Текст: Ольга Разумихина
Тем временем «Вишнёвый сад» — это вершина творчества Антона Павловича, его «лебединая песня». Не будет преувеличением сказать, что к написанию этой работы он шёл всю жизнь, — как минимум потому, что впервые опубликована она была в 1903 г., а меньше чем через год 44-летний классик скончался из-за осложнений, вызванных туберкулёзом.
Но дело не только в датах. Чехов-прозаик «нащупал» свой путь ещё в юности, и долго ждать успеха на литературном поприще ему не пришлось: первые юмористические рассказы, которые классик любил подписывать замысловатыми псевдонимами типа «Человек без селезёнки» или «Брат моего брата», были опубликованы ещё в 1880 г., когда Антон Павлович был первокурсником. А вот с пьесами всё оказалось иначе: драматические работы Чехова раз за разом подвергались жёсткой критике. Отчасти — потому, что ранние пьесы классика действительно уступали по художественной силе его рассказам; отчасти — потому, что российский театр на протяжении всего XIX в. хотя и был целой вселенной, но её законы во многом оставались неизученными.
История вопроса
«Почему же неизученными? — удивится школьник, дочитавший до этого места. — Ведь были же и Фонвизин, и Грибоедов, и Пушкин, и Лермонтов, и Гоголь, и Островский!»
Конечно, были, — и они сделали очень многое, чтобы ко второй половине XIX в. оформились основные принципы, которыми руководствовались отечественные драматурги. Сложно представить, но до Фонвизина — автора «Недоросля» — почти все постановки представляли собой «переделки» античных сюжетов, а главных героев звали как-нибудь вроде «Корион» или «Менандр». (По крайней мере, именно под такими именами фигурируют два друга-помещика в первой пьесе Фонвизина. Вот вы когда-нибудь встречали человека, у которого в паспорте написано «Менандр»?)
Кроме того, существовал закон единства времени, места и действия: вся интрига должна была «вращаться» вокруг определённого персонажа, а события — происходить в одних декорациях на протяжении 24 часов. Фонвизин, Грибоедов и Гоголь это правило соблюдали; но как вы представляете пушкинского «Бориса Годунова», где всё действие разворачивается в монастырской келье? Или, например, «Грозу» Островского — но так, чтобы Катерина успела изменить мужу, раскаяться, сбежать на берег Волги, и всё это — за одни-единственные сутки?
Всего за одно столетие — не так уж и долго по общекультурным меркам! — российские драматурги провели ряд важнейших, даже революционных, преобразований в своей сфере. Наши авторы вывели на сцену героев из низших сослови (мещан и крестьян) и «научили» их обмениваться не книжными оборотами, а обыденными, привычными для всех репликами, иногда даже разговорными или грубо-просторечными. Показали, что в драматическом произведении может быть сразу несколько сюжетных линий, — а интрига, в свою очередь, не так важна, как попытки «вскрыть» глубинные причины конфликтов между людьми. Но этого было — всё ещё — недостаточно.
Дело было в том, что в театре XIX века господствовали два жанра: комедия и драма. И жанры эти, казалось, намертво отгорожены друг от друга. Поэтому, например, в гоголевском «Ревизоре» нет ни одной трогательной, душещипательной сцены — а «Гроза» Островского начисто лишена шуток.
Отечественным драматургам предстояло изобрести новый жанр — трагикомедию, которая часто оказывается намного ближе к жизни. И эта честь досталась не кому иному, как Антону Павловичу Чехову.
Ранние пьесы
Но с чего же начинал творческий путь Чехов-драматург? С ряда пьес, герои которых были типичными «лишними людьми» — самодовольными дворянами, которые, подобно Онегину и Печорину, избалованы вниманием приятелей и женщин и которые не могут найти хоть сколько-нибудь стоящего смысла жизни.
Первая драматическая работа будущего классика называлась «Платонов» (в ряде других источников — «Безотцовщина»). Чехов написал её в 18 лет — но найдена и опубликована она была лишь через 19 лет после смерти писателя. Центральным персонажем пьесы Чехов сделал Михаила Васильевича Платонова — сельского учителя, женатого на очаровательной Сашеньке — девушке доброй, наивной и, главное, сердечно к нему привязанной. Но Платонов быстро устаёт быть добропорядочным мужем — и вспоминает о своей первой любви, Софье Егоровне, в начале пьесы уже замужней.
