Автор: Екатерина Трошина
- «Вольтер, ты и маман, больше мне ничего не нужно!
- Впрочем, еще Глинка»
- к/ф «Неоконченная пьеса для механического пианино»
– Как кто... Дед.
Ржаво рыжая Полина Куропаткина из третьего подъезда бескомпромиссно цокает языком, удивляясь наивности вопроса.
Ане – шесть лет, под незнакомым портретом в книжном магазине она стоит в новом сарафане и недоумении. Пытается обнять зелёными глазами густую бороду – колется, пытается приласкаться к кустистым бровям – щекочут. В Аниной памяти пока только солоноватая сырная лепёшка, которой бабушка Таня кормила её в коляске, да выбор свечки-цифры на именинный торт. Без принцесс, по-взрослому.
Аня знает, что горбоносый дедушка Костя ловко бьёт по кротам в игровом автомате. Знает, что с самого её рождения дедушка Володя в бессрочном отпуске с бабушкой Варей в созвездии Большой Медведицы. Знает, что на фотографиях дедушка Володя выглядит иначе, кудряво-кудряво.
Но Полина Куропаткина успешно продаёт камешки за листья с ближайшей берёзы и лепит в формочке самых красивых морских коньков. Авторитет.
– Дедушка... – повторяет Аня, давя сомнения.
И продолжает считать человека с портрета дедушкой, узнав, что не Владимиром Павловичем его звать-величать, а Львом Николаевичем.
Убедится в родстве позже. Старый князь Болконский, граф Ростов – найди с Маман и папой десять отличий.
Подруга Ани Ксюша, сменившая на этом ответственном посту Полину Куропаткину в эпоху, когда самой ходовой валютой были уже не листья, а ластики, на каждом дне рождении солидно сжимала стакан с соком, прокашливалась и выводила неизменное:
– Выходим мы как-то с Анькой из лицея. А там...
А там, повелительно сложив на поскуливающем руле ядрёно-голубого ситроена руки, в монументальной шубе с собольим воротником восседала Маман, строгим блеском глаз из-под припудренной мехом шапки смущавшая всю улицу.
Ксюша по-медвежьи сгребает Аню в охапку.
– Прощай.
– Дурочка? Завтра увидимся.
Взгляд подруги спотыкается о машину.
– Не уверена.
Аню провожали в последний путь. Аня получила четвёрку по математике.
Некогда протоптанный на экскурсиях Кремль запомнился грустным стрельцом около сувенирного магазина, и, слушая увлечённый рассказ тёти-гида о стрелецких бунтах, Аня думала, что Маман хватило бы полминуты, чтобы развернуть красное и грустное обратно в сувенирный. Её уважали одноклассники, её уважали родители – словом, в любви Аня тогда уверена не была, а в Маман – вполне. Вот уж кому все возрасты покорны.
Плотные упругие ладони одинаково беспристрастны к льну и шёлку. Негромким хлопком вторят назидательному «В советской школе золотую медаль не просто так давали!», чтобы педантично, но заботливо скользнуть по дочкиному лицу. По специальности Маман – товаровед. По профессии – мама.
Автомобиль тронулся.
– Ну? – сурово упирается в висок вместо приветствия.
– Ой, мам, это за самостоялку... Ответ в граммы перевести забыла.
– Опять?
За невнятными сожалениями в голове следуют невнятные оправдания на языке.
– Само решение верное, это даже не ошибка, так... Да и... И ответ нормальный!
Некоторое время они едут молча. Аня прислушивается к неровному бурчанию снега под колёсами. Приглядывается к слезам хрупких снежинок на стекле. Прижимается к нему носом. Плакальщица постарше в тающую компанию малюток.
– Ответ должен быть не нормальным, – чеканно произносит Маман. – Ответ должен быть правильным. Я тебе что постоянно говорю? – блеском глаз царапает, но не ранит. – Внимательно читай условие задачи.
Внимательно читай условие задачи. Задачи условие читай внимательно. Внимательно (одиннадцать букв) читай (пять букв) условие (семь букв) задачи (шесть букв). Ичадаз еиволсу йатич оньлетаминв.
