Хотите отправиться в трехдневное путешествие в Петербург Достоевского? У вас есть шанс! ГодЛитературы.РФ запустил конкурс короткого остросюжетного рассказа «Детектив Достоевский» с фантастическими призами. Отправить свой рассказ вы можете до 10 октября. Подробности – по ссылке.
Текст: Сергей Градусов
…Театр действительно был забит. Алеша еле протиснулся на галерею, под самый потолок. Сцена отсюда казалась маленьким пятачком, но звук, по мнению знатоков, здесь был получше, чем в партере. Алеше было не до звука, не до оперы. Он разглядывал в бинокль кипящую толпу внизу, кресла, ложи, эполеты, бороды, золото орденов, голые плечи, дамские прически, шелка и меха. Лизы не было. Он пробрался на другой край галерки, чтобы осмотреть ложи на другой стороне зала. Уже раздавались сумбурные и, как всегда, щемящие, тревожащие звуки настройки оркестра, и вот-вот должно бы уже начаться действие и померкнуть свет в зале, а Лизы он так и не находил. На счастье, великий князь опаздывал. Алеше было не заглянуть в царскую ложу, но, судя по толпе, там никого не было. Оркестр все настраивался, за занавесом по сцене кто-то ходил, и занавес тяжело колыхался. Лизы не было. Вдруг, как по мановению чьей-то руки, весь зал вздохнул и повернулся в одну сторону, от сцены к малой царской, «семейной» ложе, бывшей напротив директорской. Начались из центра зала аплодисменты, быстро распространившиеся и захватившие весь театр. И тут Алеша увидел Лизу. Она сидела в партере, и не встала, как почти все, а только повернула к царской ложе голову на своей прекрасной лебединой шее. Она была в черном с фиолетовым платье, меховая муфта лежала у ней на коленях. Зал стих, и тут же из ложи раздались два-три тусклых хлопка. Аплодисменты разразились снова, теперь уже в сторону сцены. Сквозь оркестр к пюпитру прошел дирижер, сутуловатый, не старый еще человек с плотной, как будто вылепленной из глины шевелюрой и такой же бородой. Он поклонился, поднял для поклона оркестр, и снова усадил его. Служители привертывали газ, в зале темнело.
Ударила, как с неба, увертюра. Это был военный марш, помпезный, сокрушительный и в то же время полный какого-то пустопорожнего, истинно французского фанфаронства. Так идут в бой полупьяные, подкручивая ус, заранее уверенные в том, что противник побежит без единого выстрела, что прольется только вино, что падать будут только красотки и только в объятья; вот уже марш превратился в хвастливую песенку молодого самца, выбирающего из массы голых шей, плеч и рук, плещущих вокруг; вот снова ударил марш, мощный, как струя шампанского, и внезапно оборвался. Вскрикнули, дрожащими голосами запели скрипки; довели свою жалобу до нестерпимой, надрывной ноты, и вновь вскрикнули, как от боли, так что у Алеши пошли мурашки по коже… Наступила такая тишина, как будто в зале все умерли. И началась совсем другая, умиротворенная, поднимающаяся, как бы рассветная музыка. Пошел в стороны занавес, свет со сцены осветил партер. Алеша схватился за бинокль.
В бинокле она была так близко! Казалось, можно прямо сейчас, чуть потянувшись, поцеловать ее в щеку. Но видно было немного; из-за плеча сидящего рядом с ней господина выглядывало только ее плечо, прическа и часть щеки. Она сидела неподвижно, не отрываясь, смотрела на сцену и два-три раза убирала руку в муфту, как будто что-то в ней проверяя. Каждый раз при этом у Алеши холодело в груди. Но Лиза вынимала руку, спокойно клала ее поверх меха и, полуобернувшись к спутнику, как бы вопросительно на него глядела – и тот благосклонно и спокойно ей кивал.
