30.12.2019
Рецензии на книги

Феминизм на Новый год

Кроха, цветочки и девочка-мальчик: три романа о проблемах феминизма, опрокинутых в конец XVIII — начало XX века

Под Новый год принято подводить итоги, выбирать «слова года», «тренд года» и совершать тому подобные символические итожащие жесты. Но если говорить о «тренде года» – то им, пожалуй, можно объявить феминизм. «Женский взгляд», «женский голос» заявляют о себе все чаще и всё громче, причем в самых неожиданных местах. Достаточно вспомнить молодежную премию «Лицей» – заточенную на поиск новых авторов, но отнюдь не новых средств выразительности. Но врученную в этом году радикальной феминистке Оксане Васякиной – и этот выбор жюри вызвал дружное одобрение (или во всяком случае не вызывал дружного возмущения) у всех, кто об этом писал.

Верлибры Васякиной демонстративно актуальны, они описывают жгучее настоящее; но не менее любопытно то, как феминизм опрокидывается в прошлое – применяя феминистскую оптику к событиям начала XX, середины XIX, а то и конца XVIII века. Пока что, увы, в этом больше преуспели англоязычные писательницы – что и понятно: у них солидная фора, потому что там «третья волна феминизма» поднялась гораздо раньше. Мы попросили описать три таких романа Марию Лебедеву, только что в ходе финальной церемонии "Большой книги" получившую из рук Льва Данилкина награду _Литблог. Что тоже можно считать знаком времени. А саму рецензию – ответом на столь же неизменный вопрос: «Что почитать на каникулах?»

Кто угодно, но только не женщины

Текст: Мария Лебедева

Иллюстрация: Ангелика Кауфман. "Автопортрет художника в момент спора между музыкой и живописью" (1791) (www.nationaltrustcollections.org.uk/Wikipedia)

Фото обложек с сайтов издательств

Ведь было понятно: за каждым великим мужчиной стоит великая женщина, сила женщины – в ее слабости, «нет» значит «да». А после пришли феминистки третьей волны и сломали бессменную логику. Фильмы и сериалы все чаще (пере)снимаются с учетом профеминистской оптики: тренд на сильных женских персонажей и отказ от объективации вызывает полярные мнения, стоит лишь вспомнить дискуссии вокруг последнего «Доктора Кто», новых «Зачарованных» или «Бэтвумен». В России появляется феминистское издательство No Kidding Press, все обсуждают стереотипы о движении в пелевинских «Тайных видах на гору Фудзи», дружно плюются от слова «авторка» – а вместе с тем все больше и больше выпускают книг с центральными женскими персонажами.

Подтверждение – три недавние книги о женщинах, творивших историю: «настоящих» (здесь имеется в виду, конечно, социальная, а не биологическая данность) и тех, что проверку на истинность не прошли. Это «Кроха», совершенно бёртоновский роман Эдварда Кэри о мадам Тюссо – фантазийный, но насыщенный реальными фактами о Франции XVIII века, и два околоисторических романа: «Сеть Алисы» Кейт Куинн о разведчицах времен Первой мировой, добывающих ценные сведения на занятой немцами французской территории, и «Джеймс Миранда Барри» Патрисии Данкер – история о женщине – военном хирурге, вынужденной всю жизнь скрывать пол.

«Есть люди мужского пола, женского пола и Мари»

«Кроха». Кэри Эдвард.

Пер. с англ. Олега Алякринского

М.: Эксмо, 2020

«Удивительная жизнь и подлинные приключения служанки по прозвищу Кроха…» – полное название содержит кратчайший пересказ, совсем как «Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка…», любимая книга короля. Анна-Мария, всегда окруженная людьми, в какой-то степени тоже жила на необитаемом острове: ее мир населяли предметы. А чем закончится эта сказка, известно наперед: Анна-Мария Гросхольц станет известной мадам Тюссо.

