Под Новый год принято подводить итоги, выбирать «слова года», «тренд года» и совершать тому подобные символические итожащие жесты. Но если говорить о «тренде года» – то им, пожалуй, можно объявить феминизм. «Женский взгляд», «женский голос» заявляют о себе все чаще и всё громче, причем в самых неожиданных местах. Достаточно вспомнить молодежную премию «Лицей» – заточенную на поиск новых авторов, но отнюдь не новых средств выразительности. Но врученную в этом году радикальной феминистке Оксане Васякиной – и этот выбор жюри вызвал дружное одобрение (или во всяком случае не вызывал дружного возмущения) у всех, кто об этом писал.Верлибры Васякиной демонстративно актуальны, они описывают жгучее настоящее; но не менее любопытно то, как феминизм опрокидывается в прошлое – применяя феминистскую оптику к событиям начала XX, середины XIX, а то и конца XVIII века. Пока что, увы, в этом больше преуспели англоязычные писательницы – что и понятно: у них солидная фора, потому что там «третья волна феминизма» поднялась гораздо раньше. Мы попросили описать три таких романа Марию Лебедеву, только что в ходе финальной церемонии "Большой книги" получившую из рук Льва Данилкина награду _Литблог. Что тоже можно считать знаком времени. А саму рецензию – ответом на столь же неизменный вопрос: «Что почитать на каникулах?»
Кто угодно, но только не женщины
Текст: Мария Лебедева
Иллюстрация: Ангелика Кауфман. "Автопортрет художника в момент спора между музыкой и живописью" (1791) (www.nationaltrustcollections.org.uk/Wikipedia)
Фото обложек с сайтов издательств
Ведь было понятно: за каждым великим мужчиной стоит великая женщина, сила женщины – в ее слабости, «нет» значит «да». А после пришли феминистки третьей волны и сломали бессменную логику. Фильмы и сериалы все чаще (пере)снимаются с учетом профеминистской оптики: тренд на сильных женских персонажей и отказ от объективации вызывает полярные мнения, стоит лишь вспомнить дискуссии вокруг последнего «Доктора Кто», новых «Зачарованных» или «Бэтвумен». В России появляется феминистское издательство No Kidding Press, все обсуждают стереотипы о движении в пелевинских «Тайных видах на гору Фудзи», дружно плюются от слова «авторка» – а вместе с тем все больше и больше выпускают книг с центральными женскими персонажами.
Подтверждение – три недавние книги о женщинах, творивших историю: «настоящих» (здесь имеется в виду, конечно, социальная, а не биологическая данность) и тех, что проверку на истинность не прошли. Это «Кроха», совершенно бёртоновский роман Эдварда Кэри о мадам Тюссо – фантазийный, но насыщенный реальными фактами о Франции XVIII века, и два околоисторических романа: «Сеть Алисы» Кейт Куинн о разведчицах времен Первой мировой, добывающих ценные сведения на занятой немцами французской территории, и «Джеймс Миранда Барри» Патрисии Данкер – история о женщине – военном хирурге, вынужденной всю жизнь скрывать пол.
«Есть люди мужского пола, женского пола и Мари»
«Кроха». Кэри Эдвард.
Пер. с англ. Олега Алякринского
М.: Эксмо, 2020«Удивительная жизнь и подлинные приключения служанки по прозвищу Кроха…» – полное название содержит кратчайший пересказ, совсем как «Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка…», любимая книга короля. Анна-Мария, всегда окруженная людьми, в какой-то степени тоже жила на необитаемом острове: ее мир населяли предметы. А чем закончится эта сказка, известно наперед: Анна-Мария Гросхольц станет известной мадам Тюссо.
Едва ли не первый вывод маленькой девочки о мире – признание телесного многообразия. Это и задает вектор восприятия: мир – скопление тел. Кукла Марта, составленная из деревяшек. Серебряная кюветка вместо папенькиного подбородка – Кроха потом будет таскать ее всюду с собой. В комнате доктора Куртиуса – как в сказке о Синей бороде – части людских туловищ. Какие-то – восковые, какие-то – нет, и пока не начнут разлагаться, отличить их бывает непросто: «Человеческие тела, в конце концов, самые обычные предметы». И если живые временами противятся этому определению, то, умирая, возразить этому утверждению не способны.