Зал заполняли прекрасные мелодии, одна лучше другой; хор солдат, детский хор, нежнейшая Микаэла и бушующий костер страстей Кармен… не знаю, куда запропастил я афишку с этого спектакля, не могу сказать, кто пел Хозе, кто Микаэлу, кто Цунигу, но все пели великолепно, а красавица Славина в свой бенефис просто блистала! Это я помню, и что публика была в восторге, тоже помню. Великокняжеская семья разделяла это чувство. Я сам видел в бинокль, что у сидящих в ложе дам и двух прелестных девочек, прильнувших к барьеру, глаза были полны слез. Самого великого князя я не разглядел, он сидел в глубине ложи, в полутьме… И этот всеобщий восторг и горячее одобрение еще подхлестывали самолюбие артистов, с каждой минутой они пели лучше и лучше, так что о финале уже предвкушалось, как о чем-то совсем невозможно-прекрасном. Я думаю, что всего нескольким людям в зале было не до музыки – и среди них был Алеша. Он музыки не слышал.
Прошло с полчаса. Алеше вдруг пришло в голову, какая будет толчея, когда начнется антракт; что он может не успеть пробиться к дверям партера, а в толпе фойе, уж конечно, найти ее будет невозможно. Но когда кончится первый акт, он не знал. Подождав еще минут пять, он стал протискиваться к выходу…
Акт кончился, театр взорвался бурей рукоплесканий и криков. Мимо служителя, открывавшего двери, Алеша вбежал в партер. Но навстречу ему уже валила толпа. Начинался спектакль антракта, не менее привлекательный: всех прельщала возможность потолкаться вблизи высочайшей особы, а то и краем глаза лицезреть… Алеша не мог продвинуться вперед ни на шаг. Вдруг он увидел Лизу: она шла по проходу ему навстречу. Она была еще бледнее, чем тогда, на сходке, глаза ее горели черными звездами, лицо было неподвижно, как маска, руки спрятаны в муфте. Она была как дева валькирия, она обгоняла толпу, как будто вокруг никого и не было. В нескольких шагах позади нее Алеша заметил ее спутника, солидного господина; тот еле поспевал за ней. Не успел Алеша опомниться, как она прошла мимо, несомненно, заметив его, но не подав и виду, не дрогнув ни единым мускулом. Алеша побежал следом.
– Лизавета Григорьевна! Лизавета Григорьевна!
Она не обернулась, уходя от него сквозь толпу, как нож сквозь масло. Алеша же все на кого-то натыкался, наступал на ноги и на шлейфы, беспрестанно извиняясь, отпихивал кого-то с дороги. Уже он вслед несколько раз слышал возмущенное: «Милостивый государь!», уже испуганно вскрикнула пожилая барыня, которую он чуть не сбил с ног, уже жандармский офицер, лениво подпиравший стену, оттолкнулся от стены и все ускоряющимся шагом пошел следом, а Алеша все бежал за Лизой и кричал ей вслед: «Лизавета Григорьевна! Постойте!». В конце коридора была лестница в бельэтаж, охраняемая, по случаю высоких гостей, жандармским унтером. Если бы не шум, поднятый Алешей, Лизавета Григорьевна вполне могла проскользнуть мимо унтера в бельэтаж, откуда рукой было подать до царской ложи, но теперь этот угол коридора превращался для нее в ловушку. Алеша уже слышал за спиной стук подкованных жандармских сапог, как вдруг сбоку вынырнул из толпы щегольски одетый молодой человек, подхватил Лизу под руку и увлек ее в нишу в стене коридора. Алеша метнулся следом. В глубине ниши была низенькая дверца, захлопнувшаяся перед самым Алешиным носом. Он дернул дверцу, но ее уже успели защелкнуть с той стороны… Он побежал обратно, на ходу почему-то решив, что надо поспеть к выходу из театра, и тут со всего маху врезался в бегущего навстречу жандарма. «А, дьявол!», выругался жандарм и отшвырнул Алешу с дороги. Алеша даже не оглянулся, он не заметил столкновения.
