Текст: Мария Елифёрова
Фото: clipart.com
Один из крупнейших представителей романтизма, ровесник Гоголя (и во многом близкий ему по тематике и мотивам), он вместе с тем воспринимается в значительной степени «несерьёзно» и тесно ассоциируется с массовой литературой. Его место скорее где-то рядом с Конан Дойлем и Брэмом Стокером, чем с Байроном и Гофманом. Известность По в России столь же широка, сколь и поверхностна; эксплуатируется ряд расхожих стереотипов: мастер ужасов, основоположник жанра детектива, основоположник жанра научной фантастики и т. д. И хотя образ По не лишён свойств «поп-звезды» и в англоязычной среде, там всё же обращают внимание и на другие его качества - мастера художественного слова и литературного критика.
Конечно, больше всего в России, как и на родине автора, известно стихотворение «Ворон». У нас оно стало прямо-таки полигоном для переводчиков, начинающих и не очень. Только в XIX—XX веках стихотворение перевели как минимум два десятка раз, а с появлением интернета их количество удвоилось. Однако у большинства переводчиков «Ворон», язык которого глубоко оригинален и крайне разнообразен, превращается в нечто совсем банальное: ночь, уныние, тоска по возлюбленной, зловещий ворон... Как будто переводчики подгоняют текст под свои приблизительные представления о По: романтик же, писал о всяком таком, мрачном. Ирония и самоирония лирического героя начисто пропадают; достаточно отметить, что в оригинале По вворачивает в речь галлицизмы, как столетие с лишним спустя будет делать Набоков в «Лолите», романе, пронизанном прямыми отсылками к По. Тонкие перепады настроения от недоверия и страха к недолгому комическому облегчению (это просто ворон, а не грабитель), а затем к настоящему экзистенциальному ужасу остаются недоступными в переводах. Когда-то Николай Глазков спародировал «Ворона» так:
Я спросил: - Какие в Чили
Существуют города? -
Он ответил: - Никогда! -
И его разоблачили.
Но эта пародия бьёт мимо цели. По уже в середине стихотворения упреждает подозрения, что ворон умеет только бессмысленно повторять одно и то же слово. Сама бессмысленность и оказывается источником ужаса.
И совсем мало известен неспециалистам в России тот факт, что «Ворон» - стихотворение экспериментальное, написанное в соответствии с литературной программой, которую По изложил в манифесте «Философия композиции» (на русском языке имеется плохой перевод XIX в. под неточным заглавием «Философия творчества», изобилующий смысловыми ошибками). Этот текст ломает все расхожие представления о романтизме. Считается, что писатели-романтики ставили на первое место спонтанность вдохновения, едва ли не мистическую по своей природе. По безжалостно высмеивает именно эту идею. Он настаивает на том, что литературное произведение должно подчиняться продуманному плану воздействия на читателя. Затем По демонстрирует собственную творческую лабораторию, рассказывая, как именно он писал «Ворона». Он настаивает, что писатели могут и должны делиться секретами творчества с публикой.
Не менее обманчивой при ближайшем рассмотрении оказывается и репутация По как зачинателя жанра детектива. Два из трёх его рассказов об Огюсте Дюпене - не настоящие детективы, потому что в детективе не принято дурачить читателя. А Эдгар По именно этим и занимается: в «Убийстве на улице Морг» он подсовывает нам в качестве преступника обезьяну, нарушая главный принцип детектива - восстановление справедливости (животное нельзя наказать); в «Тайне Мари Роже» преступление и вовсе остаётся нераскрытым. Детективный сюжет оказывается лишь поводом для рассуждений о логике и интеллекте. Только «Похищенное письмо» можно назвать полноценным детективом. И если уж говорить о приоритетах, то рассказ Э. Т. А. Гофмана «Мадемуазель де Скюдери» вышел на двадцать лет раньше трилогии о Дюпене, и в нём присутствуют все компоненты классического детектива. «Необыкновенное приключение Ганса Пфааля», которое летописцы научной фантастики почитают как знатного предка, тоже смотрится в этой роли несколько странно: классическая НФ предполагает серьёзное отношение к собственной идее, тональность же рассказа По подчёркнуто шутовская - так, бургомистр носит абсурдное имя Superbus Von Underduk, что-то вроде «великолепный недогерцог».
Больше всего По прославился как мастер ужасного, но и жанр рассказа ужасов он выворачивает наизнанку. Традиционно в этом жанре повествование ведётся с точки зрения жертвы, которой сопереживает читатель; героя преследует призрак или злодей, который более или менее таинствен, а сведения о нём читатель получает строго дозированно, и полностью тайна раскрывается только в конце. Однако у По есть целая серия рассказов, написанных с точки зрения злодея, чей замысел не составляет для читателя никакой тайны. И если рассказы «Чёрный кот» и «Сердце-обличитель» хотя бы демонстрируют в финале разоблачение преступления, то в «Бочке амонтильядо» катарсис не предусмотрен: герой на наших глазах хладнокровно убивает человека и остаётся безнаказанным. (К сожалению, этому рассказу тоже не повезло в русском переводе: будничный, деловой тон героя оказался заменён надрывной патетикой.) Предельное выражение насмешки над жанровыми канонами - «Король Чума» с подзаголовком «Аллегория», но никакой аллегории извлечь из абсурдной череды событий невозможно.
По глубоко презирал символы и морализаторство и постоянно экспериментировал с читательскими ожиданиями, обманывая их. Во многом он предвосхищает творческие эксперименты Набокова и современных постмодернистов, а в некоторых отношениях оказывается даже смелее их, намеренно оставляя читателя в недоумении, что нам, собственно, рассказали и для чего. Его наследие ещё до сих пор окончательно не осмыслено и ещё долго будет давать пищу для размышлений.