«Перезагрузка» Горького — вопрос смены поколений

Текст: Павел Басинский, Лев Данилкин/РГ

Фото: Архив ИМЛИ. Горький всегда чутко прислушивался к своей эпохе. Но, похоже, ее шум ему не слишком нравился

«Мать» и матрица

Ровно 150 лет назад, 28 марта (16 марта по ст. ст.), в Нижнем Новгороде в семье столяра Максима Пешкова и мещанской дочери Варвары (в девичестве Кашириной) родился мальчик, которому, по святцам, дали имя Алексия, Божьего человека. В три года потерял отца, в одиннадцать - мать, и сиротой был отправлен дедом "в люди". Работал мальчиком на побегушках в магазине, в мастерской иконописцев, посудником на пароходе, пекарем, грузчиком... Мечтал поступить в университет, но не хватило образования. В 1891 году отправился странствовать по Руси... В 1892 году в провинциальной газете опубликовал первый рассказ "Макар Чудра"

за подписью "М. Горький". Он станет одной из главных культурных, общественных и политических фигур конца XIX - начала ХХ века и первых двух десятилетий советской власти. А после смерти будет этой властью канонизирован как "основоположник социалистического реализма". А в 90-е годы ХХ века его попытаются свергнуть с пьедестала. В начале XXI века снова вспомнят о Горьком и вернут памятник на место. Кто же он, Максим Горький? Великий русский писатель или миф, порожденный революцией? Гуманист, спасавший людей от арестов и расстрелов, или певец режима, прославивший Соловки и Беломорканал?

Лев Данилкин: Ты как специалист по Горькому - можешь внятно объяснить, что это была за фигура? Сто пятьдесят лет прошло с его рождения, а мы, кажется, в этом так и не разобрались.

Павел Басинский: Главные специалисты по Горькому все-таки работают в Институте мировой литературы. Это Лидия Спиридонова, Наталья Примочкина и другие серьезные филологи. Они, например, сейчас издают Полное собрание писем Горького в 24 томах. Этот человек написал больше 10 000 писем - ты только представь! А я, скажем так, человек, пишущий о Горьком. Сейчас вышло переиздание моей книги "Страсти по Максиму", отредактированное и дополненное статьями и мемуарами Ходасевича, Шкловского, Чуковского, Замятина и неизвестным некрологом Горькому Льва Троцкого. Но для меня в ней самое главное - это совершенно новый фоторяд, который мы делали с книжным дизайнером Андреем Бондаренко. Начиная с обложки, на которой такой Горький, какого мало кто видел. На передней обложке он - такой... клоун. А на задней - демон. Вот тебе вкратце ответ на твой вопрос. Горький был разный.

Он ведь был очень "масочной" фигурой. В книге есть два фото, поставленные рядом: Ницше и Горький. Не отличишь! А рядом с Толстым он похож на Чаплина, которого, кстати, Горький не любил, как и джаз. Странный был человек! С одной стороны, дико консервативный, а с другой - "серебряновечный", "игровой".

А я вот тебе хочу задать вопрос. У тебя нет ощущения, что Ленин, как и Сталин, Горького не любил и относился к нему крайне скептически? Использовал его в своем "деле" - да. Но чувствовал, что чужак, не свой, не "партейный".

Лев Данилкин: Есть такая теория, да, что Ленин относился к Горькому как к платежеспособному "полезному идиоту" - я с ней не согласен. Нет, Ленин жестко разделял деловую жизнь и личную и не стал бы останавливаться в гостях - причем, по его меркам, довольно надолго, дважды, на Капри, - у человека, который вызывал у него аллергию или презрение. Он, да, скептически относился к горьковской - с религиозным оттенком, пролетариат как мессия, который выведет мир из капиталистического апокалипсиса - вариации марксизма. Для Ленина это была нелепая ошибка, но не смертельная. У Ленина в некоторых письмах периода как раз еретической Каприйской школы проскальзывают фомаопискинские интонации, он позволяет себе поучать своего адресата - но только когда речь идет о политических нюансах, и именно потому, что с уважением к нему относится. Горький был себе на уме, он, как Толстой, умел не просто конструировать беллетристические сюжеты, но улавливать изменения в сознании отдельных слоев общества, и Ленин очень высоко ценил эту способность чуять различия: что Горький не просто "русскую жизнь описал", а - что увидел: эта часть общества такая, эта немного другая. Для Ленина в различиях, в нюансах - вся соль, потому что при определенных обстоятельствах интересы, объективно противоположные, могут войти в конфликт - и вот тут начиналась его часть работы. Горький был ценным, умным, способным к анализу наблюдателем, и Ленин ценил возможность общения с собеседником такого высокого интеллектуального уровня. А вот кого, скажи мне, ценил сам Горький? На кого он ориентировался - не из политиков, а из людей искусства? Ну, кроме очевидных - Толстой, Чехов.

