Александр Семенович Кушнер - автор более 50 сборников стихов, лауреат множества престижных премий (в том числе и государственной), первый лауреат премии «Поэт». На восьмом десятке он продолжает активно писать и издаваться. За последние пять лет - пять новых книг.Накануне юбилея корреспондент «Российской газеты» расспросила поэта о секретах творческого долголетия, о дружбе со знаменитыми современниками и о том, где он находит темы для стихов.
Интервью: Ольга Штраус/РГ, Санкт-Петербург
Фото: kushner.poet-premium.ru
Александр Семенович, все цитируют самый известный ваш афоризм «Времена не выбирают…», а я хочу признаться в другом. Знаете ли вы, что для многих моих сверстников паролем были ваши строки: «Придешь домой, шурша плащом, сдувая дождь со щек. Таинственна ли жизнь еще? - Таинственна еще!». А еще мне кажутся очень оптимистичными ваши строки про конец жизни:
Всё равно эта жизнь и в конце хороша,
И в долгах, и в слезах, потому что свежа!
И послушная рифма,
Выбегая на зов, и легка, как душа,
И точна, точно цифра!
Вы и сейчас так считаете? У вас получается стареть радостно?
Александр Кушнер: Скажу правду: сомневаюсь.
Старость - тяжелое испытание, посланное человеку в конце жизни.
Другое дело, что жаловаться - нельзя, стыдно. Мне близко такое понимание жизни, как у деревенских старух: если бы ты один умирал, а кроме тебя никто, было бы обидно. Невыносимо. А так… Гете умер! Он что, был хуже тебя?!
В одном из недавних стихов вы признались, что любимое место в Петербурге у вас - Михайловский замок: «Не хотел никому говорить, а сейчас - сказал». Вы храните их в тайне, любимые места?
Александр Кушнер: Просто мне почти всё в городе нравится. Даже в каком-нибудь фабричном районе, за Обводным, вдруг почувствуешь какую-то особую, скромную красоту. Тополь так будет шуметь и сверкать рядом с кирпичным фасадом, что место станет прекрасным.
Я недавно написал стихотворение о Дворцовой площади. Уж казалось, какой записанный, избитый адрес! Но я вдруг почувствовал, что Дворцовая площадь похожа на огромное поле, окаймленное стеной елового леса. Здесь так же легко дышится. Этот город вообще рассчитан на человека, он как будто создан для прогулок.
По вашему определению,
«Рай - это место, где Пушкин читает Толстого».
А каково ваше представление об аде?
Александр Кушнер: Ада нет. Это мое глубокое убеждение. Я не думаю, чтобы Бог был так жесток, что допустил бы его существование. Ведь невозможно себе представить вечную зубную боль - ее и минуту-то терпеть нельзя!
Судя по вашей биографии, вы - очень хороший человек (вас любят читатели, с вами дружны коллеги-поэты, молодые авторы, у которых вы вели литобъединение, остаются с вами навсегда). Вы лишены вредных привычек (ни пьянства, ни загулов). Такая "хорошесть" - помогает или мешает быть поэтом?
Александр Кушнер:
Во-первых, я не такой уже хороший человек. (Вообще это надо у жены спрашивать).
Но мне кажется, человек, наделенный каким-то даром - почти всегда хороший человек. Потому что у него есть любимое дело, ему некогда и незачем завидовать… И потом, что мы понимаем под хорошим? Вот Пушкин - по-моему, прекрасный человек! Но ведь он написал: «и с отвращением читая жизнь мою…». Наверное, это каждый может повторить вслед за ним. Все мы кого-то обижали в своей жизни, потом мучились угрызениями совести… Человек - не ангел. Но я терпеть не могу хамство, грубость, матерщину. И как я согласен с Шаламовым, который, пройдя через лагеря, вынес на всю жизнь отвращение к уголовному стилю и мату… Лживость не люблю. Еще (для себя) стараюсь быть сдержанным, избегать слишком ярких проявлений эмоций: жалко тратить силы на внешние, как говорили символисты, «экстазы» (их любимое нелепое словцо, какой-то «бывший таз» в нем слышится). Но если речь идет о любви - тут я себя никогда не жалел… А еще не люблю слишком ироничных людей, точнее, я их побаиваюсь. Ирония предполагает некоторое высокомерие. Вот недавно я прочел книгу Всеволода Петрова о Михаиле Кузмине. Какой прелестный облик возникает! Человек знал все европейские языки - и при этом был невероятно прост в общении и добр. Гумилев, который говорил про себя, что ему всегда 13 лет, добавил как-то: а Кузмину - всегда три.
