Текст: Михаил Визель
Обложка предоставлена издательством
Захар Прилепин «Некоторые не попадут в ад»
М.:АСТ, 2019
Появление «романа-фантасмагории» Захара Прилепина «Некоторые не попадут в ад» поставило профессиональных читателей — литературных критиков и журнальных обозревателей — в неловкое положение. С одной стороны, обойти молчанием выход новой книги одного из самых извеcтных, востребованных (в том числе киношниками, что в наши дни есть мерило писательского успеха) и обласканных премиями русских писателей невозможно. С другой - он весь, от первой до последней страницы, посвящен именно тому, что им очень бы хотелось и дальше обходить молчанием - участию Прилепина в боевых действиях на Донбассе.
Уже по одному этому обстоятельству можно заключить, что мы имеем дело с настоящим произведением искусства. Которое ведь и должно раздражать и обескураживать. «Всё прочее - литература».
Прилепин на протяжении всей своей писательской карьеры бежит прочь от литературы - к жизни. Ради чего и поехал на Донбасс.
Сперва - с гуманитарными конвоями («Я знаю, на что потрачу эти деньги», - заявил он со сцены Пашкова дома в 2014 году, получая первую премию «Большой книги» из рук Сергея Нарышкина - и все находящиеся в зале тоже знали), а потом и с оружием в руках - в качестве замполита, официально - заместителя командира батальона, держащего участок фронта на «линии соприкосновения» с представителями противоположной стороны, которых автор с демонстративной жалостливостью называет не иначе как «наш несчастный неприятель». Фактически этот батальон создав и экипировав, как древнерусские бояре, выезжавшие в походы с дружиной, находящейся на их содержании. И провел там «четыре зимы, три лета, — поневоле смешаешь». Делая вместе со своими товарищами по оружию то, что дóлжно делать - в этом, собственно, и состоит смысл странноватого названия книги. И теперь описывает это в своей фирменной брутально-нежной стилистике:
«В деревню, где прятались от городских животных мои сердечные, мои тёплые, мои единственные, закатились мы на «круизёре» ликующей компанией: Араб, Граф, Тайсон, Шаман, Злой, Кубань.
Три дня плавно, по-пластунски, перебежками переползали из бани в реку, из реки за стол, из-за стола в баню. Мои бродяги, мои стреляные, убитые, восставшие из праха, прах поправшие, — переиграли с детьми во все игры, переговорили с женою все разговоры; на четвёртый день она нас провожала — беззвучные слёзы текут по лицу, говорит: «Я приеду к вам, мои родные, и всех детей привезу».
Сам Прилепин, разумеется, не раз яростно отрицал эту не раз же проговорённую связку - «поехал на Донбасс, чтобы было о чем писать».
Прилепин, похоже, искренне хотел стать частью чего-то большого и важного, стоять плечом к плечу с лидерами «русской весны»,
в первую очередь - c редко называемым по имени Главой, то есть Александром Захарченко, памяти которого книга во многом посвящена. В этих людях Прилепин - писатель же! - прозревал извечных русских героев: князя Игоря, Ивана Болотникова, Герасима Курина… Но на протяжении всей своей честной и темпераментной книги постоянно свидетельствует: он, конечно, «свой» для всех этих бравых ребятушек с позывными, похожими на псевдонимы рэперов, но всё-таки у него, писателя Захара Прилепина, есть в жизни и другое измерение, не сводимое к Донбассу - к питью водки в блиндаже на передовой и в донецком кафе «Пушкин», к ползанию по полю под прицелом снайперов «нашего несчастного неприятеля» и к азартному пулянию в него «вундервафлями» - то есть особо тяжелыми и разрушительными ракетами с радиусом поражения в 150 метров, которые Батя (он же Глава) передал его батальону «за красивые глаза».
И это оставляет от книги странное, двойственное ощущение.
