Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
«Разве вам не ведомо... что у честных людей искони еще ведется обыкновение обманывать и надувать друг друга в первое апреля? Уж знать такой месяц надувательный в году пришелся, и пенять не на кого.
Кроме этого, сами видите вы, что вся просвещенная Европа пользуется таким обыкновением, и почему же нам не следовать ее примеру? Впрочем, кажется, и за нами дело не стало; посмотрите-ка вы в 1-е Апреля…
— Чем волнуется душа всех и каждого?.. а?.. чем она волнуется?..
Обманом, одним только обманом, а в Петербурге-то, в Петербурге — просто любо смотреть», - это из вступления к альманаху «Первое апреля», который увидел свет в 1846 году. В нем участвовали Некрасов и Достоевский. Конечно, это был праздник не только обманов и розыгрышей, но и юмора, смеховой культуры. Такова изнанка нашей чопорности! И сборник этот состоял, по сути, из анекдотов.
О них мы и поговорим.
Мы привыкли разделять так называемый «литературный анекдот» от хорошо известного нам фольклорного жанра. Мол, те анекдоты – это литература, мемуары, а нынешние – просто более или менее остроумные репризы. Это не совсем так. В классических «литературных анекдотах» выдумки чередовались с более или менее точными воспоминаниями, с афоризмами, которыми можно приправить любой разговор. И главное – истории непременно были смешными, по меньшей мере – с элементами комизма. А ведь существовали и солдатские, и мужицкие анекдоты, многие из которых в свои собрания сказок включил Александр Николаевич Афанасьев. Они посверкивали неподцензурным, озорным юмором, без которого невозможно представить крестьянский труд.
Застольные разговоры
В анекдоте (в соответствии с первоначальным смыслом этого греческого слова!) непременно должна быть тайна, секретное знание какой-нибудь легенды, которая проливает свет на историческое событие или раскрывает необыкновенные черты замечательной личности, о которых неприлично говорить вслух. Только – среди близких друзей и единомышленников.
- Но дней минувших анекдоты
- От Ромула до наших дней
- Хранил он в памяти своей. –
Помните, как гордился этим знанием Евгений Онегин? Да и его автор исправно записывал и запоминал всё, что мы сегодня называем классикой русского литературного анекдота. Занимательные сюжеты из жизни великих – Екатерины Великой, Потёмкина, Румянцева, Суворова.
И рассказы о «замечательных чудаках и оригиналах», об острословах того времени – таких, как Яков Долгоруков, Сенька бандурист, шут Балакирев, генерал Цицианов… Все они поселились в пушкинской тетради под названием Tabke-talk – застольные разговоры. Приведем из этого свода один сюжетец из истории русской словесности XVIII века: «Никто так не умел сердить Сумарокова, как Барков. Сумароков очень уважал Баркова, как ученого и острого критика, и всегда требовал его мнения касательно своих сочинений.
Барков, который обыкновенно его не баловал, пришел однажды к Сумарокову: «Сумароков великий человек, Сумароков первый русский стихотворец!» — сказал он ему. Обрадованный Сумароков велел тотчас подать ему водки, а Баркову только того и хотелось. Он напился пьян. Выходя, сказал он ему: «Александр Петрович, я тебе солгал: первый-то русский стихотворец — я, второй Ломоносов, а ты только что третий». Сумароков чуть его не зарезал». Эта история не вполне достоверна, но и не лишена связей с истинными событиями. Вот такой парадокс. Он и увлекает! Позже схожие анекдоты ходили и о самом Пушкине, о том, как он ставил в тупик неприятных собеседников неожиданными остротами или рифмами.
Великим острословом, гордецом и героем анекдотов считался Александр Сергеевич Меншиков – правнук друга великого Петра и нашего второго генералиссимуса.
Немало историй о нем опубликовал Михаил Пыляев – собиратель светского и городского фольклора: «У князя Меншикова с графом Клейнмихелем были какие-то личности. В шутках своих князь не щадил ведомства путей сообщения. Когда строились Исаакиевский собор, постоянный мост через Неву и Московская железная дорога, он говорил: «достроенный собор мы не увидим, но увидят дети наши; мост мы увидим, но дети наши не увидят, а железной дороги ни мы, ни дети наши не увидят». Во время работ железной дороги и моста было много толков. Дорогу все обещали кончить, а не было видно окончания работ; мост делали быстро, но не многие были уверены в его прочности.