Интересно, а вам сколько?
Александр Кушнер: Я затрудняюсь сказать, хотя много думал об этом. Вспоминаю себя мальчиком 8-9 лет. И понимаю, что никогда не был так умен, как тогда. В смысле - впечатлителен и отзывчив. Меня все волновало, все хотелось понять… Степень напряжения умственной жизни была невероятно высока. Когда я смотрю на свои стихи, я вижу, что некоторые ранние в значительной степени взрослее, чем последующие. Может, в одном стихотворении тебе 30 лет, а в другом 40 или 10? Нет, не знаю
Ваши стихи утешительны, в них даже это слово - утешение - повторяется часто. Значит ли это, что вам самому часто приходится себя утешать? Чем?
Александр Кушнер: Вы правы, назвав это слово. «Вот что такое стихи - утешение…». Это строчка, которая давно у меня появилась. Но это именно так. Странно сказать, но в каком-то смысле поэт близок к священнику. А также и музыкант, и художник. И даже Лермонтов, написавший «и скучно, и грустно»… утешает. Потому что совершенно ясно, что когда он это писал, он был увлечен своим стихотворением, а потому был счастлив.
Стихи - это аккумулятор энергии. Книжная полка - заряженная батарея, всегда готовая подключить нас к этому ряду.
В этом и состоит чудо искусства. Стоит подойти к полотнам Ван Гога или Рембрандта, и ты испытаешь прилив сил. Что, разве очень радостные художники? Да ничуть! Но глядя на их картины, хочется жить.
Я только не люблю в искусстве нарочито пугающее. Вот
Босха не люблю - ничего не могу с собой поделать. Не люблю заумь (Крученыха, Бурлюка и всю эту компанию).
Потому что мир в этих стихах отвратителен. Человек нарочно пишет, как сумасшедший. Зашел бы в клиническую палату - я был однажды, навещая там больного друга, и понял, как это страшно. Таких заведомо «сумасшедших» в искусстве я не люблю.
Известна формула «стихи не пишутся - случаются». А как это происходит у вас?
Александр Кушнер: Самое трудное - начать стихотворение, найти повод. Об этом часто спрашивают молодые поэты: как понять, о чем писать? Я бы ответил на это так: было бы желание. Когда оно есть - нужный повод подворачивается сам собой. Что-то вспомнил, увидел, пришла поэтическая мысль - не вообще мысль, а поэтическая, метафорическая. И вдруг рождается стихотворение. И еще важны вариации. Тем-то всего двадцать. Ты должен сказать что-то свое, новое. Найти это «что-то новое» - увлекательнейшая задача!
Вы сказали: было бы желание. А как его в себе возбудить? Не дать угаснуть?
Александр Кушнер: Не знаю. Наверное, это от природы… Кажется, у Фета спросили: что такое вдохновение? Он ответил: «Какое вдохновение? Крутанешь, как бутылку шампанского - и пробка сама вылетает!». Ну, конечно, поэты разные - Ходасевич, например, писал трудно. И мало. А Пушкин не жаловался. И Пастернак тоже. А иногда поэты кокетничают. Мой любимый Блок сказал про музу: «Для меня ты мученье и ад». Не верю!
А вы пишете за компьютером?
Александр Кушнер: Никогда!
