ОТ РЕДАКЦИИ. Православная Пасха 2016 года день в день совпала с Первомаем - и мы попросили поразмышлять об этом Алексея Цветкова. В этом году два одинаковых по настрою, но противоположных по смыслу праздника снова почти совпали - а размышления Алексея не только не устарели, но обогатились новыми смыслами.
Текст: Алексей Цветков
СОВПАДЕНИЕ
Я знаю историю про одного политического заключенного. Его судили по двум статьям. Во-первых, «оскорбление чувств верующих». Обвинение утверждало, что он называл себя богом, обещал разрушить храм и совершал хулиганские действия в этом самом храме, переворачивая там столы и мешая совершению религиозных обрядов. Во-вторых, «отрицание существующего государственного строя». Обвинение утверждало, что, создав радикально настроенную группу, он называл себя царем, а это приравнивалось к пропаганде неповиновения государству. По обеим статьям он был признан виновным и казнён. О том, кем был этот заключенный, люди спорят до сих пор. Одни называют его «сыном Бога», другие «пророком», а третьи - «великим учителем». Люди спорят также и о том, изменился ли мир с тех пор? Стал ли мир другим и если стал, то в чём эта перемена? Но юридическая сторона вопроса споров не вызывает, тут царит полная ясность предъявленного и исполненного. Многие люди верят, что, несмотря на исполнение судебного приговора, этот человек победил. Я не знаю, так ли это. Но сама вера этих людей мне очень понятна и близка.
В христианстве бог совершает невозможное. Становится своим собственным творением, отказывается от власти и полномочий ради судьбы политического заключенного, который будет казнен. Сам пишет себя с маленькой буквы и сам себя зачеркивает крестом. Русское слово «бог» означает «дающий». Отсюда «богатый» - тот, кто что-то получил и «убогий» - тот, которому ничего не дали. Но в христианстве бог отдает самого себя, извиняясь перед собственным творением таким радикальным образом. Бог выбирает вовлеченность и случайность вместо запредельности и вечности. Отказывается от абсолютного знания ради человеческой свободы говорить с другими, ждать ответа в саду, быть преданным в храме и распятым на горе. Распахнуть руки, прибитые к дереву познания. Распахнуть их навстречу свободе каждого из нас. Навстречу твоей свободе выбирать то, что возмутительно, противоречит здравому смыслу, не задано «условиями», не содержится в почве и не ведет тебя к личному успеху.
В этом году Пасха совпадает с Первомаем. Современный марксистский философ Йоэль Регев утверждает, что для материалистической диалектики нет ничего важнее «случайных» совпадений. Каждое совпадение - революционный шанс.
Этим золотым серпом мы пожнём нашу великую жатву и этим волшебным молотом мы вобьем наш последний гвоздь.
ВЕРУЮЩИЕ БЕЗ БОГА
Высоколобое левое издательство Verso недавно переиздало Евангелия с предисловием британского интеллектуала и литературоведа Терри Иглтона. Для него учение Христа имеет общие корни, черты и судьбу и с социализмом и с гегельянским «концом истории». А главный его вопрос к современным христианам: как совместить фигуру радикального пророка, отрицавшего материальные блага и заботу о своей безопасности, с наличием двух детей, машины и ипотечного кредита?
Левые оптимисты убеждены в неизбежном построении иного и нового общества, которое гарантировано нашим потомкам самими законами человеческого развития. Это очень напоминает религиозную установку на правильный конец неправильного мира. Недаром Бакунин называл единомышленников «верующими без бога».
Из гениального марксистского анализа классовой структуры и обменно-производственных связей капитализма отнюдь не следует с научной очевидностью ни мировой революции, ни особой освободительной миссии пролетариата. Это только одна из возможностей, требующая именно что веры. «Если только классовая борьба не кончится общей гибелью борющихся классов» - оговаривается даже сам Маркс в манифесте. Но на эту оговорку вот уже полтора века никто не обращает внимания, хотя в ней скрыта атомная война, экологический кризис, возможное восстание разумных машин и другие сценарии апокалипсиса.
Марксистский проект взял из монотеизма ориентирующую утопию, бесклассовый горизонт, грандиозную панораму перехода человечества из предыстории в историю, под новые (освоенные) небеса над новой (общей) землей. И всё это без мистической необходимости подчиняться сегодняшним порядкам.
Пролетариат как избранные свыше и партия как светская церковь. В этом смысле я готов признать, что позитивная программа левых несёт в себе неустранимый элемент пророчества религиозного типа.
Это самая слабая с научной точки зрения, но самая привлекательная для широких масс сторона социалистической мысли. Парадоксально, но эволюционные преимущества при прохождении через фильтр исторического отбора часто получает как раз тот, кто страстно верит в то, что невозможно доказать. Собственно, именно так мы двадцать лет назад в газете «Лимонка» и определяли элиту - те, кто использует рациональные средства ради достижения иррациональных (недоказуемых) целей в отличие от большинства населения, которое использует иррациональные средства для достижения рациональных целей. Ещё были «психи» и «роботы», их соотношение целей и средств вы легко сможете угадать сами.