Однако Михаил Васильевич не испытывает сильных чувств ни к одной из пассий. Причина — не в самих Сашеньке и Софье Егоровне, а в том, что Платонов в принципе равнодушен ко всему. Он не знает, чему посвятить не то что всю жизнь, а ближайший вечер. Не случайно один из второстепенных героев, обсуждая чудаковатого соседа, приходит к следующему выводу:
Анна Петровна. <...> Кто такой, что за человек, на ваш взгляд, этот Платонов? Герой или не герой?
Глагольев. Как вам сказать? Платонов, по-моему, есть лучший выразитель современной неопределённости... Это герой лучшего, ещё, к сожалению, ненаписанного, современного романа… <...> Под неопределённостью я разумею современное состояние нашего общества <...>. Он стал в тупик, теряется, не знает, на чём остановиться, не понимает... Трудно понять ведь этих господ! <...> Всё крайне неопределенно, непонятно... Всё смешалось до крайности, перепуталось...
Проницательный читатель уже догадывается, какой будет развязка: Платонов, как и лермонтовский Печорин, погибнет во цвете лет — но, правда, не на войне, а во время бытовой ссоры. (Имя убийцы называть не будем: вдруг вы всё-таки соберётесь прочитать.)
В пьесе «Платонов», или «Безотцовщина», видно сильное влияние романтизма: способный, образованный, знающий себе цену, но глубоко несчастный герой оказывается один против всех. Однако обратим внимание не на сюжет, недостатки которого очевидны, — а на то, как разговаривают герои. Не будем далеко ходить и посмотрим на первую же сцену. Это разговор Трилецкого — отца той самой Сашеньки, жены Платонова, — и давней знакомой:
Трилецкий (подходит к Анне Петровне). Что?
Анна Петровна (поднимает голову). Ничего... Скучненько...
Трилецкий. Дайте, mon ange [мой ангел], покурить! Плоть ужасно курить хочет. С самого утра почему-то ещё не курил.
Анна Петровна (подает ему папиросы). Берите больше, чтобы потом не беспокоить. <...> Скучно, Николя! Тоска, делать нечего, хандра... Что и делать, не знаю… <...>
Трилецкий. <...> В вашу руку целуешь, как в подушечку... Чем это вы моете свои руки, что они у вас такие белые? <...> В шахматы, что ли?
Анна Петровна. Давайте… <...> Небось, наши гости проголодались...
Трилецкий (приготовляет шахматную доску). По всей вероятности. Что касается меня, то я страшно голоден.
Анна Петровна. Я о вас и не спрашиваю... Вы всегда голодны, хоть и едите каждую минуту… <...> Ходите вы... Уж и пошёл... Надо сперва подумать, а потом уже и идти... <...>
Трилецкий. Вы так пошли... Тэк-с... Голоден-с... Обедать скоро будем?
Анна Петровна. Не думаю, чтобы скоро... Повар изволил ради нашего приезда нализаться и теперь без ног. <...> Серьёзно, Николай Иваныч, когда вы будете сыты? Ест, ест, ест... без конца ест! Ужас что такое! Какой маленький человек и такой большой желудок! <...> Забрался в мою комнату и не спросясь съел полпирога! Вы знаете ведь, что это не мой пирог?
Каково? Первые страницы пьесы «обманывают» читателя, который ждёт от Чехова простенькой бытовой комедии, — но заканчивается произведение, как уже говорилось, скоропостижной смертью главного героя.
Уже в начале творческого пути Чехов-драматург понимал: в жизни комическое неотделимо от трагического, бытовое — от возвышенного. И нет ничего удивительного в том, что какой-нибудь человек может целыми днями в гостях у давней знакомой, играть с ней в шахматы, поглощать без спросу её пироги, делать сомнительные комплименты, в общем, всячески убивать время, — а спустя несколько дней его дочь совершит попытку самоубийства из-за того, что безумно любимый муж к ней охладел. А ещё через некоторое время этот любимый муж погибнет, и во многом по собственной вине…
После «Платонова» Чехов написал ещё две пьесы, которые не удостоились высокой оценки критиков. Первая называлась «Иванов», и её сюжет был примерно таким же: обедневший помещик женат на женщине, которая любит его больше жизни, — но его влечёт к дочери соседа, восторженной и невинной девушке Саше. Вторая вышла под названием «Леший», и в этой пьесе одним из значимых персонажей оказался «отставной профессор» Александр Владимирович Серебряков, после смерти первой супруги сделавший предложение руки и сердца молодой и привлекательной женщине. Но эта женщина, Елена Андреевна, не столько его любит, сколько преклоняется перед его способностями и авторитетом. И, разумеется, в конце концов она, истосковавшаяся по истинным чувствам, проникается симпатией к совсем не подходящему ей человеку…
И всё это поначалу происходит, как и в пьесе «Платонов», с шутками-прибаутками, добрым юмором, горькой иронией и сарказмом; нелепыми столкновениями, сплетнями и местечковыми интригами: всё как в жизни...
