Незлобивый поэт. 200 лет Якову Полонскому

Миллионы братьев наших, хотя и отживших, но все же братьев, поклонялись и Рафаэлю и Данту, славили гений Шекспира, сливались воедино душой и сердцем, внимая Бетховену, изучали Канта и двигали вперед науку, естествознание... словом, были лучшими двигателями человечества как в умственном, так и в нравственном отношении... Пока проповедуете Вы нищенство и милосердие, Запад дошел до другой крайности. Золя говорит, что христианство отжило свой век и доказал нам, что милосердие не ведет к справедливости, а Вы отдаете без борьбы всю Россию в руки этого Запада. Он и так уже без выстрела одолевает нас и материально и нравственно грабит нас».

Разрыв? Но в то же время Полонский выступал против притеснений духоборов, что рьяно поддерживал и Толстой. И Лев Николаевич, ценивший искренность и талант пожилого поэта, стал искать пути к сближению.

Вот вам и парадокс: поэт, выше всего ценивший свободу, несколько десятилетий отслужил в цензурном комитете. И выжил. Мало кому из заметных русских поэтов XIX века довелось прожить столь долго – 78 лет. В 1890-е он выглядел форменным мамонтом – поэт 1840-х, современник Лермонтова, увидевший декадентские игрища и назревавшую революцию. В начале ХХ века, когда нахлынула поэзия нового рода, Полонского не забыли. В его многотомном наследии находили пользу. Корней Чуковский вспоминал, что для Александра Блока любовь к Полонскому была «как бы мерилом людей».

Вспомним и мы 12 стихотворений Полонского, которые кажутся необходимыми автору этих строк.

Пришли и стали тени ночи…, 1842

С этого стихотворения в известной степени Полонский начался. И это вовсе не эпигонские стихи. Тут, скорее, предвосхищены мотивы символистов. Запоминаются эти строки с первого прочтения и на всю жизнь:

Пришли и стали тени ночи

На страже у моих дверей!

Смелей глядит мне прямо в очи

Глубокий мрак ее очей. 

Качка в бурю, 1850

Это одно из сильнейших стихотворений Полонского. Корабль попал в бурю – а наш герой то и дело сладко засыпает и видит всю свою жизнь, эпизод за эпизодом:

Снится мне: я свеж и молод,

Я влюблен, мечты кипят...

От зари роскошный холод

Проникает в сад.

Скоро ночь - темнеют ели...

Слышу ласково-живой,

Тихий лепет: «На качели

Сядем, милый мой!»

В корабле уже течи, в пучине погиб матрос. Но воспоминания сильнее, чем ужас смерти. Читайте эту «Качку»!

Песня цыганки, 1853

А это стихотворение Полонского – безусловно, самое известное. «Мой костёр» – песня, которая не забыта и в XXI веке. Полонский был одним из создателей русского цыганского мифа. Это немало. Конечно, это стилизация – под песню. Но она стала настоящей песней, причем народной. Романтической и всем понятной:

Мой костёр в тумане светит;

Искры гаснут на лету…

Ночью нас никто не встретит;

Мы простимся на мосту.

Мелодия заложена в стихах, композитору оставалось только слегка ее огранить.

Блажен озлобленный поэт…, 1872

Полонского часто сталкивали с Некрасовым. Ставили ему в пример гражданственного, болеющего за народ поэта. Иногда Полонский включался в полемику. «Блажен незлобивый поэт», - писал Некрасов иронически. В его системе ценностей обличение, жажда мести стояли гораздо выше вялой «незлобивости». Считалось, что Некрасов «бичует» Жуковского, но и Полонский узнал себя в «незлобивом поэте» – и ответил не менее резко:

Блажен озлобленный поэт,

Будь он хоть нравственный калека,

Ему венцы, ему привет

Детей озлобленного века.

…‎Яд — в глубине его страстей,

Спасенье — в силе отрицанья,

В любви — зародыши идей,

В идеях — выход из страданья.

Некрасову удалось разозлить милейшего Полонского – и, скорее всего, на счастье.

Литературный враг, 1866

Он старался не участвовать в литературных войнах – бессмысленных и беспощадных. Но неприятели у Полонского имелись. Самым громким из них был поэт-сатирик Дмитрий Минаев – виртуозный рифмач и обличитель консерваторов любого рода. Десятки раз он немилосердно (и, как правило, несправедливо) высмеивал стихи Полонского. И вот в 1866 году, после покушения Каракозова на Александра II, Минаева арестовали как неблагонадежного. Несколько недель он провел в Петропавловской крепости. Тут-то Полонский и разразился длинным монологом, в котором дотошно разъяснил своё отношение к этой несправедливости:

Господа! я нынче всё бранить готов —

Я не в духе — и не в духе потому,

Что один из самых злых моих врагов

Из-за фразы осуждён идти в тюрьму…

Признаюсь вам, не из нежности пустой

Чуть не плачу я, — а просто потому,

Что подавлена проклятою тюрьмой

Вся вражда во мне, кипевшая к нему.

Таков он был, Полонский. Ему удавалась и стихотворная публицистика – редко, но внятно. И – в большей степени для себя, чем «на потребу». И смириться с несправедливым наказанием он не мог – даже если жертвой стал извечный враг. Это позиция поэта, дворянина и интеллигента. 

