Текст: Мария Елифёрова
Иллюстрации предоставлены издательством «Самокат»
Недавняя пикировка в Совете безопасности ООН российского и британского послов при помощи цитат из «Алисы в Стране чудес» в очередной раз показала: абсурдистская викторианская сказка - не просто «история литературы», но и самая что ни на есть живая литература. Такая же живая, как русская англомания, ничуть не утихшая со времен детства Владимира Набокова... но приобретающая порой причудливые формы.
Одним из самых невинных проявлений этой англомании можно считать постоянно появляющиеся новые переводы кэрролловской дилогии. Мария Елифёрова (в свое время посвятившая разбору подводных смыслов сказок Кэрролла, Милна и Киплинга остроумную статью «Багира сказал…») по просьбе «Года Литературы» прочитала новейший перевод, выполненный давно жительствующим в Дании писателем Евгением Клюевым, и поделилась своими наблюдениями.
Кэрролл Л. Алиса в Стране чудес. Алиса за зеркалом / Льюис Кэрролл; пер. с англ. Евгения Клюева; ил. Флоор Ридер.
— М. : Самокат, 2018. — 384 с.
Нравится нам это или нет, но «Алиса в Стране чудес» - один из самых переводимых на русский язык английских текстов (посостязаться с ней могут разве что «Гамлет» и отдельные сонеты Шекспира). Далеко не всю иностранную литературу постигает такая судьба: Шерлок Холмс у нас не менее популярен, чем Алиса, но очереди желающих снова и снова переводить Конан Дойля не выстраиваются; несколько заметнее переводческая активность вокруг «Винни-Пуха», но попытки дать его переводы, альтернативные Заходеру, занимают достаточно периферийное место в литературе. Потому пора уже перестать задавать вопрос, «для чего нужен» ещё один перевод Кэрролла; следует серьёзно отнестись к вопросу, что нам хочет предложить переводчик.
Приятная неожиданность в том, что нам предлагают переводческую скромность. После господствовавшей на протяжении нескольких поколений теории «переводчика как соавтора» и множества переводчиков, которые, перекрикивая друг друга, обещали каждый свою «неповторимую авторскую концепцию» Кэрролла, спокойное достоинство, с которым Евгений Клюев занимает место в тени автора, освежает. Клюев не утверждает, что понял Кэрролла лучше других - он декларирует бережное отношение к тексту. И эта декларация не голословна - Клюев стремится воспроизвести самый ритм и построение кэрролловской фразы, которым так часто пренебрегают переводчики. Причём отличное языковое чутьё помогает ему с этим неплохо справляться: «попробуй пореверансничай, когда ты камнем падаешь вниз!»; «Уши мои ушки, усы мои усики, какое непростительное опоздание!»; «Алису было на мякине не провести: довольно она начиталась всяких замечательных историй…»; «тут же приструнила она себя» - таких прелестных находок в переводе Клюева сотни. Русский язык классической литературы для Клюева свой, живой, а не иностранный, и это само по себе хорошая новость.
Его перевод, несомненно, следует сравнивать с набоковским. Переводу Набокова страшно не повезло во мнении читательской аудитории - за ним утвердилась репутация варварского искажения кэрролловского текста, хотя Набоков повинен лишь в том, что назвал Алису Аней и заменил Чеширского Кота на Масленичного - его перевод существенно ближе к оригиналу, чем перевод Заходера, и по верности передачи деталей сопоставим с переводом Демуровой (что касается использования русских стихов для пародий, этот приём использовали и другие переводчики «Алисы»). Клюев не повторил дерзкий эксперимент Набокова с полной русификацией мира «Алисы», но воспользовался продуктивной идеей русифицировать те элементы, которые важны для прагматики текста - для актуализации игры с фоновыми знаниями читателя. Надо сказать, что де-факто переводчики «Алисы» не могут обойтись без этого приёма - его так или иначе используют все (даже Демурова в первой версии своего перевода, которая теперь сделалась библиографической редкостью). Другое дело, что в этом не признаются. Клюев признаётся в этом без смущения, открывая посвятительное стихотворение строчкой «Нас было мало на челне…». Пушкинская аллюзия легко и естественно вплетается в перевод стихотворения, который сам по себе хорошо передаёт кэрролловскую интонацию – это посвящение даётся переводчикам непросто, но Клюеву удалось избежать как тяжеловесности, так и сюсюканья.
