«Советский Кеннеди»

Текст: Яна Ларина ^*

Фрагмент книги и обложка предоставлены издательством «Бослен»

60 лет назад, в июне 1957 года, обрушилась карьера, а вернее сказать, жизнь Дмитрия Шепилова — ученого-экономиста и члена-корреспондента Академии наук, генерал-майора, прошедшего Сталинград и Курск, главного редактора «Правды» и министра иностранных дел. Послужной список впечатляющий, но немногие вспомнят о его деятельности на этих постах. Скорее, как навязчивый мотив попсовой песни, всплывет в памяти заржавевшая острота о человеке «с самой длинной фамилией — Примкнувшийкнимшепилов». Откуда она взялась и кем на самом деле был Дмитрий Шепилов? Об этом рассказал его внук, востоковед и журналист Дмитрий Косырев в книге "Советский Кеннеди. Загадка по имени Дмитрий Шепилов".

Д. Косырев так многообещающе начинает книгу: «Квартира: старая, петербургская, огни люстры рассыпаются по лакированным изгибам черных боков рояля, за бархатными портьерами промозглая ветреная ночь. Они рассаживаются в кружок — Нинель и Аскольд Макаровы, звездная пара, два солиста балета тогдашней Кировки, теперь Мариинки. Поэтесса Ольга Берггольц, маленькая, хрупкая, со вздернутым носиком. Мой дед, я, кто-то еще. И — на стуле, обнимаемом выемкой рояля, — человек странно неприметной для такой компании внешности, как бы никакой. Человек с небольшой, темной и необычно плоской гитарой. Сейчас будет домашний концерт». Но нет, он вовсе не собирается пересказывать нам разговоры Шепилова и его Великих и Знаменитых Друзей, упирая на неизвестные подробности их личной жизни. А что же вместо этого? «Ни в коем случае не классическая биография, как в серии «Жизнь замечательных людей», где первая фраза — родился, а последняя — сами понимаете; где главы идут в строгой хронологической последовательности». Действительно, автор отказался от традиционной формы биографического повествования и рассмотрел деятельность Шепилова «по отраслям»: ученый, полководец, дипломат. Такой подход обусловил неизбежные повторы некоторых фактов, но они не раздражают — слишком уж долго о Шепилове вообще нельзя было упоминать.

Точка отсчета в книге — опала, ставшая своеобразным «большим взрывом наоборот» для вселенной Шепилова. К 1957 году Шепилов (имевший два высших образования!) и другие руководители страны сошлись во мнении, что «Хрущев надел валенки Сталина и начал в них топать, осваивать их и так далее. Он — знаток всех вопросов, он докладчик на пленумах и прочее по всем вопросам, промышленность ли, сельское хозяйство, международные дела, идеология — все решает он. Причем неграмотно, неправильно». Хрущев, который, по своим же собственным словам, учился «у попа, за мешок картошки», действительно принимал необдуманные, неподготовленные и фатальные для целых отраслей экономики решения — начиная от искоренения овцеводства в нечерноземных областях страны и заканчивая передачей Крыма Украине. Он не стал дожидаться, пока его отбросят на обочину политической жизни, и инициировал осуждение своих соперников на пленуме ЦК КПСС, обвинив их во «фракционной» деятельности и попытке возврата к сталинизму (и это при том, что Шепилов в отличие от Хрущева и других никогда не составлял и не подписывал расстрельных списков, а как раз наоборот, готовил знаменитый доклад о «культе личности» для ХХ съезда). Тогда-то Шепилова и заклеймили «примкнувшим к антипартийной группе» Молотова, Кагановича и Маленкова, лишили всех постов, отобрали квартиру и фактически сослали в Киргизию.