Только ручкой, за столом, раскрыв блокнот и положив рядом еще листы бумаги.
Не знаю, как литературоведы разбираются со стихами. Поэт ведь может начать на одном листе, потом продолжить на другом, на третьем. Но ведь он их не нумерует, часы там не отмечает. Как выясняют, что вначале пришло? Непостижимо.
Вообще локтевой сустав, кисть как-то связаны с головой.
Иногда прямо чувствуешь, как будто тебя кто-то под руку подталкивает…
Начиная стихотворение, я никогда не знаю, чем оно кончится. Стихотворение само выходит на нужную дорогу. Многое зависит от первой строчки. Она часто бывает именно первая, задает ритм, интонацию...
Сколько времени в день вы работаете?
Александр Кушнер: Знаете, Маяковскому однажды сказали: Пастернак сел писать поэму, он ответил: ну, вот и хорошо - теперь хотя бы посидит два-три часа, а то десять минут - и готово дело. Конечно, это преувеличение. Ну, часа полтора-два мне посидеть за столом надо.
В ваших стихах много детей. А в личной жизни? Как, например, складывались ваши отношения с сыном Евгением?
Александр Кушнер: Я его очень люблю. Это сын от первого брака. Он живет в Иерусалиме, работает на «Русском радио», очень предан русскому языку. Есть внуки Боря и Катя, у них уже свои дети (у Кати два, а у Бори четыре). Но правнуки совсем маленькие. Боря сообщил недавно, что музыку на мои стихи пишет. И поет. Приятно.
А вы никогда не собирались уехать?
Александр Кушнер: Никогда. Я кровно связан с этим языком, культурой, городом. Как я могу уехать? Разлуку с людьми дорогими не могу представить!
Бродский - особый случай. И то, надо сказать, как я его видел, чувствовал, он не очень был уверен в том, что правильно распорядился своей судьбой. И когда однажды я ему сказал об этом: вот, Иосиф, видимо, все верно - ты уехал, стал нобелевским лауреатом, все прекрасно, он ответил: "не уверен".
Вы дружили с Рейном, Бродским, встречались с Ахматовой… И все-таки в число «ахматовских сирот» не вошли. Почему?
Александр Кушнер: Я приходил к Ахматовой четыре или пять раз. Всегда один. То есть сначала с Лидией Гинзбург, потом один. Одному лучше. В компании - это развлечение, а один на один можно поговорить о стихах. Потом эта компания объединила очень разных людей. Больше всего я ценю Иосифа.
Кроме того, у меня была еще компания своя - это прозаики Андрей Битов, Валерий Попов, Лидия Гинзбург - великий ученый и писатель, Дмитрий Евгеньевич Максимов, Борис Бухштаб - замечательный литературовед, дивно писавший о Фете и Тютчеве. Поэты Глеб Семенов, Глеб Горбовский, Александр Городницкий, Нонна Слепакова.
Они не выступали на стадионах, не собирали тысячные эстрадные залы, как москвичи. Но дарования их ничуть не меньше.
Вообще досадно то, что петербуржцев-ленинградцев читатели знают хуже.
Понятно, почему: в Москве сконцентрированы все издательства, толстые журналы, аудитория там шире… Но возможно, это связано еще с петербургским характером. Как сказала Ахматова:
Но ни на что не променяем пышный
Гранитный город славы и беды,
Широких рек сверкающие льды,
Бессолнечные, мрачные сады
И голос музы, еле слышный.
А мне еще хотелось спросить вас вот о чем: какой главный урок жизни вы извлекли к своему юбилею?
Александр Кушнер:
Жизнь - это правда! - учит от самого начала и до смерти.
И узнаешь что-то новое, и ошибки новые наживаешь… Но я не очень люблю старческую мудрость. Искусство не должно воспитывать: ведь и клен, и облако никого не воспитывают. Они просто радуют. Нужно добиться, чтобы твои стихи приносили человеку радость.
Ссылка по теме:
