САЙТ ГОДЛИТЕРАТУРЫ.РФ ФУНКЦИОНИРУЕТ ПРИ ФИНАНСОВОЙ ПОДДЕРЖКЕ МИНИСТЕРСТВА ЦИФРОВОГО РАЗВИТИЯ.

Поиск

новости читать смотреть/слушать учиться наши проекты о нас

Поиск

16.07.2021

5454

Литературный обзор

10 лучших стихотворений лета (июнь - июль 2021)

Стихотворения отбирал Борис Кутенков — но и вы можете совершить свой выбор, проголосовав за наиболее понравившееся

10 лучших стихотворений (июнь-июль 2021) / Pixbay.com

Постоянный обозреватель "Года Литературы" Борис Кутенков отобрал 10 лучших на его взгляд стихотворений этого аномально жаркого лета-2021. Предлагаем вам не только прочитать их, но и проголосовать за наиболее понравившееся в конце страницы — и узнать, насколько ваши вкусы коррелируют со вкусами большинства.

Максим ГЛАЗУН ¹

как так-то как-то так
контактный зоопарк
ребенку на прикорм
упёртых дураков
пернатых пуритан
как так-то как-то так
цыплята не взрослеть
цепляться за вольер
бояться но стоять
богатства за края
не наггетсы-цып-цып
покамест молодцы
держитесь ми-ми-ми
за жизни под людьми
не курица с яйцом
в натуре молодцом
на жалость нажимай
обжарена ма-ма
одни лишь детдома
отнимешь что найди
ни мяса ни ума
ни винни впереди^{(проголосовать)}

Один из самых интересных дебютантов, открытых мной этим летом. Поэтику Глазуна я бы назвал «поэтикой языкового скепсиса». У этого автора – насколько вообще можно говорить о содержании отдельно от формы, вопреки Гегелю, – есть своя тема – это тема детства, поданная в несколько нетривиальном, слегка циничном ракурсе, сюжет некоторой возрастной разочарованности. Применительно к этому стихотворению кажется, что есть эмоциональный пережим, хочется сказать, что «не всё так плохо», но это и суггестивно вовлекает, делает текст частью внутреннего переживания. А если слышать, как читает стихотворение автор, – с раздумчивой, чуть нагловатой ленцой, с особой дикцией, – то эмоциональное восприятие усиливается.

Ганна ШЕВЧЕНКО ²

В двенадцать по Москве три дня тому назад
ты съела апельсин и вылетела в сад,
я видела тебя, но кто ты, не пойму –
ты съела апельсин, и вот уже в плену
твоих зелёных крыл, твоих чернильных глаз,
и сад, и магазин и даже космонавт,
который пролетел в ракете над землёй –
ты съела апельсин, сверкая чешуёй,
и вылетела в сад три дня тому назад,
и вот уже три дня мой сад зеленоват,
и облако над ним белее голубей,
и небо с каждым днём светлей и голубей;
но кто ты, не пойму, пожалуйста, ответь,
ты рыба или слон, трава или медведь,
а может быть, ты мой зелёный побратим –
мы то, что мы едим, мы то, куда летим.^{(проголосовать)}

Ганна Шевченко. Фото: предоставлено автором

Апеллируя к словам Михаила Эпштейна, который ввёл термин «метабола» (по его словам, это «вневременная метаморфоза», «я так и думал поначалу назвать этот тип образа; но обычно предполагается, что метаморфоза происходит во времени, а метабола – это превращение вне времени, т.е. взаимопричастность без сходства», – говорит он), можно сказать, что Ганна Шевченко работает именно с поэтикой метаморфозы. Чудеса, которые она творит с метаморфическим преломлением времени и с его художественной плотью, впечатляют меня не первый год; не менее поражает то, из какого бытового (мелкого, ничтожного, как хотите) сора они растут, – и во что этот сор раздувает космическое сознание поэта.

Елена СУНЦОВА ³

Как зритель откровений изреченных
Слов замерших отпавших извлеченных
Из тьмы истосковавшихся истлевших
Истаявших излитых догоревших
Изученных истёршихся до дыр и
Произнесённых вопреки гордыне
Израненными струнами-устами
Цевница многоствольная пустая
Я дую и на воду и на млеко
И перевоплощаюсь в человека
И обращаюсь в человеколова
Была одна Людмила Копылова
Писала про кубичниц и кубанов
Играла с пустотой что твой Иванов
На древних инструментах не играла
Из Библии ни строчки не украла
Смотрела очень синими глазами
На птиц и зверя как на образа и
Загадывала тысячи желаний
Сияние её касалось дланей
Кружило ледяным горячим счастьем
И в небе приключалась приключанца
И песне становилось петься легче
Почти как до возникновенья речи^{(проголосовать)}

