Текст: Ольга Разумихина
Также на примере Григория Мелехова Шолохов показал: ужас войны — не только в том, что во время сражений гибнут миллионы ни в чём не повинных людей. Те, кто всё-таки уцелел и вернулся домой, часто не могут начать новую жизнь. Разве способен человек забыть о тех, кто убивал его боевых товарищей, — и о тех, кого убивал он сам? Кто даст гарантию, что война больше не ворвётся в мирные будни, не заберёт родных и близких? И как заставить умолкнуть совесть, которая вечно «грызёт» воинов, сражавшихся где-то далеко — и потому не сумевших уберечь свои семьи? Именно об этом, в частности, писал другой отечественный классик ХХ в. — А. Т. Твардовский, автор поэмы «Василий Тёркин»:
- Я знаю, никакой моей вины
- В том, что другие не пришли с войны,
- В том, что они — кто старше, кто моложе —
- Остались там, и не о том же речь,
- Что я их мог, но не сумел сберечь, —
- Речь не о том, но всё же, всё же, всё же…
- 1966
Однако центральный персонаж другого шолоховского произведения — рассказа «Судьба человека» — всё-таки возвращается к мирной жизни и обретает новый смысл.
Главный герой
Андрей Соколов — простой русский работяга, который до войны жил, как все люди. Несмотря на то, что главный герой ещё ребёнком потерял близких, а потом вёл полуголодное существование, это его не озлобило. У сорокалетнего Соколова была замечательная семья — жена и дети в нём души не чаяли, — да и на работе его ценили как ответственного и старательного сотрудника:
Поначалу жизнь моя была обыкновенная. Сам я уроженец Воронежской губернии, с тысяча девятьсотого года рождения. В гражданскую войну был в Красной Армии, в дивизии Киквидзе. В голодный двадцать второй год подался на Кубань, ишачить на кулаков, потому и уцелел. А отец с матерью и сестренкой дома померли от голода. Остался один. Родни — хоть шаром покати, — нигде, никого, ни одной души. Ну, через год вернулся с Кубани, хатёнку продал, поехал в Воронеж. Поначалу работал в плотницкой артели, потом пошёл на завод, выучился на слесаря. Вскорости женился. Жена воспитывалась в детском доме. Сиротка. Хорошая попалась мне девка! Смирная, веселая, угодливая и умница, не мне чета. Она с детства узнала, почём фунт лиха стоит, может, это и сказалось на ее характере. <...> И не было для меня красивее и желанней её, не было на свете и не будет!
Придешь с работы усталый, а иной раз и злой, как чёрт. Нет, на грубое слово она тебе не нагрубит в ответ. Ласковая, тихая, не знает, где тебя усадить, бьется, чтобы и при малом достатке сладкий кусок тебе сготовить. Смотришь на неё и отходишь сердцем, а спустя немного обнимешь её, скажешь: «Прости, милая Иринка, нахамил я тебе. Понимаешь, с работой у меня нынче не заладилось». И опять у нас мир, и у меня покой на душе. А ты знаешь, браток, что это означает для работы? Утром я встаю как встрёпанный, иду на завод, и любая работа у меня в руках кипит и спорится! Вот что это означает — иметь умную жену-подругу.
Ирина родила супругу троих детей — сына и двух дочерей, а Андрей Соколов сменил род деятельности и стал шофёром. С тех пор семья главного героя пусть жила и не богато, но ни в чём и не нуждалась:
В двадцать девятом году завлекли меня машины. Изучил автодело, сел за баранку на грузовой. Потом втянулся и уже не захотел возвращаться на завод. За рулём показалось мне веселее. Так и прожил десять лет и не заметил, как они прошли. <...>
Работал я эти десять лет и день и ночь. Зарабатывал хорошо, и жили мы не хуже людей. И дети радовали: все трое учились на «отлично», а старшенький, Анатолий, оказался таким способным к математике, что про него даже в центральной газете писали. <...>
За десять лет скопили мы немного деньжонок и перед войной поставили себе домишко об двух комнатах, с кладовкой и коридорчиком. Ирина купила двух коз. Чего ещё больше надо? Дети кашу едят с молоком, крыша над головою есть, одеты, обуты, стало быть, все в порядке. Только построился я неловко. Отвели мне участок в шесть соток неподалеку от авиазавода. Будь моя хибарка в другом месте, может, и жизнь сложилась бы иначе...
Но летом 1941 года счастливая семейная жизнь закончилась: Андрея и Анатолия Соколовых — отца с сыном — призвали на фронт. Как школьник уже знает из курса истории, поначалу российская армия отступала, поэтому 30 сентября враг добрался до Москвы — и только спустя несколько месяцев, в апреле 1920 года, советская армия переломила ход войны. Соколов тяжело переживал поражения, но в письмах супруге не выдавал беспокойства:
От своих письма получал часто, а сам крылатки посылал редко. Бывало, напишешь, что, мол, всё в порядке, помаленьку воюем, и хотя сейчас отступаем, но скоро соберёмся с силами и тогда дадим фрицам прикурить. А что ещё можно было писать? <...> [Я] терпеть не мог этаких слюнявых, какие каждый день, к делу и не к делу, жёнам и милахам писали, сопли по бумаге размазывали. Трудно, дескать, ему, тяжело, того и гляди убьют. И вот он, сука в штанах, жалуется, сочувствия ищет, слюнявится, а того не хочет понять, что этим разнесчастным бабенкам и детишкам не слаще нашего в тылу приходилось. Вся держава на них оперлась! Какие же это плечи нашим женщинам и детишкам надо было иметь, чтобы под такой тяжестью не согнуться? А вот не согнулись, выстояли! <...> Нет! На то ты и мужчина, на то ты и солдат, чтобы всё вытерпеть, всё снести, если к этому нужда позвала.