Павел Басинский: Во-первых, я с тобой соглашусь. Горький был человеком умным и чутким. И если он позволял себя "использовать", то сознательно, как это было в 1917—1921 годах в Петрограде, когда он стал таким Собесом для научной и художественной интеллигенции, выбивая для нее у власти все, что можно: жилплощадь, дрова, штаны...

Или когда славил Сталина, одновременно добиваясь финансирования своих культурных проектов, от журналов и издательств до Института мировой литературы и Института экспериментальной медицины. Так что неизвестно еще, кто кого "использовал". Но до революции "дружба" с Лениным Горькому ничего "практического" не давала. Ни одна Ванга не могла предположить, что лысый эмигрант с усиками и в котелке, разъезжающий по Парижу на велосипеде, станет руководителем первого в мире советского государства. Когда Горький в 1905 году вступил в РСДРП в журнале "Русская мысль" вышла статья Философова "Конец Горького". А Блок в статье "Народ и интеллигенция" писал: "Есть факты неоспоримые, но сами по себе не имеющие никакого значения; например: Бэкон Веруламский - взяточник, Спиноза - стекольщик, Гаршин - переплетчик, Горький - социал-демократ". Горький Ленина любил, это очевидно...

Лев Данилкин: Может быть, не столько любил, сколько именно ощущал - как мало кто - воздействие ленинского интеллекта. Вообще, лучший короткий, в жанре блиц-портрета текст о Ленине - это горьковский очерк, который состоит из невероятно точных формулировок: "святой, для которого нет ничего святого", "так смеяться может только честный человек", "Ленин весь в словах, как рыба в чешуе", вот это все. Ну впрочем, пожалуй, и любил, да.

Павел Басинский: … Как Толстого, Шаляпина, Леонида Андреева. Без всякого патриотического пафоса скажу: он любил Больших Русских Людей. Поэтому и ругался с ними так ревниво, когда они, по его мнению, делали что-то не то. Он был в ярости, когда Ленин совершил в Петрограде переворот и начал "красный террор". Как же так, такой образованный, интеллигентный человек и так нехорошо поступает!

А на твой вопрос у меня, как ни странно, нет ясного ответа. Горький в культуре - "беззаконная комета". Его на самом деле не должно было быть. Его ранняя "школа" - народническая проза "второго ряда": Помяловский с его жестокими "Очерками бурсы", Решетников с его сентиментальными "Подлиповцами". Но самое главное, чего не понимают даже многие филологи, потому что не читали русские газеты конца XIX - начала ХХ века, ранний Горький - плоть от плоти русской провинциальной журналистики. Все эти Соколы и Буревестники, Чижи, которые "лгут", и Дятлы, говорящие "истину", словом, вся эта квазиаллегорическая прозопоэзия - оттуда, из "Нижегородского листка", "Самарской газеты" и "Одесских новостей". Но! Над "Песней о Буревестнике", кажется, только ленивый не поиздевался. А при этом многие самые рафинированные интеллигенты до сих пор помнят ее наизусть.

Есть в ней какая-то запредельная энергетика. И потом он всю жизнь учился писать. Когда Бунин в эмиграции язвительно о нем говорил "вечный полуинтеллигент, начетчик", имея в виду его почти подобострастное отношение к чтению, к самообразованию, то, строго говоря, он был прав. Впрочем, высшего образования не было у самого Бунина, а у Толстого не было и среднего. Все равно Горький, конечно, "самородок". Но "самородков" было много. А гигантскими фигурами стали только Ломоносов и Горький. Не скажу про Ломоносова, но Горький в моем представлении - это какая-то природная аномалия, результат точечного воздействия космического катаклизма. Масштаб личности несоразмерен исходным ингредиентам.

То же и с его эстетикой. Вот он пишет о Толстом: "усмехнулся, играя большими пальцами своих рук", "засунув за пояс пальцы рук". Это же просто потеха для редактора, он эти "руки" немедленно вычеркнет. Не пальцы же ног он за пояс засунул! Но если вычеркнуть, энергия фразы пропадет, и Толстой станет обычным человечком.

