Н. В. Гоголь — 1 апреля. Викторина

Был. Гоголя приняли адъюнкт-профессором на кафедру всеобщей истории при Санкт-Петербургском университете, и Тургенев ходил на его лекции. Но, по правде сказать, лучше бы не был. В 1835 году, ровно полтора года («Непризнанный взошел я на кафедру — и непризнанный схожу с нее!»), по протекции Жуковского Гоголь отправлял должность преподавателя истории в С.-Петербургском университете. Именно в это время, будучи студентом, Тургенев посещал его лекции. Из его воспоминаний: «…преподавание, правду сказать, происходило оригинальным образом. Во-первых, Гоголь из трех лекций непременно пропускал две, во-вторых, даже когда он появлялся на кафедре — он не говорил, а шептал что-то весьма несвязное, показывал нам маленькие гравюры на стали, изображавшие виды Палестины и других восточных стран — и все время ужасно конфузился. Мы все были убеждены (и едва ли мы ошибались), что он ничего не смыслит в истории и что г. Гоголь-Яновский, наш профессор (он так именовался в расписании лекций), не имеет ничего общего с писателем Гоголем, уже известным нам как автор «Вечеров на хуторе близ Диканьки».

Именно так его называли товарищи по гимназии. Как пишет А. С. Данилевский: «В Нежине товарищи его любили, но называли: таинственный карла. Он относился к товарищам саркастически, любил посмеяться и давал прозвища. Сам он долго казался заурядным мальчиком. Он был болезненный ребенок. Лицо его было какое-то прозрачное. Он сильно страдал от золотухи; из ушей у него текло… Над ним много смеялись, трунили».

Гоголь думал, от петербургской сырости волосы вылезут. Поэтому побрился сам.
Нам трудно представить себе Гоголя иначе, чем с волнистыми локонами вдоль щек. Но таким он был не всегда. «Особенно потемнели у брата волосы после того, как он обрился в Петербурге».

«Существовало такое убеждение, что, кто из Малороссии приезжает в Петербург, на того вода петербургская так действует, что волосы вылезают. И брат, как приехал в Петербург, обрился. После того волосы у него потемнели. Ездил с ним лакей отсюда, он и тому советовал обриться, но лакей не послушался и лысым стал».

Гоголь — на все руки мастер!
Из письма к дяде П. П. Косяровскому, 8 сент. 1828 г., из Васильевки:
«Ежели для постоянного приобретения знаний не буду иметь всех способов, могу прибегнуть покуда к другому: вы еще не знаете всех моих достоинств. Я знаю кое-какие ремесла: хороший портной, недурно раскрашиваю стены альфрескою живописью, работаю на кухне и много кой-чего уж разумею из поваренного искусства; вы думаете, что я шучу, — спросите нарочно у маменьки. А что еще более, за что я всегда благодарю бога, это свою настойчивость и терпение, которыми я прежде мало обладал: теперь ничего из начатого мною я не оставлю, пока совершенно не окончу. Итак, хлеб у меня будет всегда».

Гоголь дотошно изучил, как готовят пасту в Италии, и старался приобщить к итальянской кухне своих друзей из России, но тщетно. Фактически Гоголь был первым пропагандистом итальянской кухни в России (в то время безраздельно властвовала кухня французская).
Свидетельствует С. Т. Аксаков: «…вдруг прибегает к нам Гоголь (меня не было дома), вытаскивает из карманов макароны, сыр-пармезан и даже сливочное масло… Когда подали макароны, которые, по приказанию Гоголя, не были доварены, он сам принялся стряпать. Стоя на ногах перед миской, он засучил обшлага и с торопливостью и в то же время с аккуратностью, положил сначала множество масла и двумя соусными ложками принялся мешать макароны, потом положил соли, потом перцу и, наконец, сыр и продолжал долго мешать. Нельзя было без смеха и удивления смотреть на Гоголя; он так от всей души занимался этим делом, как будто оно было его любимое ремесло, и я подумал, что если б судьба не сделала Гоголя великим поэтом, то он был бы непременно артистом-поваром».

Именно так пела дверь в «Старосветских помещиках».
«Но самое замечательное в доме — были поющие двери. Как только наставало утро, пение дверей раздавалось по всему дому. Я не могу сказать, отчего они пели: перержавевшие ли петли были тому виною или сам механик, делавший их, скрыл в них какой-нибудь секрет, — но замечательно то, что каждая дверь имела свой особенный голос: дверь, ведущая в спальню, пела самым тоненьким дискантом; дверь в столовую хрипела басом; но та, которая была в сенях, издавала какой-то странный дребезжащий и вместе стонущий звук, так что, вслушиваясь в него, очень ясно наконец слышалось: «Батюшки, я зябну!»
(«Старостветские помещики»)

Одна такая кошка напугала в детстве Гоголя до такой степени, что он ее утопил.