Елена Сунцова. Фото: предоставлено автором

Елена Сунцова в стихах исследует крайние состояния: «почти как до возникновенья речи», «играла с пустотой», «израненных, истёршихся до дыр», – не будучи чужда эмоциональной гиперболе («загадывала тысячи желаний»»), оксюморону («ледяным горячим счастьем»), даже намеренным аграмматизмам («очень синими глазами»): приёмы выразительности в её поэзии богаты (точные слова поэта и филолога Нади Делаланд из рецензии о другом поэте: «Стихотворение – очень звуковое, и язык, включаясь в этот чисто поэтический регистр смыслопорождения, работает на стороне текста, помогает ему срастись даже там, где смыслы проседают»). Кто такая Людмила Копылова – не ведаю (вполне возможно, что виновато моё невежество – Гугл подсказывает, что актриса не первого ряда). С ней, видимо, у автора связан спектр личных ассоциаций, возможно, далёких от реального образа – но веришь, что глубоко мотивированных: стихотворение действительно летает, поёт, кружится, произносит те самые «откровенья» и действует во всём диапазоне механизмов суггестивной силы, как то самое сценическое видение.

(Благодарю критика Алию Ленивец за проницательное замечание при чтении этого моего комментария: «На самом деле читателю и не важно, кто она такая. Но вот это якобы реальное имя создаёт эффект достоверности (действительно жила на земле, в нашем вот мире такая удивительная, невероятная чудо-человек, от сияния которой даже «в небе приключалась приключанца»). И это ведь тоже художественный приём, позволяющий добиться большего читательского включения в текст, стать сопричастным и сопереживающим... И лирическая героиня сама становится этой Людмилой Копыловой. И с одной стороны, если знать, что актриса, тогда мы видим, как благодаря актрисе оживает театральное действо. А с другой, поскольку названо именно это никому не известное, очень бытовое и обыденное имя, этот сюжет совсем не привязан к театральным подмосткам. Опять же, «жизнь – театр...». Здесь, мне кажется, важен именно этот момент перевоплощения, и каждый, если захочет, может из зрителя стать такой вот неземной».

Александра ХОЛЬНОВА ⁴

Е. М.
Кто вернулся, кто окна без спроса открыл,
видел сон: вижу сон, чёрный дым;
ты не спал — я спала, я спала — ты смотрел,
над кольцом и округой (по кругу) летел.
Приходи, оставайся. Прогнулся карниз,
он не помнит гнезда, я не помню границ
пробежавшей над нами Балтийской воды;
белоснежная смерть, это снег, это ты?
Говоришь: вижу сон — видишь сон. Это я.
Не летел, просто шёл, просто думал и был;
нарезая круги, корки хлеба ронял,
быстро шёл, а вернее на снег выходил.^{(проголосовать)}

Страшноватый горячечный сон, в котором наблюдаешь очень близкого человека – которого давно не видел воочию. Всё торопится, бежит, просеивается мимо; избыток глаголов, внутристрочные запятые, тире и повторы, поддерживаемые фонетикой гармонические пары передают ощущение резкой экспрессии, «это снег» и «это ты» уравниваются не только в звуковой сумятице (которая оказывается самой главной гармонией – гармонией звукового сближения), но и в визуальной динамике перемен. Почитайте остальные стихи Хольновой на «Полутонах» и на сайте «Прочтение».

Александра Хольнова. Фото: предоставлено автором

Алексей КУБРИК ⁵

Дышит на ладан вчерашний шкет,
часы его — барахло,
даже номер не выбит. И на просвет
время будто не к ним сошло,
а расселось с пылью внутри тик-так.
Их пружинный завод невелик,
и не так, поди, попадают в такт,
как их кварцевый тик-двойник…
Что я делаю здесь? Брожу по лесам,
всё пытаюсь так замереть,
чтоб знакомые тропы по голосам,
словно дерево в сон одеть.
Что я делаю здесь, средь весёлых трав
для не очень весёлых дел,
чтобы плоть мучительный свой состав
там, где облак всю ночь горел,
распахнула и, не найдя жилья,
запахнула обратно в твердь,
чтобы длинная молния для шитья,
и луна, чтоб не только смерть…
Каждым летом небесный огонь иной,
будто знает, чего мы ждём.
Там часы в кармане ещё со мной —
есть кого послушать с дождём.
Там и воздух жив, и вода на вкус
как слеза счастливой любви.
Я держу тебя — уронить боюсь,
потому что кричу: лови…
Ты не слышишь, а тот — воздушный — летит
и, касаясь сплетённых тел,
попадает в солнечный свой зенит,
потому что в сон не успел.
Птичий щебет, птенячая их возня,
рыжий кот перебрался в тень…
Свет вот-вот дочертит свой контур дня.
Спи, мой ангел, ещё не день.^{(проголосовать)}