Другое религиозное место в марксизме - это его не вполне научная уверенность в том, что мы знаем, зачем существует материя, жизнь и человеческий разум и даем ответ на этот вопрос. Зачем летит стрела? - позитивистски понятая наука никогда так вопрос не поставит. Её вопрос: почему она летит, при каких условиях? Область точной науки - причина, а не цель.
ПЕРВОМАЙ
«Однажды наше молчание станет громче наших слов» — написано на братской могиле казненных в Чикаго рабочих лидеров 1886 года. В майской стачке, кульминацией которой стал анархистский взрыв, участвовало пятьдесят тысяч человек. Восемь вдохновителей забастовки, осужденных «за подстрекательство и причастность», были канонизированы Интернационалом сразу же после вынесения приговора.
В память о них и учрежден американскими профсоюзами праздник Первого мая. Похороны казненных вылились в полумиллионную демонстрацию.
Это событие резко приблизило восьмичасовой рабочий день и запрет изуверского детского труда на американских фабриках. Испуганные анархическим грохотом работодатели и законодатели на глазах делались уступчивей и гуманнее. Как справедливое было принято даже требование второго выходного дня.
В тогдашних пролетарских клубах США обсуждали отмену права наследования и планировали переход от наемного труда к самоуправлению, а бомбы анархистов называли «ключами от наших земных тюрем». Борьба между трудом и деньгами обещала стать чем-то бòльшим, нежели просто борьбой за деньги. Предстояло освободить труд и создать новый мир без буржуазии и бюрократии, то есть без эксплуатации, обмана и отчуждения вместо старого мира, где результат любой деятельности подменен прибылью и каждый реален настолько, насколько финансово состоятелен. У этого движения был абсолютно религиозный эсхатологический пафос.
В итоге вера в социализм изменила карту мира и жизнь людей за полтора века сильнее, чем христианство за две тысячи лет.
СОЦИАЛИЗМ КАК ХРИСТИАНСТВО
Социальная этика, зашифрованная в «Отче наш», совпадает с теорией популярного идеолога нынешних левых Дэвида Гребера, который видит отмену («прощение») всех накопившихся долгов как базовое условие перехода к посткапитализму.
Христианство регулярно становилось религией низовой солидарности, а не государственного управления. Анабаптисты в 1534 году ввели непосредственный коммунизм (без частной собственности, семьи и денег), захватив немецкий город Мюнстер и переименовав его в Новый Иерусалим. Несколько лет они сражались "со всем падшим миром". В конце XIX века в США христианские энтузиасты создали целую сеть аграрных коммун с общей газетой «Свободный коммунист», выходившей весьма массовым тиражом. Энгельс был против внесения в программу пункта о войне с религией и безусловном атеизме.
Большевистские интеллектуалы Богданов и Луначарский создали на Капри школу пролетарского богостроительства. Бонч-Бруевич изучал жизнь христианских сект с целью их участия в грядущей революции и весьма заинтересовал этим ленинскую партию. Ленин даже допускал членство священников в РСДРП. Одновременно в Европе
создавались христианские рабочие союзы, которые станут корнями будущих социал-демократических партий по всей Скандинавии.
ХРИСТИАНСТВО КАК СОЦИАЛИЗМ
«Что значит смотреть на вещи глазами Иисуса? - спросил меня католический социалист в горном монастыре Каталонии. - Это значит, смотреть вокруг и видеть, что здесь нет ничего, чем стоит владеть в одиночку».
Христос («От Матфея») был сторонником коммунистической уравниловки в вопросах оплаты труда нанятых к виноградарю. Именно там, кстати, сказано, что последние станут первыми, а первые — последними, откуда и происходит левацкое «кто был никем, тот станет всем!».
Христианство вообще легко превращается в коммунистическую пропаганду. Для многих из заповеди «возлюби ближнего, как самого себя» с упрямой неизбежностью следует отмена частной собственности и обобществление всего создаваемого «продукта», а также средств его производства. Теологи освобождения так и учили безземельных индейцев: на пути христианской любви главное препятствие — разделение на «свое» и «чужое». Однако происходит такое превращение не везде, а там, где нестерпимое экономическое неравенство создает высокий спрос на сопротивление, а культурная история не оставляет недовольным никакого языка, кроме христианского.
Термин "теология освобождения" впервые прозвучал в 1971 году из уст богослова и социалиста Густаво Гутьерреса. Он доказывал на цитатах из Писания и на исторических примерах взаимообусловленность двух начал - спасения души и непримиримой борьбы за земную справедливость. Предтечами красной теологии назывались священник и революционер Дон Хельдер Камара и проповедник Эмануэль Мунье, а одним из первых ее символов стал Камило Торрес - священник, сражавшийся с оружием в руках вместе с партизанами и погибший в одном из боев. Помимо роли "духовного отца лесной церкви" Торрес был в партизанской общине врачом, учителем детей и переводчиком текстов Мао, Ленина и Кастро.
