Текст: Андрей Васянин
«Зависть» – один из главных русских романов XX века, книга про сквозного для русской литературы героя, лишнего человека, на сей раз – постреволюционной России со всеми присущими «лишним» грехами, но прежде всего завистью. Николай Кавалеров движим завистью ко всему, что встречается ему на пути. Ревнует к благополучию хозяина квартиры, в которую тот селит его, подобранного на улице, завидует здоровью его приемного сына-футболиста, злясь на строящийся вокруг него, такого великого и неоцененного, новый мир образца 1927 года, времени выхода книги.
Кураторы сплавляют на выставке мир художественный и документальный, метафору и реальность.
Места на первом этаже музея не так много, но это только вдохновляет авторов выставки, старающихся насытить смыслами каждый метр зала. Скамья-топчан, на которой спал Кавалеров, укрыта целым покрывалом историй, созданных рукой художника Михаила Сорокина: змеи вместо завязок на кальсонах Андрея Бабичева, дьявол, склоняющий к смертному греху зависти, и сам Кавалеров – на диване, притворяется спящим. Художник работал по ткани без трафаретов, маркером, потом акрилом.
"Он поет по утрам в клозете" – первая, знаменитая фраза романа. На возвышении в углу зала – расписной унитаз, почти писсуар Дюшана, на дверце бутафорского клозета – футбольные стикеры-вымпелы Володи-футболиста. Фрагмент той самой песни про здоровый кишечник, которую пел по утрам хозяин квартиры, нанесена на прозрачный лист в образе облака, одного из тех, что висят над головами зрителей по всему залу с цитатами из романа. «С высот благополучия спустили вы на меня облако постели...» – авторы выставки напоминают о письме Кавалерова приютившему его Бабичеву.
«Страшная кровать. Я боялся ее, как привидения» – следующее облако, уже в декорации комнаты мадам Прокопович, 40-летней жирной дамы, приютившей в конце романа Кавалерова, всю жизнь мечтавшего о необычайной любви.
При входе на выставку зрителя встречает кинетическая скульптура Виктора Гоппе – сочленения деревянных плоскостей и стальных лент, образ машины «Офелия», способной якобы творить чудеса, но так и не появляющейся в романе. На столе в посередине зала – пивная кружка: Иван, брат Андрея Бабичева, шляется по пивным, рисует за деньги портреты. Не многовато ли метафор и смыслов на выставке, рассчитанной, в том числе, на публику, не читавшую «Зависть» и с трудом вспоминающую фильм «Три толстяка» по пьесе Юрия Олеши?
Но, по словам кураторов, это и было их задачей – вернуть роман Олеши в круг чтения. Ведь он – не только о зависти, но и о времени, в которое писался. "Это настолько емкая метафора времени, настолько всеобъемлющая, не принимающая никакую из сторон, боровшихся тогда, что без «Зависти» невозможно понять ни двадцатых годов, ни ХХ столетия в целом", – говорит директор Государственного музея истории российской литературы имени Даля Дмитрий Бак.
Реальность XX века встречает зрителя, поднимающегося на второй этаж Дома-музея – вот эскизы костюмов и режиссерские наброски 1929 года к вахтанговскому спектаклю "Заговор чувств" по пьесе на основе романа, оригиналы авторской правки и набросков к пьесе. Завершает выставку результат исследования – дерево с ветками-планками, на которых сотрудники музея выписали из романа "Зависть" слова, называющие чувства. На «дереве» хватило места не всем.