– Математикой надо больше заниматься, мозги в порядок приводит, – ситроен круто поворачивает во двор. – А то запудрят тебе твои гуманитарии голову, плохо кончишь. Или как папа...
Как папа, широко махать из окна и сбить подоконную пальму. Как папа, поймать несчастное растение и уронить подсвечник. Как папа, сконфуженно открыть дверь и пожать плечами закончившего авиационный, чтобы... Просто так.
Некогда протоптанный на экскурсиях Пушкинский запомнился Моисеевыми «рожками», и, думая о том, как бог создавал человека, Аня вообразила, что бог – скульптор, который вылепил папу из пластилина.
В доброй его улыбке нежилась, трещащие по углам истории подслушивала. Любимую – о том, как раздавили кузнечика Кузю – каждый вечер рассказать просила. Махровый ковёр с игрушками заменял им целый мир, «и мира было мало» – так пели на свадьбах, где Папочка-Касаточка по-молодецки танцевал только с Аней.
– Что такое?.. – папа электронный журнал в глаза никогда не видел, но настроения и нестроения угадывал безошибочно.
– Как ты думаешь? – первый залп от Маман. – Четвёрку получила.
– Катастрофа... И, конечно, по математике?
– Снова ответ не так написала! Бьюсь, бьюсь, толку ни грамма. Сидит, решает, а в мыслях вся, небось, в другом...
Ворчание из коридора перемещается в гостиную, и папа, старательно удерживающий знамя огорчения, откидывает его поленом.
– Не расстраивайся, котёнок, – по-союзнически взъерошивает он любимые кудри. – Ты умница.
Аня доверчиво тыкается носом в покатое плечо в ожидании традиционной истории, и она не заставляет себя долго ждать.
– Я помню, мне как-то раз по истории тройку в четверти поставили. И знаешь за что?
– За что?
– За молчание на уроках. Всех спрашивали-спрашивали, а я руку специально не тянул, про меня и забыли. Это при том, что с историей я на «ты»!
Тихий смешок они прячут от Маман.
Папа говорил правду – он был из тех самых гуманитариев, что «запудривают головы себе и другим», предпочитая непредсказуемость слова там, где материнский взгляд обнаруживал точность цифры.
– Отойдёт... – кивает в сторону гостиной. – Ты же знаешь, она как лучше хочет.
Аня слышала это заклинание не в первый раз. Поссоришься с человеком, тявкнешь раздражённо, а потом вспомнишь – надо в лучшую сторону домысливать. И ничего, тучи рассасываются.
Но переживания по мелочам не рассеялись, пока не вмешался дедушка.
Дедушка Лев Николаевич.
Небрежно брошенного в лицо мячика хватает, чтоб на излёте шестого класса Аня взялась доказывать одноклассникам ценность шишек интеллектуальных. Позвонила уходящей в прошлое Полине Куропаткиной:
– Салют. Древнегреческий или «Война и мир»?
В трубке влиятельно вздохнули.
– Древнегреческий.
Значит, «Война и мир». Куропаткина всегда выбирала путь попроще.
Тем же вечером руки цепляются за потрёпанную обложку книги из семейной библиотеки, а глаза – за дороги строк с верстовыми столбами точек. Глаза тянут за собой мозг, сердце, печень, селезёнку, почки и иные органы из теста по биологии, пока Аня не чувствует, что путь, на котором то переходишь на рысь, то ползёшь на четвереньках, ей покидать не хочется.
– Мудрёно? – хитро тянется из угла.
Брови и борода мягче портретных мощно прорастают вокруг тонких морщинок, складывающих лицо медленно стареющего ребёнка.
– Местами тяжеловато, – честно признаётся Аня (родственник же!).
Лев Николаевич покряхтывает и качает головой.
– Плохо. Мудрость проста.
Подумав, добавляет:
– И вовсе не мудра.
Аня соглашается. Аня уже живёт, любит, верит и вскоре перестанет удивляться тому, что дедушка Лев Николаевич в тяжёлую минуту всегда рядом оказывается. После проваленной олимпиады Левиным утешит, в споре сложном – Симонсоном. Поселится в душе Поликушкой и в громыхающем поезде в ненавистный лагерь, где сверстники страшнее ночного кошмара, нашёптывать будет: «Убить меня? Меня, кого так любят все?».
