Текст: Андрей Цунский
Мне представляется, что половина театральных произведений, созданных до нас, абсурдна в той мере, в какой она, например, комична; ведь комизм абсурден. И мне кажется, что прародителем этого театра, великим его предком, мог быть Шекспир, который заставляет своего героя сказать: «Мир — это история, рассказанная идиотом, полная шума и ярости, лишенная всякого смысла и значения». Эжен Ионеско
ЧИСТАЯ ПРАВДА
1957 год. Драматург Эжен Ионеско пишет письмо приятелю, и в нем откровенно высказывается о том, как достигается всемирная слава. «Прошло семь лет с того момента, когда в Париже сыграли мою первую пьесу. Это был скромный успех, посредственный скандал. У моей второй пьесы провал был немного более громким, скандал несколько покрупнее. И только в 1952 г., в связи со „Стульями“ события начали принимать более широкий разворот. Каждый вечер в театре присутствовало восемь человек, весьма недовольных пьесой, но вызванный ею шум был услышан значительно большим количеством людей в Париже, во всей Франции, он долетел до самой немецкой границы. А после появления моих третьей, четвёртой, пятой… восьмой пьес слух об их провалах стал распространяться гигантскими шагами. Возмущение перешагнуло Ла-Манш… Перешло в Испанию, Италию, распространилось в Германии, переехало на кораблях в Англию… Я думаю, что если неуспех будет распространяться таким образом, он превратится в триумф».
Ионеско написал - по крайней мере, по отношению к себе - чистую, дистиллированную правду.
Ему 48 лет - и он повсюду известен, его цитируют, пародируют, над ним смеются, - но билеты на премьерные показы его пьес в столичных театрах купить почти невозможно! Их перепродают спекулянты. Но если повезет…
Три попытки
Пьеса в трех маленьких действиях
Попытка I.
Итак, изысканный английский театрал раздобыл билет, садится в кресло, занавес и…
- Мистер Мартин. У меня есть дочка, она живет со мной вместе, мадам. Ей два годика, она светленькая, у нее один глаз белый, другой красный, она прехорошенькая, ее зовут Алиса, мадам.
- Миссис Мартин. Какое странное совпадение! У меня тоже есть дочка, ей два годика, у нее один глаз белый, другой красный, она прехорошенькая, и ее тоже зовут Алиса, мсье!
- Мистер Мартин. (тем же тягучим монотонным голосом). Как это удивительно и какое совпадение! И странно! Может быть, это та же самая девочка, мадам!
- Миссис Мартин. Как это удивительно! Весьма возможно, мсье.
- Довольно долгая пауза. Часы бьют двадцать девять раз.
- Мистер Мартин (после долгих размышлений медленно поднимается и не спеша направляется к миссис Мартин, которая тоже тихо поднимается, удивленная его торжественным видом. Мистер Мартин говорит тем же отвлеченным монотонным, чуть певучим голосом). Значит, мадам, никакого нет сомнения, что мы уже виделись прежде и вы моя собственная жена... Элизабет, я вновь тебя обрел!
- Миссис Мартин не спеша подходит к мистеру Мартину. Они целуются без всякого выражения. Часы бьют один раз, очень громко. Так громко, что удар должен испугать зрителей. Супруги Мартин не слышат его.
- Миссис Мартин. Дональд, это ты, дарлинг!
Зритель не знает, что ему еще повезло. Он попал на первую пьесу Ионеско - «Лысая певица».
Театрал. Тут какой-то подвох - либо что-то режиссер уж слишком перестарался, либо я сам, зритель, пропустил важную реплику, а то и несколько, либо… Либо в пору кричать «Деньги обратно!» Но кому? Спектакль кончился. Я этого так не оставлю!
Попытка II
Театрал на второй премьере Ионеско, «Стулья». Он внимателен, взял в гардеробе бинокль, он весь на взводе, занавес, и…
- С т а р у ш к а. А расскажи-ка мне ту историю... знаешь, ту самую историю, мы еще тогда так смеялись...
