И все равно в субботу мне играть

Текст: Сергей Солоух

Фото: www.bbking.com

Великий блюзовый гитарист Би Би Кинг, скончавшийся неделю назад, не был, конечно, писателем. Но его музыка прямо и опосредованно, через рок-группы, выросшие на черном блюзе, оказала влияние на творческих людей - не только писателей - по обе стороны Атлантики. ГодЛитературы.РФ попросил поделиться своими соображениями Сергея Солоуха, автора романов «Шизгара» (номинация по рукописи на "Русский Букер" 1992 года) и «Клуб одиноких сердец Унтера Пришибеева» (номинация на "Русский Букер" 1998 года), составителя первой русской биографии Фрэнка Заппы, а главное – одного из немногих русских писателей, к которым применимо расплывчатое определение «рок-н-ролльная проза».

14 мая 2015 года в Лас-Вегасе в весьма почтенном возрасте тихо и мирно во сне скончался Райли Кинг, гораздо шире и больше известный под своим сценическим именем B.B. - Blues Boy King. Он много лет страдал диабетом, и такого поворота дела на девяностом году жизни вполне уже можно было ожидать. Трудно было ожидать где-нибудь в 1959, когда Джек Керуак обнаружил за черным джазом еще и черный блюз, что будет один из королей его всемирно известен, и хоронить его станут все «правды» мира: и «Би-Би-Си», и «Си-Эн-Эн» и Lenta.ru.

Жизнь повидавший Корней Иванович Чуковский советовал, чтобы подобного добиться в России - жить долго. Пример Би Би Кинга наглядно свидетельствует о том, что и на Миссисипи не надо так уж спешить сыграть в сосновый ящик. Чтобы тебя, не кормильца и благодетеля «Лед Зеппелин» Вилли Диксона, не вдохновителя всех и всяческих «Дорз» Хаулина Вульфа, и уже тем более не однофамильца на пулеметные пассажи благословлявшего Эрика Клэптона Фрэдди Кинга, - только тебя, знали всемирно и повсеместно как мистер Блюз, надо жить долго. Очень долго. Без малой толики сто лет.

Среди бесконечной череды обвинений, которые в конце тридцатых Луи-Фердинанд Селин навесил на евреев, было и одно вполне профессиональное, то есть продиктованное ничем не замутненной завистью. Автор «Путешествия на край ночи» утверждал, что евреи присвоили французскую культуру. Влезли в нее без мыла и научились делать французское лучше самих французов, бретонцев и гасконцев. Селин называл евреев гениями адаптации. Бедняга не дожил до «Битлз». И «Роллинг Стоунз». Он бы увидел в деле белых англо-саксонских папуасов, дикарей, благополучно натянувших на себя, как бусы из стекла, сто лет большой и многоликой афроамериканской музыкальной культуры.

К законам природы неприложимы морально-этические нормы. У дождя нет совести. Ветер по определению неполиткорректен. Эстафета - всего лишь механизм, с помощью которого работает и передается культура от поколенья поколенью и от одного народа другому. И не вина людей, что механизм этого по своей природе - механизм выхолащивания и упрощения. Достаточно лишь вспомнить, во что века прогресса превратили многослойную и хитроумную синтетику латыни на самых западных клочках Европы. В безродный, беспадежный, смешной как арифметика английский. Она писал. Большой буквы. Посредством перо.

Более или менее, кто с грехом, а кто и не пополам, но технически вполне переняв форму, белые музыканты изменили главное - собственно парадигму исконного блюза. Из музыки усталых, взрослых мужчин, исполняемой негромко для таких же жизнь повидавших, утомленных индивидуумов, блюз стал музыкой молодых, недоспавших свое с друзьями и подругами людей, нацеленной при очень громком исполнении на скорейшее и наиболее полное удовлетворение этого самого упомянутого копулятивного дефицита.

И если Лайтнин Слим пел о невозможности еще хоть раз завести эту ржавчиной тронутую тачку:

My starter won't start this mornin'

But my machine is all outa time

То Мик Джаггер с точностью до наоборот, вечно наяривает чего-то виагроемкое о готовности немедленно отозваться на любое прикосновенье к кнопке или рычагу

If you start me up,

If you start me up I'll never stop

You can start me up,

You can start me up I'll never stop

I've been running hot

You got me just about to blow my top

You can start me up, you can start me up,

I'll never stop, never stop, never stop

И совсем не случайно в этом зазеркалье белого блюза, главным, абсолютно доминирующим инструментом, стал яркий подростковый символ эрекции с фелляцией, испепеляющей сознание одновременно и желанностью, и сладостью, - гитара. Зато пропал, ушел в тень совершенно, исчез тот инструмент, который в черном блюзе был всегда парным гитаре. Равновеликим, равнозначным и от гитары неотъемлемым. Губная гармошка.

Well, blow your harmonica, son!