Когда же скептические пророчества его не сбылись, он при самом начале езды по железной дороге говорил: «Если Клейнмихель вызовет меня на поединок, вместо пистолета или шпаги предложу ему сесть нам обоим в вагон и прокатиться до Москвы - увидим, кого убьет».
Конечно, такими рассказами немудрено блеснуть в застольном разговоре.
Шутливый тон
Наша высокая словесность началась с юмора, с шутливого тона. По крайней мере, в той же мере, что и с эпоса. Не будем забывать, что и автор «Илиады» бывал гомерически остроумен.
А разве можно представить без юмора Державина, который прославился «забавным русским слогом» или Пушкина с его страстью к смешению трагического и смешного? Даже Ломоносова, Тредиаковского и Сумарокова, хотя эта тройка классицистов декларировала приоритет «сурьёза». Декларации – это прекрасно, но их шутки до сих пор смешны и актуальны:
- Борода предорогая!
- Жаль, что ты не крещена
- И что тела часть срамная
- Тем тебе предпочтена. –
- Это, как известно, Ломоносов.
- Танцовщик! Ты богат. Профессор! Ты убог.
- Конечно, голова в почтеньи меньше ног.
Это Сумароков. В 1759 году написано, по поводу вполне реального балетного премьера Бубликова. А ведь как ярко и злободневно эти строки звучат и в наше время. Основоположники нашего литературного юмора ничуть не пожухли.
Горы свернул в пародийном низком стиле Иван Барков. Сотни строк в несерьезном ключе изваял Василий Майков. Писали они иногда грубовато, скабрёзно, иногда слишком изящно, но именно это «сырьё» помогло Ивану Крылову и Пушкину создать русский литературный язык, перейти от романтических поэм к реализму, к непринужденной беседе с читателем. В истоках всего – шутливый тон!
Итак, жанр литературного анекдота родился почти одновременно с мемуарами, которые проявлялись и в книгах воспоминаний, и в письмах автобиографического характера. Большинство мемуаристов только на казусах и репризах и строили свое повествование. И о традиции первоапрельских шуток мы узнали именно от них.
«Первый, брат, апрель!»
Первое апреля в России отмечается не первый век. По крайней мере, Пушкин и Николай I отдавали должное этой традиции и резвились в этот день от души. А первым стал отдавать должное этой дате Петр I, узнавший о «дне дурака» от немцев.
У Пушкина есть стихотворение 1825 года, посвящённое, несомненно, Александру I, с которым у поэта, как известно, не сложилось добрых отношений:
- Брови царь нахмуря,
- Говорил: «Вчера
- Повалила буря
- Памятник Петра».
- Тот перепугался.
- «Я не знал!.. Ужель?» —
- Царь расхохотался.
- «Первый, брат, апрель!»
Шутки, связанные с первым в России величественным памятником, не теряли актуальности несколько десятилетий. Такой сюжет нескольких исторических анекдотов. Так, преемник и брат Александра I, Николай, однажды 1 апреля, с утра, молвил полицмейстеру Петербурга Михаилу Петровичу Бутурлину:
— Нашего Медного Всадника украли. Приказываю в 24 часа найти ее, поставить на место, а вора посадить в тюрьму.
Бутурлин, как повествуют его современники, в избытке обладал усердием, чего нельзя было сказать о его уме. Он срочно отправился на розыски, и, проезжая по Сенатской площади, обнаружил «пропажу». Но и тогда его не осенило. Он вполне серьезно доложил самодержцу, что донесение о краже монумента, видимо, было ложным. Памятник на месте!
Император рассмеялся:
— Сегодня же первое апреля, Бутурлин. Как ты мог подумать, что эту махину возможно украсть?
Однако на следующий год 1 апреля уже сам полицмейстер рискнул разыграть императора.
Заядлый театрал, Николай Павлович наслаждался чьим-то искусством из ложи Мариинки или Александринки, когда Бутурлин доложил ему, что горит Зимний дворец. Николай срочно ринулся к месту пожара и, «убедившись в отсутствии оного, потребовал объяснения». Шутнику пришлось убедиться в том, насколько справедлива латинская поговорка «Что позволено Юпитеру, не позволено быку».