Едва ли не первый вывод маленькой девочки о мире – признание телесного многообразия. Это и задает вектор восприятия: мир – скопление тел. Кукла Марта, составленная из деревяшек. Серебряная кюветка вместо папенькиного подбородка – Кроха потом будет таскать ее всюду с собой. В комнате доктора Куртиуса – как в сказке о Синей бороде – части людских туловищ. Какие-то – восковые, какие-то – нет, и пока не начнут разлагаться, отличить их бывает непросто: «Человеческие тела, в конце концов, самые обычные предметы». И если живые временами противятся этому определению, то, умирая, возразить этому утверждению не способны.

На площади перед казнью торгуют мертвецким мерчем: куклами-висельниками, которыми толпа могла бы осуждающе трясти в сторону повешенных. Корчатся в предсмертных судорогах казненные, дергаются куклы в руках зевак – кто изначально мертвый, а кто был живой, так сразу и не отличишь. Мертвое не священно, а опредмечено еще в большей степени, нежели живое. Мертвые тела не только лишаются прижизненного сана (голову короля швыряют с тем же презрением, что и голову любого казненного преступника), но и какой бы то ни было иной определенности. Иллюстрации Эдварда Кэри, играющие роль рисунков самой героини, отражают видение мира. Подпись под картинкой, изображающей повешенную за шею птицу – «я сделала восковую копию дикого голубя, которая заменила мне маменьку»; увидев труп пожилой женщины на улице, Анна-Мария изобразит нечто иное, сообщив «я заменила мертвую женщину мертвой крысой». Обучая в Версале рисованию и лепке вотивных даров юную принцессу, Анна-Мария спит в шкафу. Пусть ценный, но все же предмет, вроде коллекционной куклы-Иисуса, с которой приходится конкурировать за принцессино внимание. Слуги даже подлежат описи и внесению в особый каталог.

Тело искусственное и естественное от оппозиции через симбиоз переходят к тождественности, и только единожды – с болью и ужасом – вернутся в изначальное противоборство: родив мертвого ребенка, Анна-Мария засомневается, способна ли произвести на свет хоть что-то живое.


Так слагается «новая сказка – о маленькой женщине, что тащила историю на своем горбу», всю жизнь пытавшейся добиться оплаты собственного труда, и рефреном звучит – «знай свое место».


Эстетика бёртоновских сказок и «Любви гика» Кэтрин Данн особенно сильна в первых частях книги: гротеск и мрачноватый юмор как нельзя лучше подходят миру со сбившейся системой координат. Странно, страшно и смешно медленно движутся к просто «страшно», восковые отрубленные головы сменяются настоящими – но шипение «знай свое место» раздается все тише.

Она обрела свое место. Копия (а по логике «Крохи», копия и есть оригинал) мадам Тюссо встречает посетителей музея имени себя же.

***

Женщина должна оставаться женственной

«Сеть Алисы». Куинн Кейт

Пер. с англ. Александра Сафронова

М.: Фантом Пресс, 2020

В основу романа, как уверяет писательница, легла «подлинная история знаменитой сети Алисы, самой знаменитой разведывательной организации, действовавшей на территории Франции во время Первой мировой войны». Но, скорее, можно говорить о том, что история сети Алисы лишь вдохновила Кейт Куинн: исторический антураж здесь играет роль экзотических декораций.

Юная бунтарка Чарли Сент-Клэр отчаянно ищет пропавшую кузину. Пожилая Эва Гардинер, бывшая шпионка, одержима идеей мести. Финн Килгор прекрасно готовит, сам моет посуду, решает любые проблемы и всегда готов утешить даму в беде – но его обслуживающая функция видится таковой лишь на первый взгляд, чтобы бросить подачку желающим видеть здесь исключительно сильных героинь. Конечно же Финн идеальный, и конечно же мысли героини будут вертеться только вокруг него, да еще – разве что – вокруг Маленькой Неурядицы (так беременная Чарли зовет эмбрион).

Постоянно читая об аппетитных формах и женственных изгибах, о страстных ночах с мужчинами и мечтах о ребенке, временами забываешь заявленное обещание. Это история не знаменитой сети Алисы, а розовый роман с исторической подоплекой. Книга о шпионках не выдерживает теста Бехдель на гендерную предвзятость, утверждающего, что в произведении должны быть два женских персонажа, говорящих друг с другом не о мужчинах. Конечно, сам факт прохождения теста, изначально задуманного как шутка, не делает книгу хоть сколько-нибудь феминистской.