На площади перед казнью торгуют мертвецким мерчем: куклами-висельниками, которыми толпа могла бы осуждающе трясти в сторону повешенных. Корчатся в предсмертных судорогах казненные, дергаются куклы в руках зевак – кто изначально мертвый, а кто был живой, так сразу и не отличишь. Мертвое не священно, а опредмечено еще в большей степени, нежели живое. Мертвые тела не только лишаются прижизненного сана (голову короля швыряют с тем же презрением, что и голову любого казненного преступника), но и какой бы то ни было иной определенности. Иллюстрации Эдварда Кэри, играющие роль рисунков самой героини, отражают видение мира. Подпись под картинкой, изображающей повешенную за шею птицу – «я сделала восковую копию дикого голубя, которая заменила мне маменьку»; увидев труп пожилой женщины на улице, Анна-Мария изобразит нечто иное, сообщив «я заменила мертвую женщину мертвой крысой». Обучая в Версале рисованию и лепке вотивных даров юную принцессу, Анна-Мария спит в шкафу. Пусть ценный, но все же предмет, вроде коллекционной куклы-Иисуса, с которой приходится конкурировать за принцессино внимание. Слуги даже подлежат описи и внесению в особый каталог.
Тело искусственное и естественное от оппозиции через симбиоз переходят к тождественности, и только единожды – с болью и ужасом – вернутся в изначальное противоборство: родив мертвого ребенка, Анна-Мария засомневается, способна ли произвести на свет хоть что-то живое.
Так слагается «новая сказка – о маленькой женщине, что тащила историю на своем горбу», всю жизнь пытавшейся добиться оплаты собственного труда, и рефреном звучит – «знай свое место».
Эстетика бёртоновских сказок и «Любви гика» Кэтрин Данн особенно сильна в первых частях книги: гротеск и мрачноватый юмор как нельзя лучше подходят миру со сбившейся системой координат. Странно, страшно и смешно медленно движутся к просто «страшно», восковые отрубленные головы сменяются настоящими – но шипение «знай свое место» раздается все тише.
Она обрела свое место. Копия (а по логике «Крохи», копия и есть оригинал) мадам Тюссо встречает посетителей музея имени себя же.
***
Женщина должна оставаться женственной
«Сеть Алисы». Куинн Кейт
Пер. с англ. Александра Сафронова
М.: Фантом Пресс, 2020В основу романа, как уверяет писательница, легла «подлинная история знаменитой сети Алисы, самой знаменитой разведывательной организации, действовавшей на территории Франции во время Первой мировой войны». Но, скорее, можно говорить о том, что история сети Алисы лишь вдохновила Кейт Куинн: исторический антураж здесь играет роль экзотических декораций.
Юная бунтарка Чарли Сент-Клэр отчаянно ищет пропавшую кузину. Пожилая Эва Гардинер, бывшая шпионка, одержима идеей мести. Финн Килгор прекрасно готовит, сам моет посуду, решает любые проблемы и всегда готов утешить даму в беде – но его обслуживающая функция видится таковой лишь на первый взгляд, чтобы бросить подачку желающим видеть здесь исключительно сильных героинь. Конечно же Финн идеальный, и конечно же мысли героини будут вертеться только вокруг него, да еще – разве что – вокруг Маленькой Неурядицы (так беременная Чарли зовет эмбрион).
Постоянно читая об аппетитных формах и женственных изгибах, о страстных ночах с мужчинами и мечтах о ребенке, временами забываешь заявленное обещание. Это история не знаменитой сети Алисы, а розовый роман с исторической подоплекой. Книга о шпионках не выдерживает теста Бехдель на гендерную предвзятость, утверждающего, что в произведении должны быть два женских персонажа, говорящих друг с другом не о мужчинах. Конечно, сам факт прохождения теста, изначально задуманного как шутка, не делает книгу хоть сколько-нибудь феминистской.