В книге волна за волной накатывают на читателя цитаты — из стенограммы пленума ЦК 1957 года, писем, постановлений, медицинских заключений — ведь в ее основе документы из обширного личного архива Шепилова (так что это не просто «рассказ о любимом дедушке»). И самое поразительное — читать это интересно, ведь Дмитрий Косырев не только внук Шепилова, востоковед и политический обозреватель, но и романист, пишущий под псевдонимом Мастер Чэнь. Он умеет «играть на нервах читателя» и вручает тросы управления сюжетными парусами — «мы скоро поймем, почему», «но об этом чуть позже» — правда, порой трудно удерживать все эти снасти, так их много. Литературная закалка автора проявляется и в конце книги, где он размышляет о том, что бы сделал Шепилов, если бы стал главой государства. Впрочем, ни один романист не спасет историю, если у героя был облезлый характер, скудный ум и грязные манжеты. А все это не про Шепилова, который всегда выделялся на общем фоне — образованностью, ростом, элегантностью (за что и пострадал). Он был знатоком оперных арий и ценителем искусства — и его любовь к искусству была совсем иной природы, чем, скажем, у Кирова, да и воспринимается иначе, чем пристрастие Тухачевского к игре на скрипке (как-то не получается умилиться этому, памятуя о подавлении им антисоветских восстаний в Кронштадте и Тамбове). Вообще книга меняет представление о том, что советское руководство могло быть только единым фронтом кремлевских старцев на трибуне мавзолея. Но при этом «Советский Кеннеди» — это не только исследование-воспоминание о Шепилове, но и книга размышлений о судьбе страны, выловленных сетью его биографии. Кстати, что это у книги за название такое? И какое отношение к Шепилову имеет древнекитайский поэт и министр Цюй Юань? А вот об этом лучше прочитать у Косырева.

Советский Кеннеди. Загадка по имени Дмитрий Шепилов. — М.: Бослен, 2017.

<…>

Я всерьез познакомился с собственным знаменитым дедом позже, видимо, после 1960 года – поскольку дело было в квартире на Кутузовском, которую он получил в том году; до того в его жизни были ссылка, больницы, бездомность, мы не виделись. То есть в младенчестве-то моем мы с ним тоже встречались, но мне он запомнился только после этого долгого перерыва, в относительно сознательном шести- или семилетнем возрасте, на Кутузовском.

Я тогда настолько поразился оттого, что у меня, оказывается, есть такой великолепный дед, что начал называть его на «вы». Так всю жизнь и называл. Хотя, вроде бы, ближе у меня никого не было.

Итак, громадный, с потрясающей сединой. Толстый? Ну, не худой, но – скорее просто большой. Всегда и везде больше, чем кто-либо в комнате, зале; возвышающийся над всеми. И не только физически.

В том самом фильме мы видим драму маленького человека. А то, что случилось в жизни Шепилова, – это, наоборот, драма великана.

Как они на него смотрели, все, с кем он встречался и общался!

Вот сцена года, наверное, из 1970-го. Мне пятнадцать лет, ему шестьдесят пять. Ленинград; дед взял меня и приехал к давно звавшим его друзьям – походить по театрам. И вот они, его друзья, его круг.

Я только сейчас понимаю, что видел тогда чудо. Квартира: старая, петербургская, огни люстры рассыпаются по лакированным изгибам черных боков рояля, за бархатными портьерами промозглая ветреная ночь. Они рассаживаются в кружок – Нинель и Аскольд Макаровы, звездная пара, два солиста балета тогдашней Кировки, теперь Мариинки. Поэтесса Ольга Берггольц, маленькая, хрупкая, со вздернутым носиком. Мой дед, я, кто-то еще. И – на стуле, обнимаемом выемкой рояля, – человек странно неприметной для такой компании внешности, как бы никакой. Человек с небольшой, темной и необычно плоской гитарой.

Сейчас будет домашний концерт.

Сегодня, слушая записи, я понимаю, что у этой гитары тембр, который не спутаешь ни с какой иной, и этот маленький старичок, игравший на ней, был удивительным музыкантом. Его гитару – вот эту самую, считается, что она принадлежала Марии Антуанетте, – слушали Блок, Куприн, Рахманинов. Он с этой гитарой аккомпанировал Шаляпину, когда тот пел в императорской Думе «Кари глазки» и «Что вы головы повесили, соколики?».

Сергей Александрович Сорокин. Великий аккомпаниатор, легенда, но не для всех, для очень узкого круга людей.

Все молчат. Вот высокие струны гитары зазвучали жалобным стоном под ее же отрывистые аккорды на средних струнах (как будто это два инструмента). И вдруг Ольга Берггольц от этих рвущих душу звуков срывается с места и бросается к моему деду, целоваться: «дорогой вы мой Дмитрий Трофимович...» Сорокин обрывает игру; резко, властно вскидывает руку. И – поразительно – она успокаивается.

Александр Борисов, Сергей Сорокин «Ох, вы годы...» 

<…>

В конце жизни, прежде всего на рубеже 80–90-х годов, Шепилову постоянно приходилось отвечать на вопрос: что в СССР пошло не так, где корни всех бед. Он отвечал, предварительно – если было время на подготовку – готовя краткие шпаргалки для предстоявших лекций. Некоторые, видимо, использовались по нескольку раз.