Дело не в том, что герой-рассказчик книги, то есть сам Прилепин, старше и чисто житейски благополучнее всех прочих - он сорокалетний мужик с четырьмя детьми, обустроенным домом и дорогой машиной (а вторая машина осталась у жены), он может лично закупить на целый батальон не то что сигарет, но практически всё довольствие и снарягу. И уж точно не в том, что «знаменитый писатель»: и его непосредственные сослуживцы, и громовержцы-командиры, вроде Гиви с Моторолой (кстати, в книге вовсе не фигурирующие - Прилепин, как профессиональный писатель, здраво рассудил, что в книге может быть только один жертвенный герой) и пограничники, которым он предъявляет документы при въезде-выезде в Ростовскую область, его книг не читают (во всяком случае, с ним не обсуждают). А скорее в том modus operandi, который у писателя-политрука как-то сам собой сложился. Да, он заместитель командира батальона, занимающего боевую позицию, но при этом его постоянно выдергивают в Донецк для «решения вопросов» с верхушкой ДНР, да и вообще:
сегодня он курит с бойцами на бруствере и пластается с личкой, то есть своей личной охраной, по сочной малороссийской травке, завтра в Белграде братается с Кустурицей и пьет шампанское с директором Русского дома в Швейцарии
(мимоходом завоевывая сердце его жены), послезавтра уже восседает одесную осмотрительно не называемого по имени мягкоголосого режиссера-царедворца, который готов свести его с императором (автор везде именно так обозначает этого человека - но встреча эта так и не складывается) - а через два дня снова курит с солдатами и пьет с Сашей (он же Глава) в донецком кафе или допивается с ним же до, скажем так, экстравагантных жестов у себя дома.
Опять-таки: сам Прилепин горячо отвечал на подобные упреки, что был единственным медийным и вообще выездным лицом ДНР, что фактически выполнял функции ее полпреда, что его заграничные вояжи и посиделки в подмосковных барских хоромах были действенным способом легализации непризнанной республики и донесения ее точки зрения, противоположной киевской, на происходящее, и что командиры и бойцы это понимали и ценили; но Прилепин не функция, а живой, (при)страстный и тонко чувствующий писатель же! - человек. И такая двойственность не может не сказываться на восприятии происходящего, на размывании его реальности.
Прилепин сам это понимает. И не зря дает своему мемуару подзаголовок «роман-фантасмагория». Это авторское определение может вызвать недоумение - какая ж «фантасмагория», если всё подлинное, с именами и датами? - или даже упреки в кокетстве: смотрите, дескать, какой в моем лице новый Гоголь с Булгаковым народился! Но автор «Саньки» и «Обители» совершенно конкретен. Его книга - фантасмагория, потому что описывает фантасмагорический мир. В котором с врагами можно не только перебрасываться «вундервафлями», но и переругиваться в фейсбуке - и неизвестно, что действеннее. В котором на передовую можно отправиться на собственном «Лендкрузере». И по дороге (на передовую!) закупить «для ребят» сигарет и колбасы в ближайшем продмаге, который, оказывается, прекрасно продолжает работать, пока прилепинские герои воюют. В котором Глава, царь и бог на территории ДНР, отправляясь по делам в Россию, сам выходит на ростовском КПП из машины и протягивает паспорт погранцу (что делает честь его демократизму, но сильно добавляет происходящему сюрреализма). В которой
застольная шутка мужской (и, вероятно, не совсем трезвой) компании вдруг оборачивается мировой сенсацией - ДНР объявила себя Малороссией!
Прилепин пишет об этом с беспощадной, но какой-то словно бы чуть извиняющейся иронией:
«…самое главное, что выяснилось: мировая политика рукотворна.
По мне, так это удивительное открытие.
Ташкент подкинул идею, Казак продумал, я, добавив два слова и проставив три запятые, объявил вслух, Глава кивнул головой: одобряю, — и тут: боже мой, сорок тысяч курьеров, еле разобравшийся в ситуации Порошенко пролепетал нечто невнятное, только тогда, наконец, высказалась и канцлер, американские чины стучали в свои воинственные бубны, их президент не выспался и целый день третировал жену, — причем Москва продолжала задумчиво молчать, и в этом мир продолжал видеть некий замысел, подозревать начало партии, — а Москва между тем думала: вот твари донецкие, вот что за такое?
…американские генералы весь день в муках пытались запомнить и воспроизвести слово «Малороссия» — смешно же!
Вам не смешно?
Мне смешно.
Смешно, потому что кончилось тем, чем обычно и кончаются застольные шутки - ничем:
«Пушилин — через неделю, что ли, или около того — дезавуировал проект Малороссии: сказал, что это была идея для обсуждения — а Киев оказался не готов.
Батя, с некоторым раздражением, бросил тогда о Пушилине: «Это я ему сказал».
«Бать, — подумал я. — Всё это значения не имеет: ты, не ты». Всё получилось. Зачем утверждать своё влияние на тех незримых фронтах, где оно давало тихие сбои».
Апофеоз этой фантасмагории - недолго, на одну ночь, «принятое решение» о назначении самого Прилепина премьером ДНР:
«Власть меня не волновала нисколько.
Зато — какая чудная забава предстоит.
Я понимал, что это ничего не изменит.
Что с Россией такие шутки не пройдут.
Но я готов был доиграть».