- С т а р и к. Опять?.. Не могу... мало ли что тогда смеялись? И опять, что ли, то же самое?.. Сколько можно?.. «Тогда сме... я...» Какая тоска... Семьдесят пять лет женаты, и из вечера в вечер я должен рассказывать тебе все ту же историю, изображать тех же людей, те же месяцы... давай поговорим о другом...
- С т а р у ш к а. А мне, душенька, совсем не скучно. Это же твоя жизнь, для меня в ней все интересно.
- С т а р и к. Ты же ее наизусть знаешь.
- С т а р у ш к а. А я словно бы забываю все... Каждый вечер слушаю, как в первый раз... Переварю все, приму слабительное, и опять готова слушать. Ну давай начинай, прошу тебя...
- С т а р и к. Раз уж просишь.
- С т а р у ш к а. Ну давай рассказывай свою историю... ведь это и моя история. Все твое, оно и мое. Значит, сме...
- С т а р и к. Значит, лапочка, сме...
- С т а р у ш к а. Значит, душенька, сме...
Театрал бежит домой, надевает очки, присаживается поудобнее в кресло, закуривает сигару, наливает в бокал немного виски и содовой, делает глоток, чтобы успокоиться. К нему подходит известный театральный критик Observer Тайней.
Тайней. Перед нами предстал самозваный адвокат антитеатра: откровенный проповедник антиреализма — писатель, утверждающий, что слова не имеют смысла и всякая связь между людьми невозможна».
Театрал. Что? И это говорит сам Тайней? Слава Богу!
Тайней. Минуточку, минуточку, мой дорогой! Опасно, когда подобное становится примером для подражания, принимается за преддверие в театр будущего, в унылый холодный новый мир, заставляющий гуманиста терять веру в логику и в человека, который навсегда будет изгнан из театра.
Театрал: Ох, отлегло от сердца. Нет, все же без Observer и Тайнея жить было бы невозможно. Как хорошо, когда все понятно.
Напротив появляется миловидная женщина. Театрал начинает с ней флиртовать:
- Добрый день, леди! У меня есть дочка, она живет со мной вместе, мадам. Ей два годика, она светленькая, у нее один глаз белый, другой красный, она прехорошенькая, ее зовут Алиса, мадам.
- Какое странное совпадение! У меня тоже есть дочка, ей два годика, у нее один глаз белый, другой красный, она прехорошенькая, и ее тоже зовут Алиса, мсье!
Театрал теряет сознание. Давайте вынесем его со сцены вместе со стаканом - виски поможет ему больше театральных рецензий.
Занавес.
Интроспекция
1934 год. Сена, кулисы, колосники, актеры и зрители отсутствуют. Присутствует: тетрадь. В ней написано:
- На сцену выходит Петраков-Горбунов, хочет что-то сказать, но икает. Его начинает рвать. Он уходит.
- Выходит Притыкин.
- П р и т ы к и н: Уважаемый Петраков-Горбунов должен сооб… (Его рвет, и он убегает).
- Выходит Макаров.
- М а к а р о в: Егор… (Макарова рвет. Он убегает.)
- Выходит Серпухов.
- С е р п у х о в: Чтобы не быть… (Его рвет, он убегает).
- Выходит Курова.
- К у р о в а: Я была бы… (Ее рвет, она убегает).
- Выходит маленькая девочка.
- М а л е н ь к а я д е в о ч к а:
- — Папа просил передать вам всем, что театр закрывается. Нас всех тошнит.
- Занавес.
Впрочем занавес тоже отсутствует. Автор Даниил Хармс присутствует, он курит трубку и вдруг хватает тетрадь и начинает писать:
«Одна старуха от чрезмерного любопытства вывалилась из окна, упала и разбилась.
Из окна высунулась другая старуха и стала смотреть вниз на разбившуюся, но от чрезмерного любопытства тоже вывалилась из окна, упала и разбилась.
Потом из окна вывалилась третья старуха, потом четвертая, потом пятая. Когда вывалилась шестая старуха, мне надоело смотреть на них, и я пошел на Мальцевский рынок, где, говорят, одному слепому подарили вязаную шаль.»