Скажи, а по твоему ощущению, Горький сегодня - реальная фигура? Нужно его читать, советовать читать молодым? Выражаясь современным языком, Горький - это сейчас "круто" или уже нет?

Лев Данилкин: Ну, мы знаем прекрасно, что наличие или отсутствие какой-то фигуры в "иконостасе", в каноне "живых классиков" - это вопрос договоренностей. Сейчас вот договорились вывести из оборота Чернышевского, Николая Островского, Демьяна Бедного... Но это не значит ведь, что их тексты стали хуже и теперь можно отрицать, что они сформировали сознание целых поколений. То же и с Горьким, которого в 90-е оттеснили на задний план в рамках "поминок по советской литературе", а теперь восстанавливают в правах. Общественный договор явно пересматривается, мы снова выстраиваем свою идентичность через фигуру этого писателя. Только теперь он уже кто-то вроде такого "святого интеллигенции", и вернулся он на площадь у Белорусского вокзала явно не как заступник пролетариата, а как эталонный медиатор между властью и интеллигентной буржуазией, правда ведь? Думаю, "перезагрузка" Горького для новых, не заставших советского шлейфа этого писателя, поколения - вопрос технологий. Конечно, трудно представить подростка, читающего в метро "Мать", но если эту "Мать" под другим названием и именем выпустят в "Редакции Елены Шубиной", если обложку к ней сделает Андрей Бондаренко - то этот роман все равно вылезет на верхнюю строчку списка бестселлеров.

Он - выдающийся писатель, и воспринимать его как памятник своей эпохе - это полная чушь. В "Матери" ведь главное - даже не типы революционные, а атмосфера. Это модель мира первохристиан-мучеников, которые готовы идти на смерть, потому что чувствуют: возникла новая революционная религия, дающая возможность изменить этот ужасный мир, со спрутом-фабрикой, прямо сейчас. Для них это даже не шанс - это неизбежность, они все верят, знают - там, в романе, - что так будет, что завтра будет не так, как сегодня, - и поэтому готовы идти на смерть. "Мать" про то, каково это жить в эпоху Второго Пришествия. Про то, что мы сами и есть избранные, коллективный мессия, мы появились на исторической сцене для того, чтобы мир был избавлен от несправедливости, чтобы бессмысленная история наконец закончилась и мир обрел смысл, чтобы время наконец надломилось - и превратилось в вечность. Это все вообще вне категорий актуально/устарело, круто/некруто. "Мать" - не беллетризованный очерк о современной Горькому действительности. "Мать" - про ночь, которая всего темнее перед рассветом, про людей, рожденных тьмой, но которые вдруг испытывают озарение и обретают сознание. Это чудо, которое повторяется со многими поколениями. Можно сколько угодно убирать Горького в литмузей, ставить на него штамп "на свалку", но "Мать" не размагнитится, этот роман сегодня такой же раскаленный, как в тысяча девятьсот шестом. И любой подросток, если случайно до него дотронется, так же обожжется об него. Но ты, надо полагать, более скептически к "Матери" относишься?

Павел Басинский: Да нет, я, пожалуй, опять с тобой соглашусь. Во-первых, мне хочется верить, что Горький не "остывает" и если еще не востребован новым поколением сейчас, то будет востребован завтра. Хотя почему не востребован? Это я написал о романе "Санькя" Захара Прилепина статью "Новый Горький явился". В "Саньке" то же самое - "униженный и оскорбленный" молодняк бунтует против "хозяев жизни", уже новых, но не менее противных. И мать там тоже есть, только она не главный персонаж. Во-вторых, "Мать" - действительно религиозный роман при всей своей пропагандистской ауре, которую Ленин оценил: "очень своевременная книга". Там есть ключ к пониманию того, что происходит с Павлом Власовым. Когда он бросает пить, то есть отказывается идти по стопам покойного отца, он приносит в их с Ниловной слободскую каморку литографию картины "Христос на пути в Эммаус". Напомню, в чем сюжет. После распятия Христа два его ученика, Клеопа и Лука, шли из Иерусалима в селение Эммаус. К ним присоединился воскресший Христос, но они не узнали Его. Они говорили между собой и сомневались в том, что их Учитель после смерти воскрес. И только в Эммаусе Христос открылся им, но тут же стал невидимым. Это одно из евангельских чудес, которые, кстати, отрицал Лев Толстой, отчего и был отчасти его конфликт к Церковью.

