Текст: Надежда Беленькая
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Однажды моему сыну задали написать анализ стихотворения. Любого, на выбор. Он не очень понимал, как это делается, но рассчитывал, что начнет — и по ходу разберется. Оставалось выбрать подходящее. Тут-то и возникла загвоздка. Мой 16-летний сын не любит стихи. Никакие. Даже самые лучшие. Я выложила перед ним распечатки из любимых авторов. Нарочно подбирала посовременнее: XX век, чтобы более понятно. Без толку. И вот, уже почти отчаявшись, я прочитала на память по-русски несколько стихотворений Лорки. Они не пришли в голову сразу, потому что по заданию требовалось что-то русскоязычное. А Лорка — перевод, пусть и отличнейший и даже, как в случае с «Гитарой» в переводе Цветаевой — без пяти минут явление русской культуры. Я читала вслух Лорку за рулем автомобиля, мы ехали за город, дети сидели на заднем сиденье, а Москву за окошками сменяло Подмосковье. Я читала. С детства помню многие стихи Лорки. Без ложной скромности — помню почти целиком его сборники. На заднем сиденье сделалось тихо. Дети слушали Лорку. Они были потрясены.
«Ну, как тебе?» — спросила я сына, когда были прочитаны уже пять или шесть небольших стихотворений — больше я не рискнула, хорошенького понемножку для неокрепшей-то психики. «Круто», — сказал сын. «Вот, а ты говоришь, что не любишь стихи», - обрадовалась я. «А это не стихи», — он говорит. «Да? А что же?» – спрашиваю осторожно. «Не знаю, - ответил сын. — Это поэзия. Какая-то идеальная. Поэзия в чистом виде».
Так — точнее, почти так — сказала когда-то Зинаида Гиппиус о Георгии Иванове: «поэт в химически чистом виде». Бродский свое стихотворение, посвященное Лорке, тоже назвал «Определение поэзии». Не совсем про то же самое, но созвучно.
Это не единственный случай спонтанной детской любви к Лорке. Дети разного возраста реагируют на Лорку моментально, предпочитая его стихи многим другим: я лично проверяла. Потому что Лорка — поэт универсальный: гений не для избранных, а для всех. И для детей тоже. Всеми безусловно любимый и при жизни, и после смерти. Когда Лорку в шутку спросили, зачем он пишет стихи, он ответил: «Чтобы меня любили». Чтение вслух в компании друзей, подарок знакомцу в виде стихотворения на листочке бумаги — сколько этих листочков пропало бесследно! — он предпочитал официальному признанию, чествованию, изданию сборников.
Трудно представить себе человека, который бы не любил Лорку. Наверное, таких нет. И не было.
Кто знает Лорку, тот его любит.
«Наше всё» испанской поэзии возникло не на ровном месте, хотя его дар кажется внезапным и обескураживающим. Одним из немногих учителей, а также покровителей Лорки был Хуан Рамон Хименес (помните, Дон Хуан, знаменитый литературный персонаж Карлоса Кастанеды, советовал начинающим брухо читать стихи и цитировал Хименеса). Сильно в прошлом — Гонгора и Кальдерон. Его старшим современником был Антонио Мачадо. Лорка вышел из традиции, однажды и навсегда отмеченной печатью Дон Кихота. Для своих стихов он полным ходом перерабатывал народную поэзию, которую отлично знал. Он и сам часто их всех упоминал. Он посвящал им стихи. В общем, ни для кого не секрет, из чего сделан Лорка. Его творчество подробнейше исследовано (особенно, надо заметить, в СССР). И все же подражать Лорке невозможно: он неповторим. Как в руках посвященного мага, облако и яблоко, планета и монета, нож и игла, соединяясь в строчках Лорки, наполняются особенным смыслом и порождают новые миры.
«Миссия у поэта одна — одушевлять, дарить душу», - говорил Лорка.
Он и одушевлял, и дарил душу.
Лорка узнаваем в каждой своей метафоре. Как и в каждой виньетке своей графики. Цитаты из Лорки, даже незнакомые, опознаются мигом — набором символов, сопоставлением большого и малого, Юпитера и песчинки, особым торжественным и одновременно прощальным чувством (помню, как страшно я обрадовалась, обнаружив в «Школе для дураков» его «бриз, который мастерит серебряные кили»).