Алексей Кубрик. Фото: предоставлено автором

Алексей Кубрик продолжает разрабатывать узнаваемую версию «тихой лирики». Проборматывание (его же слово, приклеившееся и к вашему обозревателю), почти приговский (но основанный, конечно, на принципиально других началах) вид лирики, идущей из самых глубин подсознания (см. наблюдения Михаила Эпштейна о текстах Пригова как о «животном философизме», где «мыслительство еще не отделилось от урчания в животе и от почесывания в затылке») — и события слов тем неожиданнее, чем естественнее соответствуют ритму этого индивидуального бормотания. Внятно и светло. И хорошо повторять эти строки (и читать новую книгу Кубрика «Рыба важнее», вышедшую в «Воймеге»), так же, как его лирический герой, бродя по лесу за сбором грибов – или вылавливая ту самую рыбу.

Елена ЖАМБАЛОВА ⁶

Настоящая жизнь неприглядна, но я пригляжусь.
И приближусь, насколько возможно, зайду, как домой
В сладкий липкий стакан, где по дну пробирается жук.
Еле-еле, не знаю, как он теперь лапки отмоет.
Если я протяну свои руки накапать воды,
Неуклюжими пальцами трогать жука за живое –
Он умрет, покалеченный жук, от моей доброты.
Что мне делать. Сижу говорю: я с тобою, с тобою. С тобою.
Я могла бы представить, как сверху и ты на меня
Тоже смотришь, и так говоришь. Я ползу, как умею.
Будет утро в росе и купание в радости дня.
И под жесткою спинкой прозрачное крылышко феи.
Только ночь проползти, чтоб ни ноготь, ни чья-то нога
От жестокости, жалости нами не хрустнула, Боже.
Мы ползем, а потом раздеваемся донага,
От жуковьего и человечьего – до невозможного. ^{(проголосовать)}

Елена Жамбалова – это уникальный дар эмпатии в современной лирике, который проявляется и в этом стихотворении (Лена пишет редко, но каждое её стихотворение на «Фейсбуке» ждёшь как подарок – и почему-то не обманываешься. Возможно, я тут необъективен, так как настроен на её волну дневникового говорения, – где чистота личности автора словно заранее обещает, что всё будет вот так, дневниково, кристально, слегка неуклюже – но естественно неуклюже! – как рассказ про этого жука). Создаётся странное ощущение «внезаконности» этих стихов, отношения к «правилам» с обратным знаком: так, рассказ удлинён и, кажется, высосан из пальца (но ведь на этом всё держится, и так умеет только Жамбалова), за декларативный финал в конце я бы побил по пальцам любого из своих клиентов по мастерству (но ведь именно в нём интонационная мудрость! а эта разноударная рифма – разве не в сложных гармоничных отношениях со всем звуковым строем стихотворения, его «ползущим», как сам его предмет, тянущимся целым?). Нет-нет, так не бывает. Я ещё прочитаю это великолепное стихотворение, которым очарован, и посмотрю на него более объективно.

Елена Жамбалова. Фото: предоставлено автором

Алексей КОЛЕСНИЧЕНКО ⁷

за спасительных стен гужевые труды
вброд по небу сирень алыча
человек состоит из воды и воды
и вода от воды отлича
в мутной толще проталина завтра светла
не приблизить ее не украсть
и летят на разведку квадраты стекла
и кругами расходятся в нас
бел сиреневый воздух и дым кочевой
что весной полевой приберег
человек состоит из почти ничего —
черт бессонных и стен четырех
у которого года в руках запятых
разольются обломки брони
укрывают погоду цветы и цветы
но ничто их уже не роднит^{(проголосовать)}

Говоря об этом тексте, нам уже приходилось упоминать поэтику ассоциаций, наследующую Мандельштаму, – но мандельштамовские речевые механизмы становятся в этой поэтике только стартовым импульсом, чтобы передать видимое разобщение (выраженное то на уровне тавтологий: «воды и воды», «цветы и цветы», то «ложного» фонетического и синтаксического соседства – «сиреневый воздух и дым кочевой»). Что прекрасно здесь – сама гармония несочетаемого: от этой строки – «черт бессонных и стен четырёх» – я получаю истинное истинное наслаждение (как сказал бы Дмитрий Воденников, «словно перекатываешь виноградину под языком»).