Статья Гутьерреса "Маркс и Иисус" всколыхнула студентов, многие из которых происходили из глубоко верующих семей, но сами тянулись к идеям социальной революции и переживали это как внутреннее противоречие. Одновременно другой католик Хуан Селундо издает книгу "Теология для строителей нового общества". Протестант Мигель Бонино, проповедовавший "действие вместо слов", утверждал: "члены истинной Церкви Тела Христова - лишь те, кто борется за освобождение" - и сравнивал эту борьбу с борьбой библейского народа против египетского плена под руководством Моисея. Слова "низложил сильных с престолов, и вознес смиренных; алчущих исполнил благ, и богатящихся отпустил ни с чем" (Лк, 1:52-53) воспринимались теперь не как "загробное" обещание, позволяющее терпеть несправедливость, но как программа здешних, земных действий.
Вирхилио Элисондо и отец Бофф, написавший манифест "Харизма и власть", разъясняли своих проповедях: "примирение" - это преодоление породившей гнев несправедливости, то есть путь к примирению лежит через социальную революцию. В «теологии освобождения» сложилась своя иерархия долга священника перед обществом: анализ ситуации без оглядки на правящие классы и действующую власть, просвещение масс в соответствии с этим анализом, наконец, деятельное участие в освобождении общин от "рабства капиталистического греха". В Никарагуа несколько священников, признающих правоту этих тезисов и воспитанных "красным епископом" Полом Шмиту, вошли в сандинистское правительство. А сейчас «красная» версия христианства стала частью мобилизующего мифа современных левых режимов Латинской Америки (Венесуэла, Боливия, Бразилия, Эквадор).
У хозяев был свой бог власти, бог собственности, смотрящий за миром и требующий воспроизводства именно этого порядка. Бог красной теологии ломал классовые границы и сословные стены, а не благословлял их. Это бог экстатического освобождения, бог обрушения планов сильных мира сего, бог революции и новых людей на новой земле под новыми небесами. Бог производства и творчества против бога потребления и подчинения. Бог солидарности против бога личной вины.
ХРИСТОС КАК ПЛОТНИК И ПРОЛЕТАРИЙ
Несмешной пародией на такое понимание христианства являются неуклюжие попытки наших парламентских «коммунистов» снять давний исторический конфликт и помириться с православием. «Коммунистическая» партия, в которой так трудно рассмотреть что-нибудь коммунистическое, протягивает руку «христианской» церкви, в которой всё сложнее различить что-либо христианское. Впрочем, у РПЦ есть позиция. «Церковь не место для бесплатных услуг» - отвечает она золотыми устами своих уполномоченных - «Нам не близко левацкое понимание христианства». Услышав это, я облегченно вздохнул. Не близко, и слава богу.
НИТЬ В КУЛАКЕ
Я заинтересовался марксизмом и стал ходить на первомайские шествия сразу после крушения советизма. А до этого всё советское представлялось мне смесью глупости и зла.
Мы знаем: от мороза — пальто, для метро — проездной, насморк — лекарство, но не знаем точно, как обойтись с государством, смягчить судьбу, сделать жизнь справедливее, а себя и других — совершеннее, и в этих вопросах начинаем полагаться на бога, как бы мы его ни называли, например «логикой истории». Сама по себе эта граница наших возможностей ничего не доказывает. Кто ее провел? Если провели мы сами, общество, тогда ее нужно просто расширять, прогрессивно отодвигать все дальше. Но если это сделал бог, выскакивают совсем другие вопросы: граница для всех одна? Или своя у каждого? И как точно выяснить, где лежит именно твой предел, за которым долг превращается в гордыню?
Последовательный и непротиворечивый атеизм вряд ли вообще возможен в классово антагонистичном обществе. Все равно, меняя имена, будет сохраняться латентная религиозная логика. Настоящие атеисты, видимо, должны появиться там, где не будет экономической эксплуатации и принуждающей власти. Возможно, это мыслящие машины как более оперативные представители всеобщего интеллекта. У них получится обойтись без «абсолютного начала».
Всю свою сознательную жизнь я занимаюсь атеистическим самовнушением, но результат пока скромный — скептицизм в отношении формальных «церквей» и устойчивый интерес к сектам и «ересям» внутри любой религиозной традиции. Обратным образом сто лет назад русские интеллигенты не могли заставить себя верить и стремительно теряли религиозность. Это оттого, что они жили в обществе, прогрессивно идущем вверх, а я живу в обществе, ползущем вниз по исторической лестнице?
Я поднимаю свой кулак над головой на первомайской демонстрации. Как будто сердце стало выше головы. Я чувствую, что в моём кулаке сжата ниточка, которая уходит куда-то, мне не видно куда, настолько высоко в верхнюю бездну, простертую над нами. Очень тонкая нить, как волос или трещина. Я иду, раздражая правых («религиозность вне конфессии и обряда есть безответственная интеллигентская болтовня»), раздражая левых («ни богов ни хозяев!»), раздражая либералов («бог это частное дело каждого и не впутывайте его в земную политику»), раздражая феминисток («почему вы всегда говорите о боге в мужском роде?»), раздражая психоаналитиков («бог это всего лишь одно из имён Другого внутри нас») и всех остальных. Я продолжаю идти под красным флагом, явно ощущая эту натянутую ниточку в своем протестно сжатом кулаке. Надеюсь, она там действительно есть.