Попытка III
Наш театрал приходит в себя и видит, что у его любимого кресла стоит Эжен Ионеско, подает ему стаканчик с любимым напитком и успокаивает:
«Мне кажется, что слово „абсурд“ слишком сильно: невозможно назвать что бы то ни было абсурдным, если нет четкого представления о том, что не абсурдно, если не знаешь смысла того, что абсурдом не является. Но я могу утверждать, что персонажи „Стульев“ искали смысл, которого они не нашли, искали закон, искали высшую форму поведения, искали то, что не назовешь иначе, как божественность».
Театрал. О, месье Ионеско, как я вам благодарен! Ну конечно, не нашли божественности, искали - ну и не нашли. Теперь я могу спокойно посмотреть ваш спектакль снова!
И вот он снова в партере, занавес…
- С т а р у ш к а. Закрывай-ка окно, душенька, гнилой водой пахнет и комары летят.
- С т а р и к. Отстань!
- С т а р у ш к а. Закрывай, закрывай, душенька. Иди посиди лучше. И не перевешивайся так, а то в воду упадешь. Ты же знаешь, что с Франциском Первым случилось. Надо быть осторожнее.
- С т а р и к. Вечно эти примеры из истории! Я, крошка, устал от французской истории. Хочу смотреть в окно, лодки на воде, как пятна на солнце.
- С т а р у ш к а. Какие там лодки, когда солнца нет, — темно, душенька.
- С т а р и к. Зато тени остались. (Еще сильнее перевешивается через подоконник.)
- С т а р у ш к а (тянет его обратно изо всех сил). Ох!.. Не пугай меня, детка...
Таетрал. «Не нашли божественности». Конечно! Поди найди ее в нашем безумном мире. Безумном…. Но почему безумном? Стул - не безумен! Виски - уж точно, разве самую малость. Да и театр - не такое уж безумие. Так значит безумен…я?
Месье Ионеско. Ну что вы! С лысой певицей все было совсем просто. Я просто добросовестно переписывал фразы, взятые из моего учебника английского языка. Внимательно перечитывая их, я познавал не английский язык, а изумительные истины: что в неделе семь дней, например. Это то, что я знал и раньше. Или: „пол внизу, потолок вверху“, что я тоже знал, но, вероятно, никогда не думал об этом серьёзно или, возможно, забыл, но это казалось мне столь же бесспорным, как и остальное, и столь же верным…».
Театрал. Ну если так… Тогда… Может быть…
Успокоившись, любитель театра глубоко задумался, а стоит ли идти на следующий спектакль по пьесе этого Ионеско…
Послесловие к пьесе
«Но театр абсурда был также и театром борьбы, — именно таковым он был для меня, — против буржуазного театра, который он иногда пародировал, и против реалистического театра. Я утверждал и утверждаю, что реальность не реалистична, и я критиковал реалистический, соцреалистический, брехтовский театр и сражался против него. Я уже говорил, что реализм — это не реальность, что реализм — это театральная школа, определенным образом рассматривающая реальность, так же как романтизм или сюрреализм. В буржуазном театре мне не нравилось, что он занимается пустяками: делами, экономикой, политикой, адюльтером, развлечением в паскалевском смысле этого слова», - пишет Ионеско. Мать честная, ну Брехт-то чем вам не угодил? Соцреализм что вам сделал? Вы его и не видели! Это Хармс и русские «заумники» видели его наступление, это там актера могло стошнить со сцены, глядя на восседающих в партере и ложах Шариковых с супругами. Не все так просто.
Гений видит свое искусство не в статичном положении, а в стремительном развитии.