Старый сазандар, 1853

Полонский был автором еще одного важного для русской поэзии мифа – грузинского. Конечно, о Грузии писали и до него. Сразу вспоминается ни много ни мало Пушкин. Но именно Полонский первым из русских поэтов досконально узнал и полюбил этот край. Да и сам он получил признание именно после третьей своей книги, в которой громко прозвучала тифлисская мелодия. Пять лет Полонский служил в Грузии, в канцелярии. Сотрудничал и в газете «Закавказский вестник». И писал лучше, чем прежде:

Земли, полуднем раскалённой,

Не освежила ночи мгла.

Заснул Тифлис многобалконный;

Гора темна, луна тепла…

Кура шумит, толкаясь в тёмный

Обрыв скалы живой волной…

На той скале есть домик скромный,

С крыльцом над самой крутизной.

Сколько раз после Полонского звучали в русской поэзии схожие мотивы…

Писатель, если только он… (в альбом К.Ш.), 1856

Это, пожалуй, самое известное из «гражданственных» стихотворений Полонского.

Оно стало хрестоматийным, без этих строк понять суть русского XIX века невозможно:

Писатель, если только он

Волна, а океан - Россия,

Не может быть не возмущен,

Когда возмущена стихия.

Писатель, если только он

Есть нерв великого народа,

Не может быть не поражен,

Когда поражена свобода.

Законченная формула. Многие затвердили ее наизусть. Истина, не слишком характерная именно для Полонского. Но он сумел найти для неё слова.

Миазм, 1868

Это, пожалуй, самое страшное стихотворение Полонского. И самая впечатляющая из его сюжетных баллад. История истинно петербургская. В барском доме стал хворать ребенок, а потом невесть откуда появляется мужичок. Он погиб на строительстве Петербурга – и его дух витает в этом доме:  

Ты меня не бойся… — что я? — мужичонка!

‎Грязен, беден, сгнил…

Только вздох мой тяжкий твоего ребенка

‎Словно придушил…

Петербург так и остался для Полонского городом миазмов. Хотя и прекрасным.

Дорога, 1842

Стихотворений о дороге у нас полным-полно. И во времена Полонского их было немало. Ямщики, далекий путь, дорожная тоска – всё это бывало у многих. Но его «Дорога» особенная. Это одно из редких стихотворений того времени, которое пропитано только личной печалью – как будто общественных треволнений вовсе не существует:

Глухая степь — дорога далека,

Вокруг меня волнует ветер поле,

Вдали туман — мне грустно поневоле,

И тайная берет меня тоска.

Непринужденный, напевный строй стиха – это достоинство признавали даже недруги Полонского, его «литературные враги». Мы часто говорим о «светлой» пушкинской печали. Полонский не повторял эту мелодию. Финал его «Дороги» мрачноват: 

Ямщик поет - в душе опять тревога -

Про черный день нет песни у меня…

Сумасшедший, 1859

В начале ХХ века не было в России более популярного стихотворения, чем «Сумасшедший». Оно считалось гвоздем программ чтецов-декламаторов. Но его написал не Полонский, а Яков Апухтин – поэт гораздо менее плодовитый. Помните? «Я королём был избран всенародно…» У Полонского монолог безумца получился темпераментнее и мрачнее. Тут не просто театральная игра. Замах гораздо шире. Речь идет об изломанном мире, о кризисе цивилизации:

Кто говорит, что я с ума сошёл?!

Напротив… — я гостям радёшенек… Садитесь!..

Как это вам не грех! неужели я зол!

Не укушу — чего боитесь!

...Науки царствуют — виденья отошли,

Одни безумцы ими одержимы…

Чу! слышите — поют со всех концов земли

Невидимые херувимы.

Ликуйте! вечную приветствуйте весну!

Свободы райской гимн из сердца так и рвётся —

И я тянусь, тянусь, как луч, в одну струну —

Что, если сердце оборвётся!..

Это почти герой Достоевского, не выдерживающий житейского перенапряжения. Судорожные, необычные стихи. Гораздо сильнее слишком отточенного и осторожного Апухтина!  

Узница. 1878

Это стихотворение в конце XIX века, да и позже, многие знали наизусть. Его любил цитировать Корней Чуковский. Поэт посвятил его Вере Засулич. Полонский не был сторонником революции, а тем более – террористических методов борьбы за светлое будущее.

Что мне она!— не жена, не любовница,

‎И не родная мне дочь!

Так отчего ж ее доля проклятая

‎Спать не дает мне всю ночь?! 

Дело было так. Петербургский градоначальник, генерал Фёдор Трепов приказал высечь розгами политического заключенного, народника Архипа Емельянова за то, что тот во время прогулки в тюремном дворике не снял перед ним шапку. Трепов нарушил закон об отмене телесных наказаний – и Вера Засулич решила наказать его. Дважды она выстрелила в Трепова – почти в упор.

Суд присяжных, потрясенный выступлением адвоката Александрова, оправдал Засулич. Тут, конечно, важно и то, что она не убила Трепова, он отделался ранением и после того покушения прожил еще немало лет. А Полонского тревожила судьба молодой женщины, о которой он узнавал из газет. Тревожила неотступно. И получилось стихотворение-возглас, череда риторических вопросов.

Полонский здесь не без привета…, 1890

Это шутливое послание, несколько строк в альбом, без амбиций. Всего лишь для потехи. Но этим и интересен Полонский – писавший легко. Иногда чересчур легко. Как свободно льется его стих – его уже и не отличить от разговорной речи. И она обаятельна!

Полонский здесь не без привета

Был встречен Фетом, и пока

Старик гостил у старика,

Поэт благословлял поэта.

И, поправляя каждый стих,

Здесь молодые музы их

Уютно провели все лето.

Настроение безмятежное, а характер поэта – всё-таки незлобивый.