Само имя главного героя - Павел, - конечно, не случайно. Апостол Павел лично не знал Христа, был жесточайшим из язычников и преследовал христиан, пока Христос не явился к нему и он не прозрел. Вот и Павел Власов "прозревает", а вместе с ним и Ниловна. Она понимает, что "дети" - Павел и его команда, Николай, Находка и другие - это новые апостолы, истинные ученики Христа. Без этого понимания глубоко верующая Ниловна никогда бы не приняла правду "детей".

Но ты прав и в другом. Я не люблю этот роман. Потому что если даже согласиться с тем, что Церковь - это искажение истинного учения Христа (толстовская версия), то "Мать" - это искажение искажения, подмена подмены. И такими подменами весь Серебряный век просто кишит. Такими же религиозными подменами, только в другой плоскости, и Мережковский занимался.

Я обратил внимание, что на заседаниях знаменитых Религиозно-философских собраний начала ХХ века бесконечно обсуждался Лев Толстой, а, например, отец Иоанн Кронштадтский либо совсем не упоминался, либо - с отрицательным оттенком: дремучий церковник, мракобес и вообще "черносотенец". Я думаю, они и Горького любили больше русских батюшек. Тот же Мережковский написал о Горьком в целом восторженную статью "Не святая Русь" и провозгласил, что Горький - третий после Достоевского и Толстого "мессия" в русской литературе.

Меня все эти интеллектуальные "мессианские" вихляния интересуют только как исторический факт. И не дай бог нам все это реанимировать. Пора уже "умом Россию понимать" и жить здравым смыслом. Кстати, в Горьком его было достаточно. Я думаю, потому он и "прорвал громаду лет" и остается сегодня живым, в отличие от многих своих современников, что хорошо знал Россию, он "шкурой" ее прочувствовал. И об этом его лучшие произведения - например, цикл "По Руси" или "Васса Железнова". Все-таки огромная фигура, согласись? Вот для тебя что в нем наиболее ценно?

Лев Данилкин: Я, честно говоря, сомневаюсь, что его можно "перезагрузить" целиком, с "Городком Окуровым", с "Сказками об Италии", с "Егором Булычовым", как вот Серова, Айвазовского, Верещагина - то есть взять и превратить "просто классика", одного из отцов-основателей русской культуры, в феромонную бомбу, в объект желания масс, чтобы двери в библиотеки сносили из-за его томиков.

Фото: ИМЛИ РАН

Вообще, секрет Горького - и его аттрактивность для потомков, - мне кажется, не только в его книгах. Я по-хорошему завидую его биографам - какой материал, настоящий эксцентрик: сочинитель-марксист, поселившийся на острове, с умопомрачительной свитой - с Лениным, с артисткой МХТ, с двумя говорившими только по-португальски бразильскими попугаями - Лоретто и Пепитто их звали, с Дзержинским, с двумя белыми римскими овчарками, с выписанными специально с Урала родственниками боевиков, которые месяцами выкладывали ему истории для сиквела "Матери" - романа "Сын". Для меня Горький - такой гибрид Просперо из шекспировской "Бури" и Кончиса из "Волхва", я легко могу представить, что этот "синьор Алессио" - не просто "писатель-реалист", а маг и манипулятор, что все, что с ним самим, с его гостями и с его миром произошло - это он сам устроил, нарочно.

Павел Басинский: Я думаю, на этой волнующей ноте можно и закончить наш разговор.

 

Из записки 18-летнего Алексея Пешкова в Казани перед попыткой покончить с собой:

"В смерти моей прошу обвинить немецкого поэта Гейне, выдумавшего зубную боль в сердце... Останки мои прошу взрезать и рассмотреть, какой черт сидел во мне за последнее время... За доставленные хлопоты прошу извинить..."

Из письма Горького Л. Н. Толстому:

"Глубоко верю, что лучше человека ничего нет на земле, и даже, переворачивая Демокритову фразу на свой лад, говорю: существует только человек, все же прочее есть мнение. Всегда был, есть и буду человекопоклонником..."

Из рассказа "Рождение человека":

"Превосходная должность - быть на земле человеком!.. Ну, да - порою бывает трудно, вся грудь нальется жгучей ненавистью и тоска жадно сосет кровь сердца, но это - не навсегда дано, да ведь и солнцу часто очень грустно смотреть на людей: так много потрудилось оно для них, а - не удались людишки...

Разумеется, есть немало и хороших, но - их надобно починить или - лучше - переделать заново".

Источник: «Российская газета», 28.03.2018