Но, как уже было сказано, «домишко» Соколовых стоял возле авиазавода — и в один день над ним пронёсся вражеский самолёт и сбросил бомбу. На месте дома, где когда-то жила счастливая дружная семья, осталась одна воронка; Ирина и обе дочери погибли. К тому же и Анатолий, сын Соколова, пропал без вести. Соколов не знал, зачем жить дальше; понятно, сначала нужно одолеть врага, — но что потом?
В какой-то момент Анатолий всё-таки «нашёлся» — узнал от соседа адрес отца и послал весточку. Выяснилось, что за время войны Соколов-младший дослужился до капитана, получил шесть орденов и медаль, командует батареей! Главный герой гордился тем, что воспитал настоящего защитника Отечества, — и начал жить новыми мечтами. Пусть Ирину с дочерьми уже не вернуть и жизнь самого Соколова кончена — что ж, он посвятит себя заботам о семье, которую рано или поздно создаст Анатолий. Но и этим мечтам не суждено было сбыться. Отец и сын так и не смогли увидеться — хотя оба дошли до самого Берлина:
И начались у меня по ночам стариковские мечтания: как война кончится, как я сына женю и сам при молодых жить буду, плотничать и внучат нянчить. Словом, всякая такая стариковская штука. Но и тут получилась у меня полная осечка. Зимою наступали мы без передышки, и особо часто писать друг другу нам было некогда, а к концу войны, уже возле Берлина, утром послал Анатолию письмишко, а на другой день получил ответ. И тут я понял, что подошли мы с сыном к германской столице разными путями, но находимся один от одного поблизости. Жду не дождусь, прямо-таки не чаю, когда мы с ним свидимся. Ну и свиделись... Аккурат девятого мая, утром, в День Победы, убил моего Анатолия немецкий снайпер...
И как будто было мало того, что Соколов потерял всех родных и остался, как в юности, один-одинёшенек: во время войны ему пришлось побывать в немецком плену. Там российские солдаты жили в бараках и целыми днями работали на казённом карьере, добывая камень. Немцы относились к пленным как к рабам: почти не кормили, не отпускали в барак, пока те не справятся с положенными «четырьмя кубометрами выработки». Больше половины воинов, оказавшихся в одном бараке с Соколовым, всего за два месяца умерли от истощения. В конце концов главный герой не выдержал и, в очередной раз возвращаясь из карьера, обронил фразу: «Им по четыре кубометра выработки надо, а на могилу каждому из нас и одного кубометра через глаза хватит». Тут-то и выяснилось, что в бараке для военнопленных живёт доносчик: кто-то из «боевых товарищей» передал слова главного героя коменданту лагеря — Мюллеру. В тот же день Соколова повели на допрос. Те, кто присутствовал при этом, понимали: живым мужчине не вернуться.
Однако Андрей Соколов всё-таки выжил. Оказалось, что Мюллеру были не чужды понятия чести. Соколов держался перед комендантом стойко, несколько раз повторил, что не отказывается от своих слов, — и, хотя был нестерпимо голоден, не взял из рук немца ломтик хлеба. Изумлённый выправкой противника, Мюллер решил оставить советского солдата в живых:
...комендант стал серьёзный с виду, поправил у себя на груди два железных креста, вышел из-за стола безоружный и говорит: «Вот что, Соколов, ты — настоящий русский солдат. Ты храбрый солдат. Я — тоже солдат и уважаю достойных противников. Стрелять я тебя не буду. К тому же сегодня наши доблестные войска вышли к Волге и целиком овладели Сталинградом. Это для нас большая радость, а потому я великодушно дарю тебе жизнь. Ступай в свой блок...»
А вот как Соколов выбрался из немецкого плена и в чём заключался новый смысл жизни, который герой обрёл «в первую послевоенную весну», мы рассказывать не будем: в статье и так, вопреки нашему обыкновению, оказалось немало спойлеров.
Сравнительный анализ
Испытания, выпавшие на долю простого русского солдата Андрея Соколова, вынес бы не каждый. Но — сложно представить! — судьба могла бы сложиться ещё тяжелее. И дело не только в том, что многие сослуживцы Соколова вернулись домой инвалидами, — а наш герой сохранил здоровье, пусть и серьёзно подорвал его в немецком лагере.
В 11 классе из рассказа А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» школьник узнает, что после войны десятки тысяч российских солдат, побывавших в плену, уже в СССР были арестованы по подозрению в шпионаже — и осуждены на десять, пятнадцать, а то и двадцать пять лет лагерей. Вот история главного героя Солженицына — Ивана Денисовича Шухова:
В феврале сорок второго года на Северо-Западном окружили их армию всю, и с самолетов им ничего жрать не бросали, а и самолетов тех не было. Дошли до того, что строгали копыта с лошадей околевших, размачивали ту роговицу в воде и ели. И стрелять было нечем. И так их помалу немцы по лесам ловили и брали. И вот в группе такой одной Шухов в плену побыл пару дней, там же, в лесах, — и убежали они впятером. И еще по лесам, по болотам покрались — чудом к своим попали. Только двоих автоматчик свой на месте уложил, третий от ран умер, — двое их и дошло. Были б умней — сказали б, что по лесам бродили, и ничего б им. А они открылись: мол, из плена немецкого. Из плена? Мать вашу так! Фашистские агенты! И за решётку. Было б их пять, может сличили показания, поверили б, а двоим никак: сговорились, мол, гады насчет побега...