Услышав поздравление с первым апреля, император изрек:
— Ты дурак, Бутурлин. Но не думай, что это первоапрельская шутка. Завтра я скажу тебе то же самое.
Юмориста отправили в Нижний Новгород, генерал-губернатором. Может быть, с тех пор и пошла традиция посмеиваться над полицией?
Советский стиль
В Советском Союзе первоапрельскую традицию чтили и развивали. Во многих газетах, начиная с «Литературной», выходили шутливые полосы с самыми невероятными новостями и несерьезные интервью. Правда, в литературном мире розыгрыши совершались не только 1 апреля. Героями дня становились короли художественного обмана – такие, как незабываемый композитор Никита Богословский. В журналах публиковались фальшивые научные гипотезы с первоапрельской пометкой где-нибудь в незаметном углу, на последней странице. Cамое главное, что в другие дни пресса держалась достаточно серьезно – разве что под Новый год позволяла себе вольности. Поэтому первоапрельские выпуски выделялись чрезвычайно. Классикой жанра стала и радиопередача «Радионяня» (ее слушали не только дети) с песенкой на слова Эдуарда Успенского: «Первого апреля обманывать не грех».
Как ни странно, про «день дурака» слагали и лирические, сентиментальные баллады. «Ещё деревья спят под снежной тяжестью, Ещё кружатся белые метели, А мне всё кажется, а мне всё кажется, Что ты вдруг скажешь - первое апреля», – тягуче пел «на стихи Игоря Шаферана» Валерий Ободзинский. Таков был климат и такова – и укорененность праздника.
Что до политиков, говорить о юморе Ленина, Сталина и их соратников трудно, потому что он был слишком богат и многообразен. Смех постоянно перебивал их выступления – все, кроме траурных. В любой аудитории, даже в самой почтительной. Они постоянно «подначивали» друг дружку, спорили, комиковали, даже карикатуры рисовали на полях официальных бумаг.
Как шутил Брежнев – артистичный, обаятельный. Разумеется, до того, как его уничтожили болезни. Но и постарев, он, улыбаясь, награждал шахматиста Анатолия Карпова: «Взял корону – держи, никому ее не отдавай, за корону, знаешь, дерутся… Вот я фигуры двигать не умею, зато учу!» Это уже не просто юмор, но и самоирония – высший класс.
Еще больше шутили над ним. Ни о ком из правителей страны – со времен Рюрика – не рассказывали столько анекдотов. Чаще всего – сатирических, иногда – лояльных. Уверен, что этот фольклор не расшатывал систему. Напротив. Народный смех легализует то явление, над которым похохатывают. Если высмеивают (даже зло) – значит, признают родным, свойским. Гораздо опаснее безучастность.
Острословами и объектами интеллигентского (и народного) остроумия были Андропов и Черненко. Да, и Черненко, балагур, баянист, никогда не слыл хмурым начетчиком.
Но главное, что в те годы расцвел жанр устного анекдота – нецензурного во многих отношениях. Появились циклы – о Чапаеве, о поручике Ржевском, об Армянском радио, о школьнике Вовочке… В печати эти образцы сарказма не появлялись (за исключением очень старых или зарубежных анекдотов) – тем ценнее казались люди, которые знали много этих историй и умели их рассказывать, всякий раз добавляя что-то от себя. Так и жил потаенный жанр, пока не пришло время бесцензурной печати. Сборники анекдотов, как правило, изданные кое-как, лежали на прилавках рядом с политическими бестселлерами и порнографией. Анекдоты стали регулярно появляться в газетах. Теперь уже совсем нетрудно прослыть «анекдотчиком»: достаточно потратить пять минут, пробежаться по соответствующим сайтам – и можно что-нибудь выбрать. А жаль, ведь настоящий анекдот должен передаваться из уст в уста. Так умирает фольклорная традиция, которая недурно влияла и на литературу. Но появляются новые сатирические жанры – на стыке литературы, видео и салонного юмора. И первого апреля мы по-прежнему стараемся улыбаться. Хотя тревожимся – не иссякла ли сегодня смеховая культура? Не слишком ли мы насуплены – и оппозиционеры, и приверженцы власти, и равнодушные? Иногда возникает такое ощущение. Но – нет. Культура Сумарокова и Богословского, Пушкина и Брежнева не может прерваться. С первым апреля!