После «Лешего»
Но отвлечёмся ненадолго от драматургии Чехова и зададимся вопросом: что нужно, чтобы человек создал что-то по-настоящему великое? Может ли он жить, как все обычные люди, — или ему необходимо пережить недюжинное потрясение?
На этот вопрос классики русской литературы отвечали по-разному. А. С. Пушкин, например, был уверен, что без личных трагедий вполне можно обойтись. «Говорят, что несчастие хорошая школа: может быть. Но счастие есть лучший университет. Оно довершает воспитание души, способной к доброму и прекрасному», — сказал как-то Александр Сергеевич другу, меценату Павлу Воиновичу Нащокину. А вот Фёдор Михайлович Достоевский был с ним не согласен — и, когда один начинающий поэт попросил у него совета, как бороться с творческими кризисами, ответил: «Страдать надо, молодой человек, – страдать, а потом стихи писать».
Так или иначе, Чехов пошёл по второму пути. В 1890-м году 30-летний Антон Павлович добровольно — никто не заставлял, а близкие, наоборот, отговаривали! — отправился на остров Сахалин. На тот момент это был место, где содержали ссыльных: там жило около 10 000 острожников. И Антон Павлович провёл среди них почти девять месяцев: он провёл перепись населения, подолгу расспрашивал заключённых о тяготах жизни вдали от родины — чтобы издать книгу (кстати, не художественную, документальную) и привлечь внимание к тому, насколько тяжела жизнь арестантов в России. Пусть они совершили тяжкие преступления, но они всё ещё люди — и не заслуживают жизни в таких условиях! Именно так считал Чехов.
К сожалению, поездка на Сахалин подорвала здоровье Антона Павловича: на острове ссыльных он заболел туберкулёзом, а в конце XIX в. эта болезнь считалась неизлечимой. Чехов сумел протянуть аж четырнадцать лет, но всё равно умер молодым… Однако именно после этой поездки классик написал «Чайку», «Дядю Ваню», «Трёх сестёр» — и, конечно, «Вишнёвый сад». И, пожалуй, не случайно в пьесах Чехова появляются персонажи, для которых сострадание, милосердие, забота о ближнем — не пустые слова. Например, врач Астров из «Дяди Вани», который рассматривает карту уезда — и не может скрыть негодования:
Астров. <...> (показывая на картограмме). Теперь смотрите сюда. Картина нашего уезда, каким он был 50 лет назад. Тёмно- и светло-зелёная краска означает леса; половина всей площади занята лесом. Где по зелени положена красная сетка, там водились лоси, козы... Я показываю тут и флору, и фауну. На этом озере жили лебеди, гуси, утки, и, как говорят старики, птицы всякой была сила, видимо-невидимо: носилась она тучей. <...> Теперь посмотрим ниже. То, что было двадцать пять лет назад. Тут уж под лесом только одна треть всей площади. Коз уже нет, но лоси есть. Зелёная и голубая краски уже бледнее. И так далее, и так далее. <...> В общем, картина постепенного и несомненного вырождения, которому, по-видимому, остается еще каких-нибудь десять-пятнадцать лет, чтобы стать полным. <...> Да, я понимаю, если бы на месте этих истреблённых лесов пролегли шоссе, железные дороги, если бы тут были заводы, фабрики, школы, — народ стал бы здоровее, богаче, умнее, но ведь тут ничего подобного! В уезде те же болота, комары, то же бездорожье, нищета, тиф, дифтерит, пожары... Тут мы имеем дело с вырождением вследствие непосильной борьбы за существование; это вырождение от косности, от невежества, от полнейшего отсутствия самосознания... <...> Разрушено уже почти всё, но взамен не создано ещё ничего.
Конечно, грустно, когда люди приносят вред окружающей среде. Но не менее страшен тот факт, что человек часто бесчувственен к таким же людям, как и он сам. И ладно бы он был равнодушен к тем, кого толком не знает, — но почему сильнее всего мы раним именно близких: родственников, возлюбленных, друзей?
И, разумеется, на этот вопрос Чехов не даёт однозначного ответа, предоставляя читателю право найти его самостоятельно. И в этом — ещё одно его отличие от большинства драматургов XIX в., которые, пусть и были реалистами, но позицию свою обозначали куда проще и доступнее. (Что нисколько не умаляет художественной ценности их произведений.)