Так, за компанию, отправляются в плавание люди, твёрдо осознающие, что впереди льды — и все погибнут. Одна разница — я откуда-то знал: их всех, если что, утопят — в фигуральном смысле, но если что — и в буквальном; а меня ещё некоторое время — нет.
Не то чтоб нужен хоть кому-то — просто ещё не докрутилась моя ниточка на прялке; я её чувствовал — щекотку этой нитки — где-то под ложечкой. Пока был лёгкий натяг: чуть-чуть оставалось.
— Ну, вы тогда сообщите мне новости? — сказал я через часок. — Поеду мундир почищу.
Мне просто надоело пить водку и ничего при этом не испытывать».
Успел ли обратить внимание писатель - бывший нацбол Прилепин, что он, стремясь «в гущу жизни», впадает в литературу?
А именно - повторяет слова отрицательного героя «Белой гвардии», прапорщика-футуриста Михаила Шполянского, в котором явственно угадывается Виктор Шкловский: «Самое главное, впрочем, не в этом. Мне стало скучно, потому что я давно не бросал бомб».
Но нового д’Аннунцио (как известно, недолгое время диктаторствавшего в итальянско-хорватской Риеке) из Прилепина не вышло:
«Уже в первом часу позвонил Сашка Казак: Захар, всё вроде бы отменяется; в любом случае, на сегодня эту идею отложим; впрочем, кто знает, может, погода переменится — однако весь вчерашний вечер и всю ночь Батя отстаивал свою независимость, и Ташкента заодно, и не просто потому, что на Ташкента слишком многое было завязано, — а из принципа; и, кажется, отстоял».
Это «кажется» - самая характерная черта донбасской фантасмагории Прилепина. Здесь все - кажимость:
военные приказы, от которых зависят жизни десятков людей, передаются анонимно, голосом на мобильник; важнейшие решения, от которых зависят судьбы тысяч, принимаются кивком головы или просто молчаливым не-отрицанием, точные сведения заменяются многозначительными намеками, порою при этом - откровенно фейковыми. И сам автор эти фейки без колебаний множит:
«— Откуда ты это знаешь? — спросил Казак.
— Гулял по Москве давеча и шепнули на ухо, — соврал я.
Никто мне ничего не шептал. Но не мог же я сказать, что выдумал всё это сейчас».
Неудивительно, что ни о чем здесь нельзя судить определенно. И все решения приходится принимать, основываясь исключительно на интуиции. Причем для верности делать это, как древние викинги, дважды - на пьяную и на трезвую голову.
О воле же Москвы, которая (если верить автору) воспринимается здесь как навершие пирамиды Хеопса, вообще приходится догадываться по косвенным признакам, как о зарождении циклонов. Вот какими словами описывается идея выдвижения Прилепина в премьеры ДНР:
Они ни за что не поверят, что мы это сделали сами. Они будут уверены, что решение приняла одна из башен Кремля. Им нужно будет выяснять, какая именно. Естественно, что они тебя не тронут. Случится примерно та же самая ситуация, что имела место, когда ты здесь создал батальон. Тогда три дня никто не мог понять, чьё это решение. Потом, как мы догадываемся, кто-то зашёл с вопросом к императору, тот в ответ на услышанную новость пожал плечами — «Поехал и поехал, его дело» — и тебя легализовали.
Окончание прилепинских «четырех зим, трех лет» на Донбассе совпало с убийством Захарченко 31 августа 2018 года и последовавшей перетряской всего руководства непризнанной республики. Но они бы кончились и без того. Прилепин слишком укоренен в реальности, чтобы и дальше продолжать вариться в этих кажимостях, уносящих, к величайшему сожалению, реальные жизни. И повторяющихся как навязчивый сон:
«Когда-то я заезжал сюда, чтоб праздновать следующий день рождения в Славянске, — а я справляю дни рождения на одной и той же линии соприкосновения, просто в разных местах. Будет всё то же самое, из месяца в месяц. Перестрелки, травмы, похороны, закупки оружия и б/к, перепалки, новые инвалиды, бомбёжки, похороны, и ещё тысяч пятнадцать сигарет и литров семьсот коньяка. Однажды вернусь домой — у меня усатыесыновья, дочери беременные и каждая далеко не первым ребёнком. Внуки ползают.
Араб слушал, молчал. Ему некуда было уезжать. А то бы он тоже уехал».
Прилепину есть куда уезжать. Не только домой, к жене и детям, но к своему письменному столу.
Место писателя там, а не в окопе. Это банальность и общее место - но это не иллюзия. И откровенная книга Захара Прилепина еще раз это доказывает.