А стало быть, понимал - однажды со сцены может стошнить и его…
«Общество не может избавить человека от печали, политическая система — освободить от страданий, страха смерти и жажды абсолюта; условия жизни контролируют социальное положение, а не наоборот… Чтобы определить фундаментальную проблему, общую для всего человечества, я должен спросить себя, в чём моя проблема, в чём выражается мой непреодолимый страх. Тогда, скажу без преувеличения, я определю проблемы и страхи каждого. Это верный путь пробиться в моё отчаяние, в наше отчаяние, которые я пытаюсь извлечь на свет дня... Творчество есть выражение некоммуникабельной реальности, попытка её понять, и она иногда удаётся. В этом заключается парадокс и истина».
Многое открывает пытливому зрителю пьеса Ионеско «Бескорыстный убийца». Герой пьесы, Беранже, приезжает в прекрасный город и все хорошо, - но горожане в страхе, они предупреждают его, что по городу бродит убийца. Все попытки Беранже воззвать к поиску душегуба, к самозащите ни к чему не приводят, в финале он остается один - и оказывается лицом к лицу с хохочущим оборванцем- карликом, это и есть убийца! И что же делает Беранже? Он обращается к карлику-идиоту с речью о любви к жизни, христианской морали, добродетели и даже социальной ответственности. Но идиот только отвратительно хохочет. Беранже хватает два старых ружья и пытается убить эту мерзость - но он не в состоянии, ему мешают все эти мысли, которые он только что изложил карлику (речь эта занимает 10 страниц!). Бросив ружье, он молча подставляет себя под нож убийцы.
В ремарке Ионеско подчеркивает смысл последней сцены: «это короткое самостоятельное действие». Речь должна быть произнесена так, чтобы «показать постепенный слом Беранже, его растерянность, пустословие, точнее банальную мораль, лопающуюся, как мыльный пузырь. Вопреки желанию и против воли, Беранже находит аргументы в защиту убийцы». Что описано здесь? «Стокгольмский синдром?» Слабость современного культурного человека перед бессмысленным истреблением ему подобных? Абсурд человеческого существования, ведь каждому в день его рождения объявлен смертный приговор?
Мир вокруг нас показывает нам все перечисленное и еще множество примеров. Об Ионеско написано множество статей и книг. Сартр считал, что Ионеско пишет «в поисках французского языка». Мне кажется, что он ошибался.
Завершим это эссе посланием к Ионеско и всем нам из 30-х годов, от человека, каждый день жизни которого требовал этого мужества:
«Человек с тонкой шеей забрался в сундук, закрыл за собой крышку и начал задыхаться.
— Вот, — говорил, задыхаясь человек с тонкой шеей, — я задыхаюсь в сундуке, потому что у меня тонкая шея. Крышка сундука закрыта и не пускает ко мне воздуха. Я буду задыхаться, но крышку сундука все равно не открою.
Постепенно я буду умирать. Я увижу борьбу жизни и смерти. Бой произойдет неестественный, при равных шансах, потому что естественно побеждает смерть, а жизнь, обреченная на смерть, только тщетно борется с врагом, до последней минуты не теряя напрасной надежды. В этой же борьбе, которая произойдет сейчас, жизнь будет знать способ своей победы: для этого жизни надо заставить мои руки открыть крышку сундука. Посмотрим: кто кого? Только вот ужасно пахнет нафталином. Если победит жизнь, я буду вещи в сундуке пересыпать махоркой… Вот началось: я больше не могу дышать. Я погиб, это ясно! Мне уже нет спасения! И ничего возвышенного нет в моей голове. Я задыхаюсь!.. Ой! Что же это такое? Сейчас что-то произошло, но я не могу понять, что именно. Я что-то видел или что-то слышал… Ой! Опять что-то произошло? Боже мой! Мне нечем дышать. Я, кажется, умираю… А это еще что такое? Почему я пою? Кажется, у меня болит шея… Но где же сундук? Почему я вижу всё, что находится у меня в комнате? Да, никак, я лежу на полу! А где же сундук?
Человек с тонкой шеей поднялся с пола и посмотрел кругом. Сундука нигде не было. На стульях и кровати лежали вещи, вынутые из сундука, а сундука нигде не было. Человек с тонкой шеей сказал:
— Значит, жизнь победила смерть неизвестным для меня способом».
Даниил Хармс был лаконичнее.