Судьба Лорки — тоже по-своему идеальна. Он вырос в благополучной семье и рос среди доброжелателей. Ему помогали. Его стихи мгновенно стали популярными. Он выпустил несколько поэтических сборников — все быстро, легко и успешно. Он не нуждался. Не был одинок. Он путешествовал — не много, но достаточно, чтобы получать вдохновение и свежие впечатления и реализовывать все это в новых стихах. Его всегда окружали яркие личности, которые подчеркивали и оттеняли и его дар, и индивидуальность. Так, в Мадриде он жил в Резиденции — студенческом общежитии, где познакомился с Сальвадором Дали и Бунюэлем. Он создал студенческий театр «Ла Баррака», которому до сих пор пытаются подражать. Его знает весь мир. Его стихи читают, его пьесы ставят. О нем написаны сотни исследований. Даже расстрел в 1936-м — загадочная смерть, породившая много толков и не оставившая даже могилы, куда можно отнести цветы, — будто придуманная нарочно, венчает это классическое, идеальное, по всем канонам написанное житие. (Как же поэт — и без трагической гибели? А «умереть молодым»?!) По традиции исследователи и фанаты о сих пор ищут в стихах Лорки тень ранней смерти, которую поэт якобы всю жизнь предвидел. Ищут — и находят, и с затаенным восторгом предъявляют друг другу…
(«Перед расстрелом он увидел, как над головами солдат поднимается солнце», — писал Бродский. На самом деле мы никогда не узнаем, что именно Лорка увидел перед расстрелом, кто приказал его расстрелять, каковы мотивы убийства. Да и было ли оно, это убийство? Когда предполагаемую могилу Лорки раскопали, она оказалась пуста. Свидетелей казни не нашлось. Народная любовь не отпускала гения так просто. До сих пор существует легенда, что
Лорка не погиб, а странствует полубезумный по дорогам Испании.
Или же Аргентины, куда его, согласно другой легенде, перевезли, потерявшего разум.)
Могилы нет, зато сохранился сельский дом в Фуэнте-Вакерос, где Лорка провел детство. И другой дом — поместье в Гранаде, куда приезжал на каникулы и писал свои пьесы. В дом-музей Лорки в Гранаде мы не попали: он был закрыт на санитарный день. Зато в Фуэнте-Вакерос служитель, тихий взволнованный старичок, бесплатно провел нам целую экскурсию. Сохранились крошечные пуэблос в Андалусии, где атмосфера мало отличается от той, что была при Лорке. Барселонское кафе «4 кота» не сохранилось, но было тщательнейшим образом воссоздано (а вы знали, что это модернистское кофе — ненастоящее? Я — нет. Точнее, узнала, но не сразу, а уже когда успела полюбить как подлинник).
Идеальный поэт, идеальный герой. Из этого идеального образа в конце жизни резко выбивается политическая манифестация. В какой-то степени она была неожиданная и не очень-то вязалась с предыдущей жизнью Лорки. Лорка не было леваком, социалистом и не имел обыкновения открыто поддерживать политические партии. Но он всегда был на стороне слабых, нуждающихся, гибнущих, обреченных — это было почти религиозное устроение совести, а не «политическая позиция»: «Я остаюсь с голубым человечком, который ворует у ласточек яйца; я остаюсь с полуголым ребенком под каблуками бруклинских пьяниц». А еще Лорка не выносил слова «нет», конфронтации, отказа. И тем не менее, его отношение к гражданской войне определилось сразу, когда в 34-м произошел раскол и образовалась испанская фаланга. Его «мы» стала гонимая, преследуемая, буквально уничтожаемая физически испанская интеллигенция. Сложно представить, что чувствовал Лорка, этот «друг превыше всего», когда его друзья, коллеги и единомышленники — поэты, писатели, художники, актеры «Ла Барраки» — оказывались по разные стороны баррикад. Что чувствовал он, когда диктатор Прима де Ривера, его страстный поклонник, предложил театру помощь и даже новое помещение, а он, Лорка, от всего отказался.
«Если будет война, погибнут все, кроме Федерико», — шутили друзья.
Когда началась война, он погиб одним из первых.
При всей идеальности образа невозможно водрузить Лорку на какие-либо знамена. Это пытались делать в Советском Союзе — но для этого приходилось тщательно умалчивать о его личной жизни (мы, филологические девы, любили Лорку отчасти и за это «отсутствие личной жизни»: очевидно же — он ждал нас!) Пытались при франкизме — но тогда приходилось скрывать историю казни. Это не по плечу республиканцам — у Лорки были друзья-фалангисты. Не по силам фалангистам — по самой ходовой версии, его расстреляли как республиканца. Всегда оставалась лишняя деталь, которая не вписывается в целое. Лорка парадоксален и в то же время удивительно логичен в каждом своем проявлении. Только это его собственная логика. Чтобы ее понять, нужно прожить жизнь рядом с Лоркой.
И в заключение — мое собственное маленькое признание в любви к Лорке. Я написала его после поездки в Фуэнте-Вакерос:
«…Федерико Гарсиа Лорка — очень печальный поэт. Даже рифмы к его фамилии печальные, сиротские: Лорка, хлебная корка, каморка. Хлорка тоже до ужаса грустное слово. Известно, что рядом с домом, где родился Лорка, растет тополиная роща. Лорка эту рощу любил, в детстве он разговаривал с тополями, много про них потом писал («И тополя уходят, но след их озерный светел, и тополя уходят, но нам оставляют ветер», и т. д.). И вот этим летом выяснилось, что тополя в любимой роще Лорки посажены не вразнобой, как обычно, а грядками, как свекла или морковь. Длинными-длинными, абсолютно безнадежными грядками, исключающими всякие пешие прогулки. Тополя на этих грядках действительно куда-то уходят — ровно друг за другом, дыша друг другу в затылок. Но гулять среди них никак нельзя — они почти сплошные, с небольшими расстояниями между рядами. Как сиротская кошка из песни, у которой четыре ноги и которую трогать не моги».