В фойе толпилась уйма народу, двери были распахнуты настежь. Клубы пара валили на улицу. «Нет, тут я никого не найду», успел подумать Алеша, как вдруг мимо него быстрым шагом прошел давешний щеголь, под руку тянущий Лизавету Григорьевну. Она явно пыталась вырваться, оглядывалась, как будто кого-то высматривая в толпе, и Алеша успел расслышать, как щеголь говорил ей: «Сюда, Анна Петровна, сюда, пожалуйста…». Вдруг у него в руке, как у фокусника, ниоткуда появилась белая заячья пелерина с капюшоном, которую он мгновенно накинул на Лизу. Алеша даже на миг потерял их из виду. « Да вот же они!» – Алеша ринулся было вниз, но путь ему преградил выросший из-под земли Николай Иванович Красоткин. «А, Коля…», пробормотал Алеша, пытаясь обойти его, но Николай Иванович снова загородил дорогу, крепко схватив Алешу за плечо.
– Да что вы! – закричал Алеша в бешенстве, стряхивая его руку с плеча.
– Алексей Федорович, опомнитесь,– зашипел Коля сквозь зубы.
Тут мимо них, придерживая шапки и гремя саблями, пробежали к выходу четверо жандармов. Алеша вдруг пришел в себя.
– Вы-то как здесь оказались? – начал было Николай Иванович, но бросил, – что, очнулись? Али нет еще?
Алеша молчал. На площади раздавались крики, команды, грохот подков, визг колесных ободов по мостовой. Мимо дверей пролетела пролетка, еще одна…
–Что это у вас кровь на губе? – спросил Коля.
– Кровь?.. Не знаю… это я, должно быть, об жандарма… об эполету…
– Ну и ладно, ну и славно, – злобно выговорил Коля, – Идите оперу слушать, Алексей Федорович. Чудная опера…. А у нас свои дела…
Коля исчез в толпе. Толпа, впрочем, уже редела. Зазвонил колокольчик. Алеша побрел к себе на галерею…
Ах, как жалко, что здесь не место говорить об этой прекрасной опере и об этом потрясшем петербургскую публику исполнении! Не место, потому, что Алексей Федорович Карамазов совсем не слушал и не слышал музыки. Даже не пытался ее слушать. В его голове вертелось одно и то же – бессмысленная, жуткая погоня сквозь толпу, белое, как бумага, лицо Лизы, револьвер в ее бледной руке. Удалось ли им оторваться от полиции? Куда они поехали? Только бы не к Неве, там уйти некуда. И не на Вознесенский… Лучше бы всего по Офицерской на Пряжку, там переулки… Господи, как она была бледна! А если бы князь не вышел из ложи? Да если бы и вышел – это же мышеловка, самоубийство! Выжить, уйти – никаких шансов! Вот Лиза идет по коридору бельэтажа, уже кругом не публика, а одна охрана, высоченные кормленые звери; ее хватают за локти, она вырывается… выстрел… Но, слава Богу, стреляла не Лиза; стрелял Хозе, – и промахнулся… Алеша раза два порывался уйти, не дожидаясь конца, но все же заставил себя досидеть. Он понимал, что у выхода его теперь непременно остановят и допросят. Конечно, он ничего не скажет, но, узнав его имя, полиция без труда установит круг его знакомых, а там Красоткин, а от него уж полшага до Лизы… И когда дошло до финала, и разорвал сердце зала отчаянный крик Хозе: «Арестуйте меня!», Алеша как наяву увидел арест Лизы, наручники на ее руках… Он вышел со всей толпой, сел в свою коляску, приказал кучеру домой, как можно быстрее…
Дома так же, как вчера, дверь в комнату мисс была приоткрыта, и так же там мерцал мягкий и тихий свет ночничка. Он прошел к себе, но мисс как будто ждала его; услышав шаги, вышла в коридор и сказала уже ему в спину: «Доброй ночи, Алексей Федорович!»
– Good night, miss Melissa, – уже держась за ручку своей двери, ответил Алеша, – Good night, sleep tight, – вошел в комнату и плотно затворил за собою дверь.