Тем не менее в нынешнем виде перевод имеет ряд серьёзных недостатков. Вполне устранимых при дальнейшей доработке и редактировании. В частности, у довольно здравой позиции нейтралитета, которую занял Клюев - избегать как чрезмерной музейности текста, так и чрезмерного осовременивания, - оказались некоторые издержки. Местами переводу недостаёт стилистического единства и сбалансированности, и позиция переводчика начинает выглядеть не столько нейтральной, сколько неопределённой: с одной стороны, в тексте попадаются вычурные и неуклюжие обороты («пересилит ли радость плетения венка из маргариток связанные с этим занятием хлопоты»; «ни с жилетными кармашками, ни с часами для вынимания из таковых»; «падение было закончено»; «крокировать» и др.), с другой стороны, проскакивает слишком современная лексика - как хотите, а в тексте XIX в. уместнее «гренки», а не «тосты», и тем более сомнительна аллюзия на помидоры черри в имени Черрипах. Даже если в настоящее время они, как уверяет переводчик, входят в рецепт mock turtle soup, они явно не входили туда во времена Кэрролла.
По-настоящему режет слух замена Шляпника «Головным Уборщиком». Понятно, что переводчик попытался обыграть устойчивое выражение «головной убор». Но кто такой «головной уборщик» - тот, кто наводит порядок в головах? Вряд ли это занятие по силам кэрролловскому персонажу.
Такое впечатление, что здесь Клюев руководствовался единственной целью - сделать как можно более непохоже на предшественников.
Это не лучший мотив для переводчика, не случайно глава о чаепитии вышла самой слабой во всём переводе (хотя надо признать, что название - «Чаепитие с приветом» - прекрасно).
Не слишком уверенно переводчик себя чувствует с английским местоимением you - вначале в переводе все обращаются друг к другу только на «вы», даже когда это совершенно неуместно по контексту (например, когда Голубица орёт на Алису, приняв её за змею), ближе к концу время от времени начинает появляться «ты».
Есть и просто небрежности: так, Алиса сообщает Шелковичному Червю, что неудачно продекламировала стихи «Крошка-сын к отцу пришел...», тогда как, если верить второй главе, она пыталась прочесть «Чижика-Пыжика». Стихотворная часть, к сожалению, вообще не самая удачная сторона книги. Кроме многообещающего посвящения, внимания достоин лишь перевод «Омаровой кадрили», где великолепно передан ритм оригинала и очаровательно обыграна при этом «Муха-Цокотуха». В двух случаях, подбирая русские эквиваленты пародируемых стихов, Клюев пошёл по пути наименьшего сопротивления и выбрал то, что уже использовали до него - упомянутого «Чижика-Пыжика» и «Бородино», причём сделал это намного бледнее предшественников (с пародией на «Бородино» в версии Набокова вряд ли стоило состязаться). Порой выбор отсылок весьма спорен - например, «Светит незнакомая звезда…» в песне Черрипаха. Видимо, переводчику этот выбор навеяло упоминание звезды в оригинальной песне, пародируемой Кэрроллом (Star of the Evening, у Кэрролла - Soup of the Evening). Но это решение чересчур уж анахронично, к тому же аллюзия понятна далеко не всем - большая часть читателей моложе тридцати её точно не поймёт. Что бы переводчику не выбрать какой-нибудь известный романс - да хоть «Вечерний звон»? К тому же и смысл текста в переводе потерялся: у Кэрролла ирония в том, что фальшивая черепаха мазохистски воспевает суп из настоящей черепахи, у Клюева же в песне перечисляются разные блюда, никак не связанные с черепахой (включая почему-то пирог с бузиной).
В другом случае переводчик, наоборот, решил сохранить оригинальное содержание стихотворения, и результат вышел притянутым за уши - всё же кэрролловский текст про крокодильчика далековат от «Чижика-Пыжика». Здесь как раз уместнее было бы отступить от текста (Набоков использовал «Чижика» в другом месте - в песенке Шляпника) либо подобрать другую песню. Впрочем, репутация «Чижика» как детской песни сама по себе сомнительна, учитывая, о чём там поётся в оригинале - в советском кино и мультфильмах эту песенку стыдливо проигрывали без слов.
К несчастью, не устранён оказался
традиционный недостаток переводов Кэрролла - невнимательное отношение к гендерным характеристикам персонажей:
Мышь и Соня в очередной раз оказались женского пола. Хотя у Кэрролла это мужские персонажи... В то же время
Клюев обогатил алисиану собственной инновацией - у него появились персонажи среднего рода.
«Пол-Орла отвернулось» - это, конечно, смешно и оригинально, но в этой же сцене присутствует «Одно Додо», что явный перебор, к тому же странно видеть образ автора в среднем роде (у Кэрролла однозначное he). И, конечно, пора бы уже переводить название игры Caucus Race так, как оно должно переводиться - «Предвыборные гонки» (у Клюева «Совещательные гонки», что не очень осмысленно).