С кошкой связана одна из самых тяжёлых психологических травм его детства. Вересаев в книге «Гоголь в жизни» приводит такое свидетельство:
«В памяти сохранился у меня рассказ Гоголя о себе еще мальчиком.
— Было мне лет пять. Я сидел один в Васильевке. Отец и мать ушли. Оставалась со мною одна старуха няня, да и она куда-то отлучилась. Спускались сумерки. Я прижался к уголку дивана и среди полной тишины прислушивался к стуку длинного маятника старинных стенных часов. В ушах шумело, что-то надвигалось и уходило куда-то. Верите ли, — мне тогда уже казалось, что стук маятника был стуком времени, уходящего в вечность. Вдруг слабое мяуканье кошки нарушило тяготивший меня покой. Я видел, как она, мяукая, осторожно кралась ко мне. Я никогда не забуду, как она шла, потягиваясь, а мягкие лапы слабо постукивали о половицы когтями, и зеленые глаза искрились недобрым светом. Мне стало жутко. Я вскарабкался на диван и прижался к стене. «Киса, киса», — пробормотал я и, желая ободрить себя, соскочил и, схвативши кошку, легко отдавшуюся мне в руки, побежал в сад, где бросил ее в пруд и несколько раз, когда она старалась выплыть и выйти на берег, отталкивал ее шестом. Мне было страшно, я дрожал, а в то же время чувствовал какое-то удовлетворение, может быть, месть за то, что она меня испугала. Но когда она утонула и последние круги на воде разбежались — водворились полный покой и тишина, — мне вдруг стало ужасно жалко «кисы». Я почувствовал угрызения совести. Мне казалось, что я утопил человека. Я страшно плакал и успокоился только тогда, когда отец, которому я признался в поступке своем, меня высек».

Характерно, что в «Старосветских помещиках» именно исчезновение кошки стало для Пульхерии Ивановны предвестием скорой смерти.

Гоголь дерзнул обратиться через Бенкендорфа к Николаю I, но получил отказ.
Гоголь очень много путешествовал. При этом общение с таможенниками и пограничниками доставляло ему много мучений и приводило порой к конфликтам на ровном месте. В какой-то момент Гоголь действительно обратился через Бенкендорфа к императору с нижайшей просьбой выдать ему «исключительный паспорт» — вездеход, как сказали бы мы сейчас, раз и навсегда избавивший бы его от общения с этой братией. На что Бенкендорф вежливо ответил, что подобные документы законами Российской Империи не предусматриваются.

Точных сведений об этом нет, но теоретически она могла участвовать.

Мать Гоголя вышла замуж в 14 лет. Сам Николай Васильевич родился, когда ей было 18. Последняя сестра Гоголя, Ольга, была младше его на 16 лет и дожила до XX века (1825—1907). Так что теоретически она действительно могла принять посильное участие в революционных событиях.

Череп похитили. Грешат на Бахрушина, который мог пополнить свою уникальную театральную коллекцию столь необычной «реликвией».
Когда в 1931 году склеп Гоголя на кладбище при Даниловском монастыре вскрыли, чтобы перенести останки на Новодевичье кладбище, присутствовавшие (в их числе — писатели Катаев и Лидин) со смущением обнаружили, что хорошо сохранившиеся останки… не имеют головы! Об этом немедленно доложили Сталину, который велел эти сведения держать в строгой тайне. Поэтому расследования толком не проводилось и скандальный факт оброс множеством слухов. Но наиболее правдоподобная версия — что могила была осквернена еще в 1909 году, когда ее реставрировали ко столетию Гоголя. Именно тогда миллионер и фанатичный коллекционер А. А. Бахрушин подкупил рабочих, чтобы пополнить свою уникальную театральную коллекцию столь необычной «реликвией». Считается, что Бахрушин (ставший после революции директором музея, в который превратился его собственный особняк напротив Павелецкого вокзала) держал череп в медицинском саквояже, среди медицинских инструментов. Смерть Бахрушина в 1929 году, видимо, навсегда унесла тайну нынешнего местонахождения черепа Гоголя.