Пять лет спустя дедушка по-свойски сядет на свободный кухонный стул между Маман и папой, забавляясь причудами родителей, готовящихся обсудить ближайшее будущее чада. Папа вмешательству возражать не будет, Маман согласится со скрипом.
Аня сползает по стенке и подтягивает ноги к подбородку. На, возможно, главном педсовете её жизни хотелось бы видеть ещё одного наставника – без него туговато.
– Уже начали? – басит над ухом.
Дождалась.
В узком коридоре сталинки Довлатову тесно, косматая голова с застенчиво прикрытыми глазами упирается в потолок.
– Вроде нет, заходите.
Сергей Донатович в высший свет не вписывался никак – ввалился в Анину жизнь единственным не обёрнутым в плёнку томиком, купленным всё в том же книжном от нечего делать. Продавщица хмуро взглянула на семнадцатилетнюю Аню поверх мутных стёкол очков и раздражённо пробила товар.
Азарт проснулся незаметно.
Все попытки заполучить Довлатова с маркировкой «18+» оканчивались крахом: она давила на жалость, разыгрывала студентку филологического и племянницу Важного Лица – тщетно. Маман в ответ на просьбу купить хотя бы малое собрание сочинений новоявленного друга отозвалась едко:
– Раздолбай.
Так Сергей Донатович научил Аню «вертеться».
Сама нашла желаемое в интернет-магазине, сама оформила доставку, сама получила заказ. Первым делом в день рождения шмякнула на прилавок всё, что нашла на полках, с паспортом сверху. Сама.
– На твоих предложениях хоть вешайся, – звучало из-за плеча, когда Аня писала отзыв о магазине. – Всё равно ногами в пол уткнешься.
– Дедушкин почерк.
– От наследства можно отказаться...
К таким переменам Аня готова не была, но запятые стала экономить.
Школьные учителя перекрестились, домашние учителя начали педсовет.
– Это ещё что? – Маман недовольно оглядывает протискивающегося в дверь Довлатова.
– Откровенное хамство, – гулко отзывается тот, беспомощно оглядываясь в поисках табуретки и, не найдя её, замирает в нерешительности у плиты.
По лицу папы пробегает улыбка – в гуманитарном полку прибыло.
– Что ж.. – хватко начинает Маман. – Вопрос на повестке весьма серьёзный. На дворе – октябрь, до конца одиннадцатого класса всего ничего, а ей, – прильнувшая к двери Аня вздрагивает, – поступать. Что делать будем? Дотянули, конечно, до последнего, давно надо было решить.
– Ты не забывай, она в твоих математических классах провела полжизни, – аккуратно вступает папа, – и только-только начала увлекаться... другим.
– Другим?
Папа мужественно набирает в грудь воздуха, чтобы произнести заветное слово.
– Гуманитарным.
– Отлично. И чего теперь ждать? Закончит секретарём у какого-нибудь олигарха?
– Почему сразу секретарём? Она человек увлекающийся, творческий...
– Вот это меня и пугает!
Что-то вдохновенное пытается сорваться с папиного языка, но застревает в горле. Теми же острыми и отрывистыми движениями, которыми Маман вертела ручку, она явно была готова душить прекрасные порывы.
– Может, искусствоведческий? – робко предлагает папа.
– Правильно. Мало таких с протянутой рукой ходит.
– Зато в музее, красота...
– Пылью дышать.
– Там убирают!
– Знаю я, как там убирают. Ей первой швабру и дадут. А с её аллергией – это...
– Ты в неё совсем не веришь?
Тишина ненадолго присоединяется пятой к консилиуму, и неспокойный ход часов бьёт по барабанным перепонкам – достаётся даже Ане.
– Главное – не журфак, – прерывает (бесцеремонно, по версии Маман, вовремя, по версии папы) паузу Довлатов.
– Почему? – дружелюбно интересуется папа.
– Могу коллекционировать разбитые сердца поступивших исключительно из-за меня.
– Вместо бутылок, – встревает Маман.
Сергей Донатович неуклюже пожимает плечами и прячет в бороду смущение, не идущее утёсообразности его фигуры.