И вот вам такая шпаргалка о решении Хрущева, последствия которого чувствуются уже в нашу эпоху. Как и все прочие шепиловские бумаги, она здесь цитируется в том виде, какой есть. Судя по нумерации, это четвертая часть какого-то шепиловского выступления. Было оно, исходя из подколотой к записке газетной вырезки, в апреле 1992 года или вскоре после этого.

«О Крыме.

4. Февральские дни 1954 в Кремле были бурными –

шли всякие совещания по сельскому хозяйству. На одном из них были:

Хрущев,

Ворошилов,

Полянский,

Я иду.

5. Перерыв. Приподнялись чай пить. И вдруг Хрущев:

“Я думаю, надо Крым отдать Украине”.

Все остолбенели:

А. Крым никогда не входил в состав Украины,

Б. Украинцы никогда не составляли там не только большинства, но и значительной прослойки.

В 1954:

Русских – 67%,

Украинцев – 26%.

Все молчат.

В эти дни, вместе с Христом, воскресить бы Хрущева и привезти в:

1. Нагорный Карабах,

2. Грузия,

3. Азербайджан,

4. Молдова-Приднестровье...

И спросить: ну, как? Постепенно слились?

За все годы не было случая передачи целой области...»

Тут записка обрывается.

Как эта проблема оказалась частью лекции: а Шепилов, оказывается, в те дни был депутатом Верховного Совета от Крыма. В том числе от моряков Черноморского флота. И в начале 90-х многие начали интересоваться: а депутата тоже не спросили, передавать или нет? Как видим, и его, даже для порядка, не спросили.

И ведь никто не возражал – кроме Молотова. Который, по мемуарам моего деда (да, там «крымский» эпизод тоже есть, но без учета реалий уже 90-х годов), стоял тогда в дверном проеме и, как бы ни к кому не обращаясь, негромко сказал что-то вроде: решение, конечно, неправильное, однако делать нечего.

Но эта известная сегодня во многих подробностях крымская история тогда выглядела лишь одной из многих частностей хрущевского стиля руководства. При этом считалось, что – да, Хрущев во многих вопросах не разбирается, но как минимум один круг проблем понимает досконально. Вспомним, что «антипартийная группа» планировала назначить его на пост министра сельского хозяйства: уж это-то он знает.

И кто бы мог подумать, что главная, жуткая, необъяснимая даже катастрофа произойдет именно в этой сфере.

<…>

Помните этот недоуменный вопрос из глубин разъяренного зала на пленуме 1957 года:

– Кто вы такой, тов. Шепилов?

Из предыдущей главы мы знаем о том, что Шепилов в острый момент своей жизни мягко, но решительно сказал себе и другим, что ответом на этот вопрос будет не «юрист», а «ученый». И вот – закат жизни, мы говорим с ним об итогах. И мой дед сообщает мне: на его памятнике на кладбище должна быть надпись – «ученый, полководец, дипломат». Причем именно в этом порядке.

Во-первых, как видим, «государственный деятель» тут не значится, Шепилов считал, что этого у него не получилось, да он во власть и не стремился. Зато получилась вот эта триединая формула, начинающаяся, заметим, именно со слова «ученый». Прочее вторично.

Кстати, памятник с такими словами я поставил. Точнее, он сам себе его поставил. На тяжелый кусок гранита ушел до копейки весь гонорар от публикации его мемуаров «Непримкнувший». У меня тогда денег не было – совсем.

Итак, ученый, которого при жизни тем не менее воспринимали прежде всего как политическую фигуру. Здесь есть очень важная для нашего разговора двусмысленность, знак вопроса. Наука или все-таки политика?

Так или иначе, сам Шепилов, начиная с того самого 1929 года, «противоракетного маневра» из сталинской юстиции, себя видел как ученого. Подтверждения? Сколько угодно.

Из набросанной и хранящейся в архиве речи в 80-е по поводу получения очередного значка (ветерана партии? ветерана войны?): «Мне суждено было стать русским интеллигентом, ученым».

Или – выдержка из частично уже приводившегося раньше письма Хрущеву: «Вы знаете, что я всю жизнь был рядовым научным работником, педагогом, партийным пропагандистом и литератором. К руководству партии я имел некоторую принадлежность очень кратковременно – менее двух лет. Жизнь показала, что я не обладаю теми качествами, которые необходимы для столь высокого призвания».

