Текст: Ростислав Амелин
Фото: Фёдор Антонович Моллер «Портрет Гоголя», 1840
Перечитывая «Мертвые Души», я больше не нахожу там социальной сатиры. Перечитывая «Ревизора», я больше не нахожу там комического. Перечитывая «Записки Сумасшедшего», я не вижу там сумасшедших. Но везде я нахожу то, что могло заставить одних видеть в этом сатиру, других — комедию, и третьих — фантазию. Я вижу человека по имени Николай Васильевич Гоголь, который хотел показать нам себя и нас, а мы подумали, что нам показывают кого-то еще.
В разговорах о поэтике Гоголя я слышу больше о том, кàк это написано, чем о том, чтò сообщается. Нельзя отрицать, язык Гоголя — великое явление в русской словесности. Но язык есть, прежде всего, инструмент общения — как для нас, так и для классиков. Когда в обычной жизни нам говорят что-то важное (пусть и нелепо, и с пафосом), оценивать уникальные черты стиля — лучший способ ничего не услышать, ничего не понять и тем самым обессмыслить факт живого общения.
Конечно, если дело касается общения с текстами, вопрос языка и стиля столь же важен. Но если мы вдруг захотим увидеть в текстах человека (пускай даже и великого классика), понять его, внять ему, нужно будет поставить совсем другие вопросы. Я настаиваю на этом постольку, поскольку для самого Гоголя (исходя из его биографии, писем и т. д.) было очень значимо духовное сообщение его текстов.
И страдания, приведшие к уничтожению рукописей, затворничеству и апатии последних лет его жизни, во многом связаны с этой неуслышанностью, имеющей место и до сих пор, несмотря на широкое прижизненное и посмертное признание.
Как мы знаем, и славянофилы, и западники (если брать шире: и консерваторы, и либералы) претендовали на Гоголя как на «своего» писателя. Но что те, что другие отвергли Гоголя в том, что он считал самым значимым в своей деятельности: его отвергли как пророка, списав это «самомнение» на проблемы с психикой и простив за большой талант. Писать — пиши, радуй нас искрометными сатирами, обличениями пороков мещан и чиновников, колоритом малороссийских сел, богатым и плотным языком — а вот учить нас жить не нужно. Эта позиция имеет смысл: одно дело быть великим писателем, настоящим поэтом, а другое — учить других жить. Все живут одну жизнь, и эта жизнь у всех главная, и никто кроме нас ее лучше, умнее не проживет.
Гоголю было необходимо знать мнения о своих текстах, и он очень доверял авторитетам, которых себе выбирал. Но в последние годы жизни ему пришлось столкнуться с непониманием и осуждением;
гибель Пушкина стала для Гоголя не только потерей друга и духовного авторитета, но и потерей понимающего, верного читателя.
Гоголь восхищался Пушкиным не только как поэтом, но и как человеком особой душевной организации. Известно, что Пушкин «подкинул» Гоголю как минимум две идеи: «Ревизора» и «Мертвых Душ». Кто, как не человек, глубоко понимающий духовную жизнь Гоголя, мог понять, с чем Гоголь справится лучше других писателей? Но Пушкин умер, а Гоголь изменился, и многие из тех, кто прежде восхищался им, отвергли его.
Белинский, прежде ставивший Гоголя выше всех прочих прозаиков, решительно отверг «Выбранные места из переписки с друзьями» как книгу вредную и даже опасную. Как известно, был целый скандал. Нельзя сказать, что Белинский однозначно не прав в своих упреках: его, как подвижника либеральной идеи, глубоко оскорбляли попытки Гоголя проповедовать консервативные, чуждые духу свободы, религиозные идеи. Помимо Белинского многие, кто прежде почитал Гоголя, были возмущены такой радикальной сменой темы.
Стоит также вспомнить, что
книгу отверг и духовный наставник Гоголя, отец Матфей Константиновский, известный проповедник того времени.