Но в «Сети Алисы» героини практически постоянно говорят о мужчинах: любовь, секс, соперничество.
Умница Чарли Сент-Клэр решает в итоге совсем другие формулы: «Капризный ребенок минус послеобеденная дрема равняются взбешенности в десятой степени», и даже вечно пьяная сквернословящая Эва в итоге обзаводится кавалером.
Они даже сражаются в соответствии с представлением о правильной, неискаженной женственности: с переломанными под пытками пальцами, теряя сознание, Эва припечатывает ненавистного врага заявлением, что он никудышный любовник. Отсюда и квазибодлеровский образ цветов зла, в котором шпионки – это хрупкие цветы, которым зло помогло распуститься во всей своей мрачной красоте. Так в дешевых отечественных сериалах о Великой Отечественной женщины сидят по окопам с нюдовым макияжем.
Сюжет кажется несколько натянутым – писательница никак не мотивирует, почему Эва десятилетиями не могла дойти до той мысли, что едва ли не сразу же приходит в голову Чарли – но для розового романа это не столь уж и важно. Главное – чувства, победа над злом, хеппи-энд.
Потому в «Сети Алисы» действительно мало "сети Алисы" как организации, созданной Луизой де Бетиньи – и много стереотипно-женского. «Луизу де Бетиньи одарили восхищением, похвалами и орденами, однако современники больше отмечали ее миниатюрность, женственность и патриотизм, нежели ее стойкость и отвагу», – сообщит в послесловии та, что сделала то же самое, но в собственной книге.
***
«Свет знает, кто есть кто. И свет говорит, что ты мужчина».
«Джеймс Миранда Барри». Патрисия Данкер
Пер. с англ. Александры Борисенко и Виктора Сонькина
М.: Синдбад, 2020Она солдат: именно так зовет отчим. Девочка-служанка принимает ее за мальчика – и даже позже, убедившись опытным путем, что перед ней существо женского пола, продолжает говорить ей «он». Ее зовут «знаменитая девочка-мальчик миссис Балкли». О себе в детстве герой/героиня романа Данкер говорит так: «плаваю в неопределенности между двумя мирами – миром бантиков и миром бриджей».
Аннотация обещает историю женщины, всю жизнь притворявшейся мужчиной. Традиция некарнавального переодевания в мужчину, существующая в некоторых странах (афганско-пакистанские бача-пош, «клятвенные девственницы» в Албании) – до конца не исчезнувшая культурная практика, предоставлявшая единственную возможность спастись и прокормить собственную семью, если биологический пол накладывает жесткие ограничения. В случае реальной/го Джеймса Миранды Барри (1795–1865) речь шла об образовании: в начале XIX века карьера военного врача-хирурга была для женщины под запретом.
Эта «фантазия на тему отдельных сторон очень странной жизни» (так обозначит характер текста, не претендующего на историческую достоверность, сама Патрисия Данкер) была написана еще в 1999 году. Первые главы – медлительное описание жизни в поместье, когда мать зовется не иначе как Любимая, а мужчины, отчим и дядя-художник, видятся едва ли не грозными мифическими персонажами. Они обретут плоть и оставят свою таинственность, когда ребенок вырастет. Время вообще добавит чуть больше определенности. В десять лет размытость гендера сойдет на нет: Джеймс Миранда Барри, биологически женщина, объявляется мужчиной, и начинает учиться, делать карьеру и творить миф о себе.
При этом роман Данкер ничем не походит на, например, «Средний пол» Джеффри Евгенидиса, проблема идентичности (хоть и, конечно затрагиваемая, особенно остро – в конце романа) отойдет на второй план, уступив место путешествиям, работе и – никак не связанному с реальной биографией прототипа – роману длиною в жизнь с бывшей служанкой. Все вольные допущения писательницы прочно вплетаются в ткань реального мифа о Барри, и вымысел выглядит органичным.