Такие слова бросал рано или поздно гитарист куда-то за спину, чуваку с сопелкой. И штука с дырочками - символ куннилингуса, все в жизни расставляла по местам и в логической последовательности. Склеивала инь и ян. Делала цельной картину мира. А это очень далеко от гопницкого, одностороннего и прямолинейного, как глупый фонарный столб, напора молодецких куплетов вроде Whole Lotta Love:

You need coolin', baby, I'm not foolin',

I'm gonna give you my love.

Совсем другое. Потому что в черном блюзе само соитие не физика, а лирика. Это образ, а не действие, как у весьма незамысловатого, несмотря на все его кудри и эзотерику, потомка норманнов и германцев, Роберта Планта. И даже действие, если вдруг речь о нем, всегда метафора, построенная поэтически, например на образе тающего леденца, а не посредством вокабуляра подонков или патологоанатомов.

Mama please drop one down for me.

Но и здесь, на поле вечной половой брани, все не так. Если совокупления для белого блюза - это вершина, цель, задача, конец концов, то для черного лишь начало. Инициация - не более того. С которой, собственно, жизнь только-только начинается. И блюз с его гитарой и гармошкой - лишь способ о ней поведать. Вариант исповеди. Наиболее естественный и уместный в кругу больших и взрослых. Потому что в переводе хоть на русский, хоть на идиш, блюз - это жалоба. Как у Эдди Бойда:

I got a job in a steel mill,

she had the nerve to put me out.

Пять лет в литейке и все деньги ей,

И у нее сердца хватило за это все меня послать...

И непременная просьба о пощаде, как у Ти-Бон Уокера:

They called it stormy Monday, but Tuesday is as just as bad

I say, Lord have mercy, Lord have mercy on me

Понедельник - это горечь, а вторник - еще кислей,

О Боже, Боже, пожалей же наконец меня.

Иными словами, волжский музыковед-практик М. Горький к истине пробивался в направлении довольно верном. Бытие определяет сознание. А музыку - функционирование ЖКТ. Черный блюз - музыка несварения. Белый - хорошего, здорового аппетита. Поэтому в нем столько нарочитой техники, механической виртуозности, давления и напора. Белый блюзмен молод и туп по определению, да и вообще, скорее всего, рокер. Сын Дельты и Чикаго, напротив, нетороплив, задумчив, бережлив и выглядит всегда намного старше своих лет. Поэтому и песни у этой парочки выходят разные, даже если и у того, и другого о пожаре, сгоревших помещениях, мечтах и инструментах. Как, например, Lucille Би Би Кинга и Smoke on the Water «Дип Пёпл».

The way, the way, I, uh, I came by the name of Lucille

You know started brawlin', you know what I mean

And the guy that was mad with this old lady

When she fell over on this gas tank that was burnin' for heat

The gas ran all over the floor and when the gas ran all over the floor

The building caught on fire and almost burned me up

Tryin' to save Lucille

Можно любить попа, а можно его собаку. Ни в том, ни в другом нет ничего зазорного. Важно лишь осознание, понимание разницы. И то особое, чисто еврейское свойство, которое Селин в свой бесконечный реестрик упреков и обид как-то забыл включить. Ощущение невозвратности. На месте старого храма нового не будет. Никогда. Потому что на самом деле черные стали превращаться в белых задолго до марионетки с одной перчаткой. И образ гитарного героя в блюзовом квадрате европейцы не родили сами в порыве тутошнего вдохновения, а тоже в общем-то собезьянничали. Подсмотрели. Музыкальные лилипуты у музыкального Гулливера, Джими Хендрикса. Того самого, что исконную форму как раз и принялся активно превращать в современную. Грустный и долгий человеческий нарратив в короткий и жадный собачий призыв. Тоску перекуем в напор. А знания в самообман. Долой дедов!

Ooh, foxy lady

Here I come

Много-много лет тому назад, в середине двадцатого века, когда весь мир еще не был одной сплошной дорогой для молодых, Джек Керуак поставил довольно скучный, хоть и антимарксистский эксперимент. Он попытался уничтожить сами понятия формы и содержания. Да, вздумал, перефразируя Фрэнка Заппу, станцевать архитектуру, спеть живопись. В стакан воды налить стекла. Джек стал писать стихи не по законам сочетания слов, а по законам колебания воздушных волн. В результате на свет явилась книга поэм Book of Blues. Она еще смешнее, чем песня Stairway to heaven, потому что претенциознее, хотя, казалось бы, уже и некуда.

А вот судить об этом нам позволяет совсем простая штука. Здравый смысл, который сохранился кое-где и кое в чем еще и потому, что Би Би Кинг прожил почти сто лет. Большой, брюхатый, черный дед с гитарой. Страдавший полжизни диабетом. Би Би. Тот самый, что в почтенном возрасте тихо и мирно скончался во сне четырнадцатого мая две тысячи пятнадцатого. В Америке. В Лас-Вегасе.

Би Би Кинг. Человек - точка отсчета, который почти сто лет играл и пел одно и то же. Одно и то же. Одно и то же. Как заведенный. Классический, исконный черный блюз. Для чего? Ответов можно дать много разных. Но правильный, на мой взгляд, только один. Чтобы мы могли видеть разницу. Знать и ощущать.