Да, он счел некоторые идеи ценными, но остальные (в противовес Белинскому) посчитал светскими, чуждыми духу православия и в целом богомерзкими. Также известно, что о. Матфей, по-видимому, - единственный читатель готового 2-ого тома «Мертвых Душ»: вероятно, его отрицательная оценка в конечном счете и привела к гибели рукописи. О. Матфей требовал, чтобы Гоголь отрекся от Пушкина; как и многие в то время, Гоголь находил в нем некий идеал поэта и человека. Не ясно, послушал Гоголь совет наставника или нет, но к концу жизни он отрекается от «Выбранных мест из переписок с друзьями», от поэмы всей жизни, «Мертвых Душ», соглашается с обвинениями в ереси, высокомерии, самомнении, греховности, уходит в затворничество; после одного из писем о. Матфея он начал говеть, перестал есть, сжег рукописи и умер.
Это не смерть Пушкина, невольника чести.
Судьба Гоголя — это судьба человека, раздавленного светом; светом публичным, светом мистическим.
Между этих двух сил его собственный свет померк. Винить в этом свет публичный, в лице Белинского, или свет мистический, в лице Константиновского, нельзя, потому что цепь виноватых, как правило, бесконечна. Но можно задуматься и о том, почему Гоголь вообще оказался между двух светил.
Дело в том, что Гоголь не был, если можно так выразиться, ни правым, ни левым. Но и не был одним из тех, кто воздерживается. Он ощущал свою необходимость миру сейчас, не через 200 лет, и тот
раскол в общественной жизни России, возникший именно тогда, и приведший к событиям ХХ столетия (и вновь обретающий большой размах сейчас) — тот раскол оказался для Гоголя пропастью.
Он не мог выбрать ни одну из сторон: своим особым взглядом мистика-реалиста, сатирика-трагика Гоголь подмечал недостатки и достоинства всех людей — он видел их сквозь одежду идеологии. Иначе он не стал бы великим писателем, не создал бы столько точных и узнаваемых типов. Гоголь не мог выбрать сторону, потому что сам был стороной. Общественный раскол прошел молнией по нему самому, как человеку, который ценил тех и этих; раскол открылся на нем, стал пропастью, и Гоголь упал в нее.
«Выбранные места» и то, что осталось от 2-ого тома «Мертвых Душ» — это, возможно, нецельная, импульсивная, эксцентричная, но попытка «спасти всех»: зарастить раскол, примирить врагов и подарить им общие ценности, включавшие в себя как старые, так и новые; не византийское или французское, а русское.
Но Гоголь ошибся! Он проиграл! Ему не удалось этого сделать! Люди по разные стороны баррикад, к коим Гоголь шел равно с открытым сердцем, равно же осудили его, проповедника-выскочку! Гоголь умер на этом кресте, но никто не снял его!
Художник, создавший типологию русских характеров и главный (наравне с «Онегиным») русский эпос, остается в истории как замечательный сатирик, фантаст, этнограф, стилист и мистик. Его дух вызывают экстрасенсы, а в школах изучают обличение пороков мещан.
И при этом он считается классиком.
Это парадоксальная судьба русского философа, которому никогда не давали вырасти из писателя.
Чтобы возник выдающийся философ, идеолог, мыслитель, нужен диалог и свобода выражения мысли. По собственному ощущению Гоголь был философом, мыслил свою прозу как подступы. Но когда философ позволил себе возникнуть, авторитеты намекнули ему, чтобы тот не возникал. И русский философ не возник. «Выбранные места» — это неотесанная, не ограненная полемикой, страстная речь.
Гоголь умер с ощущением полного краха в своем, назначенным ему, как он считал, Богом, призвании духовного лидера. Но он написал великую литературу. И этот второй факт дает мне повод уважать мнение Гоголя, желать понять его глубже, чем просто писателя.
Как можно увидеть Гоголя-философа в Гоголе-поэте? Какой могла быть его философия, если бы это было возможно?
На самом деле это очень сложный вопрос, требующий долгой и кропотливой работы, но я попробую обозначить некоторые важные «скважины».
(окончание следует)
Ссылки по теме:
Гоголь и паспорт, 01.04.2016
Владислав Отрошенко рассказал, от чего умер Гоголь, 17.04.2015
Гоголь — составитель поэтической антологии , 04.02.2015