Под той же обложкой помещён перевод «Алисы в Зазеркалье», который стоит внимания уже хотя бы потому, что вторую книгу Кэрролла в России переводят куда реже. В этой книге сам язык прозы, который использует переводчик, выглядит намного более цельным и уверенным, и огрехов, которые мы отметили в первой книге, почти нет. (Хотя «крекер», которым Чёрная Королева угощала Алису, всё же стоило бы заменить на «галету»). Отдельное спасибо переводчику за то, что исправленными оказались многие мелкие неточности перевода Демуровой, у которой было ханжески отцензурировано упоминание того, что снежинки целуют окно, выпала такая деталь, как часы с лицом старичка (у Демуровой часы просто «улыбаются»), немотивированно изменены слова Алисы после стишка о Шалтае-Болтае и т. д. Улучшена по сравнению с Демуровой сцена в саду - дерево стало тополем, а не дубом (дубы всё-таки посреди клумб не сажают, да и пара «дуб» - «дубасить» не каламбур, в отличие от «тополь» - «топать»).
Чрезвычайно яркой и смешной оказалась предложенная Клюевым версия «Моржа и Плотника». Читателя ни с того ни с сего оглушают пародией на Маяковского, и,
оправившись от шока, мы осознаём, что Маяковский действительно стал для нашей эпохи тем, во что он отчаянно не хотел превращаться - уютной старомодной классикой. А совпадение метра со стихотворением Кэрролла просто изумительно.
Вместе с тем, хотя замечаний ко второй книге существенно меньше, они и гораздо серьёзнее. Неуместное желание казаться оригинальным всё-таки одолело переводчика - если в первой книге он ограничился «Головным Уборщиком» вместо Шляпника, то во второй позволил себе куда больше. Вопросы возникают уже к заглавию - «Алиса за зеркалом». Всё-таки «Зазеркалье» стало опознаваемым культурным мемом, а если передавать авторское заглавие, то у Кэрролла всё-таки «Сквозь зеркало». Совершенно непонятно стремление переводчика переименовать Шалтая-Болтая в «сэра Шара» (он не первый - у Л. Яхнина был «Желток-Белток») и соответственно переписать стихотворение, поскольку вот уже нескольким поколениям русскоязычных читателей (включая, несомненно, самого Клюева) этот стишок известен в переводе Маршака. И давно сложилась практика передавать цитаты из него в маршаковском переводе (ср. роман Р. П. Уоррена «Вся королевская рать», русский перевод 1968 г.). Да и яйцо всё-таки не шар. Узнаваемость без всякой пользы принесена в жертву оригинальности. То же относится к переименованию Труляля и Траляля в «Типтопа и Топтипа».
Самой большой неудачей нужно признать новую версию «Бармаглота» - переводчик снова пошёл по пути наименьшего сопротивления, вставив в текст слова из известной лингвистической задачи Л. Щербы про «глокую куздру»; те же слова, которые сочинены им самим, смотрятся бледно (сложно назвать имя «Жилбылволк» яркой альтернативой «Бармаглоту», несмотря на тщательное соблюдение фонетического сходства с Jabberwocky). Дабы рецензента не заподозрили в субъективном пристрастии к Демуровой, укажем, что наш приз читательских симпатий за лучшего Jabberwocky получает «Змеегрыч» Яхнина (хотя его переводы «Алисы» в целом ниже всякой критики).
Было любопытно посмотреть, как Клюев справится с «англосаксонскими гонцами» Haiagh и Hatta. К сожалению, справился он не лучше, а хуже Демуровой - гонцы обрели невнятные имена «Хвостовой» и «Головной», игра со словами, начинающимися на одну букву, лихо заменена игрой в рифмы, так что поедание Королём «грудинки» и «чудинки» (у Демуровой - «запеканки» и «заноз») осталось без всякого объяснения.
Более чем слабо вышла игра с названиями насекомых (даже у Яхнина было лучше - «Слепень/Слетополь»), к тому же там осталась непонятная небрежность - Стрекорова состоит «из сливового пудинга, крылья — из дубовых листьев, а голова — из жареного миндаля». Почему? А просто в оригинале название стрекозы dragonfly превращено в snap-dragonfly: snap-dragon - название праздничной игры (когда выхватывают изюминки из горящего пунша). Переводчик не обратил внимания, что все эти праздничные атрибуты с коровой никак не связаны и потому потеряли смысл.
Порой же переводчик украшает текст собственными манерностями - зачем-то пишет слово «Оленёнок» как «О!ленёнок» или много раз подряд вымученно острит на тему «нас-екомых» и «вас-екомых», хотя у Кэрролла просто Fawn и insects.
И всё же переводы Клюева, вне сомнения, - событие в истории русской алисианы.
Они превосходят по своему уровню большинство опытов в этой области. Клюев заслуживает того, чтобы быть поставленным в один ряд с Демуровой и Заходером.
Под занавес хочется критически высказаться об оформлении книги. Как бы ни были хороши рисунки Флоор Ридер, их осовремененный стиль не гармонирует с добротным классическим языком перевода Клюева, а местами картинки, иллюстрирующие английский текст, просто не совпадают с русским. Попробуй догадайся, почему возле текста про насекомое «Пнём-Пень» нарисована лошадка-качалка!