Вот это интересно: два года в руководстве он отсчитывает, получается, от 1955-го. А как же прежние должности – главный редактор «Правды», работа в агитпропе ЦК, членство в Верховном Совете? А это он воспринимает как логичную и правильную часть карьеры ученого. И абсолютно искренне.

И не только он. Допустим, в той же газете «Правда» я работал и сам, под руководством двух действительных членов АН СССР – Виктора Афанасьева (кстати, блестящий был главный редактор, а я видел многих, и не только в России) и потом Ивана Фролова. До этого, в 1964–1965 годах, главным в «Правде» был академик Алексей Румянцев... То была такая газета: считалось, что руководить ей должен (в идеале) именно ученый.

Давайте посмотрим повнимательнее, какие должности занимал Дмитрий Шепилов «после Смоленска» и от каких отказывался. И вообще на всю его последующую карьеру. Итак, старший научный сотрудник в Институте техники управления при Народном Комиссариате Рабоче-крестьянской инспекции СССР, и с января 1931 года он снова студент, в Аграрном институте красной профессуры. Но по совместительству – Агропедагогический институт Тимирязевской академии, доцент по кафедре политэкономии. И тогда же – Большая советская энциклопедия: научный редактор по сельскохозяйственным делам. То есть учился (получал второе высшее образование), сам учил... Сразу после этого – в 1933–1935 годах – Чулымский район Западно-Сибирского края, совхоз. Но кем – начальником политотделасовхоза. Кстати, название совхоза было как бы специально для этой главы, и вообще потрясающее – «Кабинетный»!

Получается, и в совхозе у нас опять научная работа? Нет, точнее было бы сказать, что здесь мы, в случае с Шепиловым и не только, в очередной раз видим эту острую грань между наукой и... все-таки политикой. Политотдел совхоза – это что? А это люди, которые объясняют работникам совхоза всякие вещи насчет политики, экономики... Преподаватели, одним словом. И люди, ответственные за... умы и состояние умов, если хотите. Отметим эту, сегодня непонятную, черту советского общества и пойдем дальше.

Дальше же Шепилов был откомандирован в ЦК и продержался там недолго, до 1937-го. Но посмотрим на должность внимательнее: зам. зав. сектором сельскохозяйственных наук. Отдел – науки.

Куда сослали из ЦК, после погрома последнего в 37-м? В систему Академии наук, в Институт экономики, сначала зав. сельскохозяйственным сектором. Уже со следующего года он – ученый секретарь института. И одновременно Шепилов стал преподавателем политэкономии Высшей партийной школы при ЦК и Московского института советской кооперативной торговли. Наука, совмещенная с преподаванием.

Профессором он стал 11 июня 1939 года, в возрасте 34 лет. Доктором он не был, а кандидатом экономических наук оказался без защиты диссертации – по итогам 31 опубликованной к тому моменту научной работы. Да-да, где бы он ни был (в том числе в совхозе), писал научные работы. По экономике, в основном по сельскохозяйственной.

Дальше была война, но заметим, какой пост предложили Шепилову в июне 1941-го: пост уже директора Института экономики – в эвакуации, в Алма-Ате. А он, как мы знаем, отказался, ушел рядовым на фронт.

О том, как выглядела военная карьера этого человека, мы еще поговорим (тут тоже масса неожиданностей). А пока посмотрим, что было после возвращения победоносного молодого генерала с фронта, какие должности предлагали этому вдруг выросшему в глазах окружающих человеку.

А предложили пост директора ТАСС – должность почти министерская. Шепилов отказался. После этого Косыгин предложил ему уже настоящий пост министра (тогда – народного комиссара) технических культур, правда, РСФСР. Шепилов отказался, попросился – куда? Обратно в Академию. В науку. Еще он отказался от высокой должности замглавы Госплана и одновременно главы всего ЦСУ, Центрального статистического управления (предлагал Николай Вознесенский, неудавшийся наследник Сталина, расстрелян).

В общем, мы видим, что не только он сам, но и другие воспринимают в ту эпоху Шепилова как... ученого? Скорее как человека на упомянутой грани между экономической наукой и политикой. Причем видят в нем достаточно крупную и приемлемую фигуру для заметных должностей. Но ему интересны не должности, а что-то другое.

Что же?

^* Яна Ларина — аспирант исторического факультета МГУ. Тема её диссертации - русско-немецкие связи петровского времени.