– Жилплощади не хватит.
– Нет, журфак не для неё... – технарское лобби в ближнем бою отступает. – Аня не наглая.
– Что ж ты с плохого всегда начинаешь?.. – меланхолия в голосе папы всё вольготнее.
– Чтобы потом было меньше неожиданностей.
– А если они будут приятными?
– Приятное ожидаемо.
– Допустим. Но всего в любом случае не предусмотреть...
Маман сосредоточенно обводит ногтём гранёную пепельницу.
– Не предусматривается один процент. Девяносто девять просчитываются. Главное – ...
– Внимательно читать условие задачи.
Спины выпрямляются, шеи вытягиваются, нервные клетки Ани встают по стойке смирно. Лев Николаевич насмешлив и лёгок, оглядывает собеседников, точно детей нашкодивших.
– Часто захаживаю. Запомнил.
– И что же нам скажут мэтры? – веские слова дерзновенно раскладываются на столе, приправленные щепотью уважения.
До конца не разгадываемая весёлость дедушки сменяется невесёлой загадкой. Тёплая искра глубокого взгляда отдаёт синим. Обожжёшься или нет? Держи руку ближе.
– За мэтров судить не буду, – отзывается глухо. – Что скажу я?.. Скажу, что в университетском воздухе гонора больно много. Учатся тому-сему, по дням третий век до нашей эры знают. А себя не знают и узнать уже не умеют.
Аня задерживает дыхание, надеясь, что Маман не упрекнёт Льва Николаевича в отсутствии высшего образования. Не упрекает. Графский титул, видно, что золотая медаль в советской школе.
– Это, понимаете... Метафизика... – поспешный ответ. – Приложится.
Дискуссия увядает опять. На кафельный пол опадают идеи, грустно шелестя на прощание. Воздух, хранящий последние воспоминания о жареной картошке, тяжёл и ленив – томно откладывает в память сиюминутное, по-своему сочинённое, но одинаково тревожное. Тревога Маман – от почитающего миллиметры разума, тревога папы – от сердца, дальней сестры Везувия. Рука об руку с грустной иронией идёт Довлатовская тревога, а где тревога Льва Николаевича, и не известно никому. В бегах.
Горло Ани осаждает страх. Придётся отбиваться горькими слезами на манер горячей смолы, не иначе.
– Давайте признаем, что Анино будущее мы видим по-разному... – на этот раз молчание нарушает папа. – И вряд ли достигнем компромисса...
– Но мы должны это сделать! – Маман не сдаётся. – Надо рассуждать логически и найти нечто общее.
Общее проще обнаружить у круга, квадрата, треугольника и ромба, и Аня расстроенно прячет голову между острыми коленками.
Она не видит, как лица собравшихся подёргиваются светлой задумчивой пеленой, а их глаза вглядываются в чужие с неуверенным удивлением. Удивление становится всё больше, пока не раскалывается узнаванием, будто на едва пересекающемся полотне мыслей вдруг обнаруживается общая станция. К ней подъезжают со всех сторон, робко и осторожно взбираясь на перрон, чтобы составить расписание для следующего поезда, который никак нельзя пропустить. Никому нельзя.
Заходя в открытую дверь, Аня не видит, что пугающее неправдоподобностью спокойствие самых близких имеет причину, выстраданную протяжённостью их жизни рядом с ней.
– Мы посоветовались, – Маман в вечной роли председателя, – и решили, что свой дальнейший путь ты должна выбрать сама. Будем рядом любом случае.
В любом случае, любой, любо, любимый. Любовь.
Ане – двадцать лет, под знакомым портретом в книжном она стоит в выпускном костюме и восторге. Пытается спрятать в сумку диплом бакалавра со знанием иностранных языков – не помещается, пытается не засмеяться – смеётся. В Аниной памяти теперь галерея друзей и внимательно прочитанные условия международных договоров.
Аня знает, что дедушка Лев Николаевич ленился другим в назидание. Знает, что сама Зелёную палочку до победного искать будет. Знает, что неприветливая продавщица спросит:
– Что вам?
А она улыбнётся глазами, как когда-то на кухне, выбирать наученная, и скажет смело:
– Довлатова, пожалуйста. Новое издание.
