку и ушел в тренировочном, изо всей силы хлопнув дверью.
Все, вновь побагровевшие, не знали, куда девать глаза, и только Кум, от которого аристократический смысл сцены был скрыт мраком невежества, продолжал тарахтеть:
- Швед не дурней трактора - прятать на себе, тут в раздевалке можно заныкать, а завтра по утрянке забежать, и дело в шляпе, хрен на шкапе… Я сразу догадался, когда он раздухарился…
Его размышлений никто не поддержал, все по-быстрому разбежались, стараясь не смотреть друг на друга. И только Калач у дверей расслабленно продышал Олегу в ухо:
- Ты слышал? Швед сказал Куму: еще друг называется… Х! Х! Х! Х!..
Друг - это уморительно. Со смеху подохнешь. Если смеяться всерьез. А посмеяться расслабленно, это в самый раз.
И Олег тоже изобразил расслабленную усмешку половиной лица, обращенной к Калачу. Ну не может он иначе, когда к нему с доверием!
Хотя ему было совсем не до смеха. Он брел по мокрой осенней улице, не замечая ни осени, ни прохожих, и думал с таким напряжением, с каким не вдумывался ни в одну задачу из мира выдумок.
Какого же черта Швед напрашивался на обыск, если его никто прямо не обвинял? Это ведь именно воры считают кражу у своих верхом позора - как же, крыса, крысятничать!.. Хотя лучше, например, обокрасть человека, чем его унизить, но воры больше всего любят барахло, вот они больше всего барахло и защищают. Швед у них и набрался.
Но если и вправду набрался, как тогда он смог стянуть ту проклятую авторучку?.. Олегу ее привез из Ленинграда двоюродный брат, и они всем классом на нее любовались: в прозрачном корпусе светилась девица, сначала одетая, а перевернешь - раздетая. Любоваться пришлось недолго - авторучка куда-то пропала, и Олег и думать про нее забыл. А потом случайно оказался у Шведа дома, начал от нечего делать выдвигать ящики его стола и обнаружил ту самую девицу.
Он тогда поспешно захлопнул ящик, словно увидел раздетую красотку живьем, и тут же задвинул соответствующий ящик в своей памяти. Сохранилась только жалость к Шведу: правильно это раньше называли - нечистый попутал. Не ты украл, а нечистый тобою овладел.
Но сам-то Швед-то стыренную авторучку забыть не мог, что же он из себя строил, будто не способен тырить у своих? Притом не прикидывался, у него реально слезы стояли в глазах…
Для него, выходит, не важно, способен он украсть или нет, а важно, решаются ли ему об этом сказать в глаза! Раз решаются, значит не боятся, а раз не боятся, значит, не уважают.
Так вот что она такое, блатная честь, - умение внушать страх, чтоб никто не смел сказать тебе правду в лицо!
Олег почувствовал такое удовлетворение, словно доказал самостоятельно труднейшую теорему.
Вторая же часть теоремы открылась ему лишь двадцать лет спустя.
- Это к тебе, - заглянула мама. - Говорит, твой одноклассник.
Удивления в ее голосе прозвучало ничуть не больше, чем наметилось забулдыжности в подобрюзгшей физиономии Кума.
- Кого я вижу?.. - радостно поднялся ему навстречу Олег, но Кум не стал разводить сантименты.
Он бегло тиснул Олегу руку и, усевшись без приглашения, все такой же кругленький, задастенький, с такой же белобрысой напористой челочкой, перешел к делу (хабэшные отечественные джинсы обтянулись на могучих жирных ляжках, - Кум об натянутые на согнутой ноге штаны когда-то умел зажигать спички).
- Дашь треху без отдачи? Ты ж к нам ненадолго, родичей приехал навестить?
Олег поспешил вручить ему треху, стараясь не впадать в суетливость. Кум принял ее без суетливости, небрежно сунув в нагрудный карман пестрой безрукавки, кои в пору их юности именовались расписухами.
- У тебя ж не последняя, ты же вроде доцент?
- Старший научный сотрудник.
- А Швед базарил, что ты кандидат наук - это не то же самое, что доцент?
- Доцент - это преподаватель.
- Швед теперь директор ресторана, больше любого доцента, наверно, гребет.
- Наверно.
- Я, когда играл в классе «Бэ», огребал рублей по семьсот в месяц. Числился механиком на камвольном комбинате, и все время куда-нибудь еще вызовут и за что-нибудь заплатят - то за малярные работы, то за погрузку… А потом мы отовсюду вылетели, в последнее время на стройке работал… Месяц назад плита косо пошла, пришлось прыгать, сломал правую ногу в голени… На поле сколько били, не сломали, а тут всего второй этаж… Вышел из больнички, хотел у Шведа бабок стрельнуть - не дал, запомнил, как я его обшмонал.
Кум упомянул об этом без осуждения: он хорошо понимал Шведа.
- Слушай… - Олег вдруг забыл настоящее имя Кума. - Как ты думаешь, кто тогда взял рубль у Зайца? Или Заяц сам его посеял?
- Чего мне думать - я и взял.
Кум произнес это не просто «просто», а даже с юмористическим превосходством - как-де я вас всех наколол.
- Как это?.. Зачем?..
- Правильным пацанам на бухло не хватает, а этот терпила надумал бабки на маргарин выбрасывать! Непорядок.
- А когда же ты успел? Ты же вроде из зала не выходил?
- Я еще до игры. Пока вы мои кеты разглядывали. Ловкость рук, мошенство глаза.
Кум явно гордился собой.
- Но правильные пацаны вроде бы у своих не берут?..
- Терпилы нам не свои. А у Зайца на лбу было написано «терпила», когда он еще только из мамкиной письки вылез.
- А сейчас, не знаешь, Заяц чем занимается?
- Пашет, наверно, где-то. На что он еще годится. Как, правда, и я. Что значит совок - в Америчке бы я на всю оставшуюся жизнь заработал! Да и ты бы с твоей головой в Штатах не столько бы получал.
Годы и неудачи смягчили Кума, он уже был согласен к примирению ног с головой, вещей с выдумками.
- А Швед - он, что ли, тоже терпила?
- Швед по натуре барыга, а лез в блатные. Это ему была наука.
Олегу тоже. Всюду, оказывается, жизнь, всюду наука.
Но у теоремы оказалась и третья часть. Уже назавтра позвонил Швед и тоже без сантиментов стразу взял быка за рога.
- У тебя Кум вчера был? Что, жаловался на меня? Что я барыга и все такое?
- Ну, так…
- Так пусть он себе спасибо скажет. Если бы он меня тогда не обшмонал, я бы и дальше с его компашкой шился. И загремел бы на нары, а сейчас тоже на стройке бы мантулил скорее всего. Так что я ему при каждой встрече спасибо говорю.
- А все-таки, как думаешь, куда зайцевский рубль делся?
- Как куда - Кум его и скоммуниздил.
- Откуда ты… Почему ты так думаешь?
- Чего мне думать - я видел. Пока вы на китайских кетах фирмовый лейбл искали, я незаметно в окно поглядывал, а там в стекле все как в зеркале.
- Почему же ты не сказал?..
- А потом что, из города ноги делать? Кум со своей шоблой мне бы дыхнуть не дали, они же, блатные, хуже ОБХСС. Ну ничего, я свое взял! Теперь трехи у меня клянчат!
Даже у такой простенькой историйки оказалось третье дно. А мы еще воображаем, что можно что-то понимать в Истории человечества!