Алексей Колесниченко. Фото: предоставлено автором

Артём МОРС ⁸

птица трогает руками
воздух вязкий как мазут
я хочу остаться с вами
но другие ждут
хищным взором обнимая
пряча пулю между строк
вдруг поймешь не надо рая
и взведёшь курок
пять минут до воскресенья
десять лет до немоты
хватит пенья и терпенья
широты и долготы
для того чтобы остаться
сохраниться как
прямо в космос бы продраться
через этот мрак^{(проголосовать)}

Тут хочется сказать о целостном впечатлении от книги: небольшой по объёму, скромный сборник стихотворений иркутского поэта («Что музыка», «Воймега», 2021) достался мне на недавнем фестивале в Красноярске. Стихи Морса наследуют традиции Сергея Гандлевского и Олега Дозморова в описании современного «маленького человека». Морс индивидуализирует эту традицию, прислушиваясь и к красоте, и к «дребезжанию» окружающего мира: «Кто он такой — как снег / на голову упавший — / маленький человек, / недоедавший каши? / Может быть, великан, / пальцем свернувший горы? / Пусть он расскажет сам — / выслушать мы готовы»; вообще, тютчевское «мысль изреченная есть ложь» можно было бы переформулировать здесь как «услышанное в тишине есть настоящая правда». Много верлибров – кажется, дающих новый простор для высказывания поэту, чья рифма предательски хромает – видимо, как сам мир, который пытаешься поднять, протереть, бережно пересобрать.

Артём Морс. Фото: предоставлено автором

«Мы поплывём за самый горизонт, / за далью-даль, за дважды-два-четыре, / где только бог отыщет, подберёт, / рассмотрит, оботрёт от пыли, / покрутит, что-нибудь шепнёт / и снова потеряет в мире». И, конечно, важен новый поворот разговора о «человеческом, слишком человеческом» и о том, где, собственно, грань между высказыванием – и искусством: стихи Морса вновь дают нам поводы для подобной дискуссии, иногда замыкаясь на том, что хочется зафиксировать, а значит, сберечь; иногда – преображая реальность (конечно, такие стихи лучшие, но человеческое тепло и свет иногда возникают в непредсказуемых местах, вне зависимости от «поэзии/непоэзии» и даже в стороне от первой).

Анна ПАВЛОВСКАЯ ⁹

когда господь спустил с небес свирель
и закруглил симфонию в метель
я с белых губ мелодией сбежала
кружилась и светилась и мерцала
так взвинчена что не могла дышать
и не могла сквозь сон пошевелиться
и продолжала в воздухе летать
как белая небесная частица
была я совокупностью окрест
роящихся созвездий и снежинок
мне снился сон что я была оркестр
между землёй и небом поединок
так схлёстывались звук и тишина
так плакала небесная струна
взвивалась ввысь расплёскивалась тенью
переходя от смерти к пробужденью^{(проголосовать)}

Анна Павловская. Фото: предоставлено автором

Высочайший и удивительный мир – создание нового дня творения автором-демиургом; работа на принципиально других высотах, нежели у других поэтов, представленных в этой подборке (при всей их разности и значительности). Многололосная партитура о вечности, творения сумасшедших миров – и перемена не просто состояний, а собственных ипостасей в этом танце бытия. (Валерий Отяковский, с которым мы обсуждали это стихотворение, отметил связь с его с ходасевичским «Сижу, освещаемый сверху…»; да, возможно – вообще я заметил, что как минимум три стихотворения, выбранных мной в этой подборке, о том самом метафизическом переходе, о смене пространственного вектора – что бы это значило?).

Евгений НИКИТИН ¹⁰

умер вася бородин
а, точней, не он один
и чернецкий, и егоров
умерли без разговоров
умер витя иванов
коваль, эрль и яснов
и марат багаутдинов
и других полно кретинов
остаемся мы с тобой
трогать шарик голубой^{(проголосовать)}

Не знаю, что может быть сейчас актуальнее этой простоты: в ритме детской считалки перечисляются имена недавно ушедших поэтов (разной значимости, разной степени известности). Игровое обрамление делает это перечисление ещё более жутковатым, энергию бега времени – неизбежной, замкнутой в едином чёртовом колесе. Наверное, это и есть та самая, георгиеивановская последняя прямота. А люди уходят и уходят.