Но в «Сети Алисы» героини практически постоянно говорят о мужчинах: любовь, секс, соперничество.


Умница Чарли Сент-Клэр решает в итоге совсем другие формулы: «Капризный ребенок минус послеобеденная дрема равняются взбешенности в десятой степени», и даже вечно пьяная сквернословящая Эва в итоге обзаводится кавалером.

Они даже сражаются в соответствии с представлением о правильной, неискаженной женственности: с переломанными под пытками пальцами, теряя сознание, Эва припечатывает ненавистного врага заявлением, что он никудышный любовник. Отсюда и квазибодлеровский образ цветов зла, в котором шпионки – это хрупкие цветы, которым зло помогло распуститься во всей своей мрачной красоте. Так в дешевых отечественных сериалах о Великой Отечественной женщины сидят по окопам с нюдовым макияжем.

Сюжет кажется несколько натянутым – писательница никак не мотивирует, почему Эва десятилетиями не могла дойти до той мысли, что едва ли не сразу же приходит в голову Чарли – но для розового романа это не столь уж и важно. Главное – чувства, победа над злом, хеппи-энд.

Потому в «Сети Алисы» действительно мало "сети Алисы" как организации, созданной Луизой де Бетиньи – и много стереотипно-женского. «Луизу де Бетиньи одарили восхищением, похвалами и орденами, однако современники больше отмечали ее миниатюрность, женственность и патриотизм, нежели ее стойкость и отвагу», – сообщит в послесловии та, что сделала то же самое, но в собственной книге.

***

«Свет знает, кто есть кто. И свет говорит, что ты мужчина». 

«Джеймс Миранда Барри». Патрисия Данкер

Пер. с англ. Александры Борисенко и Виктора Сонькина

М.: Синдбад, 2020

Она солдат: именно так зовет отчим. Девочка-служанка принимает ее за мальчика – и даже позже, убедившись опытным путем, что перед ней существо женского пола, продолжает говорить ей «он». Ее зовут «знаменитая девочка-мальчик миссис Балкли». О себе в детстве герой/героиня романа Данкер говорит так: «плаваю в неопределенности между двумя мирами – миром бантиков и миром бриджей».

Аннотация обещает историю женщины, всю жизнь притворявшейся мужчиной. Традиция некарнавального переодевания в мужчину, существующая в некоторых странах (афганско-пакистанские бача-пош, «клятвенные девственницы» в Албании) – до конца не исчезнувшая культурная практика, предоставлявшая единственную возможность спастись и прокормить собственную семью, если биологический пол накладывает жесткие ограничения. В случае реальной/го Джеймса Миранды Барри (1795–1865) речь шла об образовании: в начале XIX века карьера военного врача-хирурга была для женщины под запретом.

Эта «фантазия на тему отдельных сторон очень странной жизни» (так обозначит характер текста, не претендующего на историческую достоверность, сама Патрисия Данкер) была написана еще в 1999 году. Первые главы – медлительное описание жизни в поместье, когда мать зовется не иначе как Любимая, а мужчины, отчим и дядя-художник, видятся едва ли не грозными мифическими персонажами. Они обретут плоть и оставят свою таинственность, когда ребенок вырастет. Время вообще добавит чуть больше определенности. В десять лет размытость гендера сойдет на нет: Джеймс Миранда Барри, биологически женщина, объявляется мужчиной, и начинает учиться, делать карьеру и творить миф о себе.

При этом роман Данкер ничем не походит на, например, «Средний пол» Джеффри Евгенидиса, проблема идентичности (хоть и, конечно затрагиваемая, особенно остро – в конце романа) отойдет на второй план, уступив место путешествиям, работе и – никак не связанному с реальной биографией прототипа – роману длиною в жизнь с бывшей служанкой. Все вольные допущения писательницы прочно вплетаются в ткань реального мифа о Барри, и вымысел выглядит органичным.


Когда – уже после смерти – пол Барри стал известен, его лечащий врач тут же объявил, что это совершенно неважно; в том и трагедия.